Великолепная Гилли Хопкинс

Именно телевизор и подсказал ей, что надо делать. Мисс Харрис у нее и в голове не было. Честно говоря, она думала над тем, как заполучить оставшиеся деньги мистера Рэндолфа, и не слушала передачу последних новостей. И вдруг — странное дело! — именно эта передача натолкнула ее на мысль. В последних известиях сообщили о том, что какой-то важный правительственный чиновник рассказал в самолете анекдот. И его уволили. Заметьте, не просто анекдот, а анекдот непристойный. Но уволили его за другое. Этот анекдот оскорблял негров. И все черные в стране, и даже некоторые белые, пришли в бешенство. К сожалению, диктор не пересказал этот анекдот. Он бы ей пригодился. Но теперь, по крайней мере, в ее руках был какой-то ключ к мисс Харрис.

Она одолжила у Троттер немного денег на «школьные принадлежности» и купила пачку белой бумаги и цветные фломастеры. Прикрыв дверь в комнату, она принялась рисовать поздравительную открытку, стараясь сделать так, чтобы она как можно больше походила на «смешные» открытки, выставленные на вращающемся стенде в аптеке.

Сначала она попыталась нарисовать картинку и испортила шесть драгоценных листов бумаги. И тогда, проклиная свою бездарность, она стащила у Троттер журнал и вырезала оттуда фотографию высокой красивой негритянки в тунике «афро». Кожа у нее была немного темнее, чем у мисс Харрис, но в общем — похожа.

Над фотографией этой женщины Гилли аккуратно вывела печатными буквами несколько слов (хотя рисунки ее никуда не годились, но печатными буквами она писала вполне прилично): «Говорят, что черное — прекрасно!» Под картинкой она написала:

А на другой стороне открытки крохотными буквами приписала: "Только те, кто лично заинтересован в этом, утверждают: «Черное — прекрасно». Здорово получилось! Это была самая смешная открытка из всех, какие ей попадались на глаза. Вот это Гилли, ну и талант! Будь ее комната побольше, она бы от радости каталась по полу. Но пришлось лежать на кровати, и, обхватив себя руками, она хохотала до слез. Обидно, что открытка должна быть анонимной. С каким удовольствием она подписалась бы под этим шедевром.

На следующее утро Гилли явилась в школу спозаранку. Она тайком прошмыгнула по вонючей лестнице в класс «Харрис-6» еще до того, как сторож включил освещение в коридоре. Она испугалась было, что дверь заперта, но дверь открылась без труда. Гилли сунула открытку в учебник математики, лежащий посредине безукоризненно чистого стола мисс Харрис. Хотелось верить, что никто, кроме мисс Харрис, не найдет эту открытку, а то все пойдет насмарку. Во время занятий, особенно на уроке математики, Гилли украдкой поглядывала на мисс Харрис. Ведь та вот-вот возьмет этот учебник. Увидит торчащие края открытки и полюбопытствует. Но мисс Харрис не притрагивалась к учебнику. Когда он оказывался нужен, она брала его у кого-нибудь из учеников. Будто чуяла, что в ее учебнике заложена мина.

На большой перемене ее сердце, весело бившееся в начале дня в радостном ожидании, сердито застучало где-то в животе. Она так разозлилась, что ничего не произошло, что на следующем уроке сделала ошибки в трех словах, которые знала назубок. Когда в три часа раздался последний звонок, она перевернула вверх ногами свой стул, с грохотом швырнула его на парту и устремилась к двери.

— Гилли…

Сердце екнуло. Она повернулась к мисс Харрис.

— Будь добра, задержись на минутку.

Пристально глядя друг на друга, они ждали, когда класс опустеет. Наконец, мисс Харрис поднялась из-за стола и закрыла дверь. Она сняла стул с одной из первых парт и поставила его возле себя.

— Присядь, пожалуйста.

Гилли села. Учебник лежал на прежнем месте. Из него торчали края открытки.

— Тебе, наверно, трудно поверить, Гилли, но мы с тобой очень похожи друг на друга… (Неожиданно для себя Гилли заинтересовалась.) Я не говорю об уме, хотя и это правда. И ты, и я — люди умные, и мы знаем об этом. Но нас сближает скорее не ум, а гнев. Мы самые злые люди из всех, кого я знаю.

