Договор по совести

Все мое поколение, за исключением разве некоторых, переживало такие трудности. Но духом не па-. Главное — война была позади!

Помню коммунальные квартиры. Множество семей сходилось вечером на кухню: помогали друг другу, шутили, говорили о насущном, мечтали о будущем. Разговоры велись не о пустом — люди жили общими интересами страны.

Простота нравов уживалась с возвышенностью чувств. Человек плохо жил, бедно одевался, но на стене в рамке висела Почетная грамоту, да еще под стеклом.

Была радость труда, победы, дух соревнования. Наша бригада грузчиков — все, как на подбор, крепкие, здоровые парни — часто занимала призовые места.

Поставят в ряд платформы, на каждой — бригада грузчиков. И начинается соревнование, никем не организованное, — каждая бригада старалась разгрузить первой. Тяжелая это была работа. Представьте себе: на платформах чугунные чушки по 80—100 кг. А разгрузка цемента, извести? Нечем дышать, кожа на руках разъедена.

Казалось бы, такой изнурительный труд должен уничтожить в человеке все духовное и мир вокруг должен померкнуть.

Но нет, мы не сдавались. Старались жить полноценно. Находили время для чтения. А главное, стремились общаться с интересными людьми, наблюдать жизнь вокруг, осмысливать. Словом, работа ума и души не прекращалась ни на минуту.

Я присматривался к бригаде. В ней сошлись случайные люди, которые по разным причинам не смогли по-другому устроиться. Был, например, фронтовик-капитан, переживший плен. Председатель колхоза, за что-то снятый с работы. И двое демобилизованных рядовых — я и еще один парень. Разные судьбы, характеры. Я не вникал в их биографии, не принято было интересоваться. Точно так же и они не интересовались моими анкетными данными. Но я чувствовал: это неплохие люди, каждый по-своему несчастен. Люди трудной судьбы. Они не доказывали свою правоту, просто работали. Человек проверялся в бригаде на деле: в труде или в критической ситуации. Словам мало кто верил.

Помню, разгружали вчетвером вагон с металлом и оказался на дне огромнейший лист. Надо было приподнять и сбросить его через борт. Подняли мы лист — двое с одной стороны, две с другой. И вдруг мой напарник поскользнулся и упал. Я чувствовал: немыслимо удержать такой груз, никаких сил не хватит. Надо бросить… Но тогда погибнет человек. Когда напарник поднялся, мы перекинули лист через борт. От напряжения я надорвался, кровь пошла горлом, попал в больницу. Но человек остался жив.

Что такое договор по совести, я узнал задолго до бригадного подряда. Сколько было в жизни случаев, когда я мог ради личной выгоды, спокойствия, благополучия нарушить этот договор. Но всегда находились люди, которые вели меня по верному курсу…

Разные пути мы выбираем в жизни. Всем с детства хочется признания, уважения. Один идет избранной дорогой, не обращая внимания на лишения, твердо веря, что дело, которому он взялся служить — праведное и труд его не пропадет, а признание придет со временем. Другой же считает: «Признание — это карьера. Должность обеспечит признание».

Но важнее для каждого человека найти свое призвание в жизни. Это я понял рано, еще мальчишкой, когда с крутого речного берега с восхищением и завистью часами наблюдал, как увлеченно и умело, с профессиональным достоинством трудятся простые матросы и грузчики — самые уважаемые и популярные люди в ту пору на всей Волге.

Путь к призванию часто бывает долгим и тяжелым испытанием. Так получилось и со мной. Я прошел весь этот путь до конца и нашел свое призвание уже взрослым человеком. Кем только ни приходилось работать: грузчиком и асфальтировщиком, забойщиком каменного карьера и рыбаком… Сейчас, когда прошли многие-многие годы, я осознал: труд и только труд, каждодневный и упорный, поможет человеку найти свое любимое дело.