Мисс Харрис говорила все это спокойным голосом, который отрезал слова тонкими ломтиками, разделяя их небольшими паузами, словно она хотела дать Гилли возможность возражать. Но Гилли сидела как завороженная, точно мальчишки в фильмах, когда к ним приближается кобра. Она не собиралась действовать необдуманно.

— Но свою злость, — продолжала мисс Харрис, — мы выражаем по-разному. Меня всю жизнь учили не поддаваться ей, и я так поступала и поступаю. Поэтому я завидую тебе. Твоя злость — вот она, на поверхности, ты можешь посмотреть ей прямо в глаза.

С таким же успехом мисс Харрис могла бы говорить с ней на языке суахили, — Гилли не понимала ни слова.

— Но я оставила тебя после уроков не для того, чтобы сказать о том, как ты умна или как я завидую тебе. Я хочу поблагодарить тебя за открытку.

В ее словах должен был прозвучать сарказм, но «Харрис-6» улыбалась как живой человек. Когда же кобра бросится на свою жертву?

— Во время перемены я принесла твою открытку в учительскую и целых двадцать минут ругалась на чем свет стоит. Много лет никто не доставлял мне такого удовольствия.

Она сошла с ума, как машина в фильме «2001 год»!

Гилли встала и попятилась к двери. Мисс Харрис улыбалась и не пыталась остановить ее. Дойдя до лестницы, Гилли бросилась бежать и всю дорогу, до самого дома, ругалась на чем свет стоит.

ПЫЛЬ И ОТЧАЯНИЕ

Бежать из Томпсон-Парка, бежать немедленно. Каждой клеточкой своей Гилли ощущала, что, если она останется здесь еще хоть ненадолго, к добру это не приведет. В этом ненормальном кирпичном доме, в этой кретинской школе, чего доброго, станешь такой же размазней, как Уильям Эрнест; если за годы своей короткой жизни Гилли и научилась чему-нибудь, так это убеждению, что человек должен быть жестоким. Иначе — ему крышка.

Но Галадриэль Хопкинс руки опускать не намерена. Надо торопиться. Неважно, что ее окружает — толстые руки или механические мозги. Допустим, человек не выносит жары или холода, а тут на него наваливается и то и другое. Это собьет с ног кого угодно, даже несгибаемую Галадриэль. Теперь она уже предпочла бы раздобыть деньги мистера Рэндолфа, не вмешивая в это ни Уильяма Эрнеста, ни Агнес Стоукс, но в спешке Гилли действовала глупо и неосмотрительно — она решила прибегнуть к помощи обоих.

Возможность подвернулась неожиданно, Троттер никогда не просила ее присматривать за Уильямом Эрнестом, но через два дня после этой истории с поздравительной открыткой Троттер объявила, что поедет с мистером Рэндолфом в магазин, за покупками. Не приглядит ли Гилли во время их отсутствия за Уильямом Эрнестом?

Лучше не придумаешь. Надо бы понять это, но Гилли не терпелось поскорее заполучить деньги и немедленно удрать отсюда; здравый смысл изменил ей. Дрожащими руками она перелистывала толстую телефонную книгу до тех пор, пока не нашла номера телефона Стоуксов, живущих в Томпсон-Парке на Эспен-авеню. (Еще одна ложь. Стоукс-старший давным-давно переселился в окрестности Вашингтона; он оставил Агнес на попечение семидесятипятилетней Гертруды Баргхаймер, ее бабушки по матери. Но имя безответственного отца все еще значилось в телефонной книге. Как будто он никогда не бросал свою дочь.)

Агнес явилась немедленно, вне себя от радости, что Гилли не только пригласила ее, но и попросила помочь в тайном, явно незаконном деле. Она охотно согласилась караулить возле дома мистера Рэндолфа, хотя Гилли и подозревала, что Агнес предпочла бы находиться внутри. Агнес должна была свистнуть — она говорила, что свистит так, что на всю округу слышно — в случае, если появится такси с Троттер и мистером Рэндолфом.