Помог мне найти себя и труд грузчика. Это была такая рабочая закалка, которая, не раз выручала меня потом на стройках Крайнего Севера, помогла не струсить, выстоять в борьбе с суровой природой, а позднее и полюбить мужественную профессию строителя. После той работы грузчиком на «Красном Октябре» мне всегда казалось — все мои самые главные испытания остались позади.

Как и многим моим сверстникам, мне пришлось немало постранствовать по родной земле. Вот тогда я. и почувствовал близость всех пройденных дорог и родных просторов.

Страна возрождалась из пепла и руин. Я побывал в Магнитогорске, Уральске, Бокситогорске, на целине — с начала ее освоения. И нигде я не мог с семьей остановиться надолго: нет жилья. А у нас уже было двое детей: в 1953 году родилась дочка — Аллочка.

В какой уж раз отправлял жену с детьми назад в Уральск, оставался опять один в Сталинграде. Жил в полуразрушенном сарае вместе с каким-то стариком. Подступала зима. Я все надеялся: что-то сделаю, что-то придумаю. Хотелось закрепиться, остаться — город-то мой!

Однажды ночью ударил мороз. Мы с соседом проснулись от лютого холода, зуб на зуб не попадает. Пошли на улицу искать дрова. Смотрим: столб без проводов. Свалили его, всю ночь пилили и кололи, а под утро, натопив печь, легли спать. Проснулись — пар в сарае, как в бане. Это стали «отходить» промороженные стены. В этом пару мы друг друга почти не видели. Я сказал: «Давай, дед, мотать отсюда, пока не поздно!» И уехал из Сталинграда, теперь уже навсегда.

Второй раз отправился я попытать счастья в Бокситогорске. В это время там развернулась Всесоюзная ударная стройка. Строились одновременно город и крупнейший глиноземный завод.

Иду по улице с деревянным чемоданчиком, вижу — асфальтируют. Да как-то неумело.

— Ребята, — говорю, — вы не то делаете. Асфальт так не кладут.

Подошел мастер.

— Ты что, знаком с этой работой?

— Целое лето асфальтировал.

— Ну покажи!

Я взял правило (это устройство типа грабель, только без зубьев). Все тогда делалось вручную — правилом, катком. Главное тут — успевать. Малейшая небрежность — и асфальт получается неровным.

Начал работать.

Мастер посмотрел и говорит:

— Молодец! Работай!

— Да мне же оформиться надо…

— Ты работай!

Закончилась смена. Мастер предлагает:

— Приходи завтра.

— А оформляться?

— Давай документы, я сам оформлю.

Вот так я стал первый раз бригадиром. Но работа была сезонная и скоро закончилась. На зиму меня направили в строительную бригаду.

Шел 1955 год.

Человек семнадцать рабочих сидели уже двое суток и ничего не делали — шумели, возмущались, требовали увеличить заработок. Разбиралась в их жалобах комиссия и наконец разобралась. Бригада плохо работала весь месяц — вот и осталась без заработка. Комиссий доложила результаты своей деятельности и удалилась, а рабочие стали решать немаловажный вопрос: кто же будет бригадиром? Прежний отказался, а нового никак не выберут. И тут как раз я пришел, новенький.

Посмотрели на меня, спросили, где работал.

Я рассказал.

— Вот ты у нас и будешь бригадиром!

Между прочим, такая история повторялась потом в моей жизни еще не раз. Когда приехал в Мурманск, принял коллектив, где в течение года сменилось четыре бригадира, я стал пятым. Долго так и называли: «Пятый!» Говорили: «Посмотрим, что за птица этот Пятый». В той бригаде я отработал 10 лет. С ней мы и. сделали бригадный подряд… А тогда, в Бокситогорске, я оказался шестой или седьмой бригадир, которому сказали: «Давай, попробуй!»

Для себя я решил: попробую. Люди, возможно, и разболтались, но надо попытаться потолковать с ними по-человечески.

Предложил:

— Давайте в этом месяце хорошо заработаем. Но только не рассчитывайте, что я буду бегать и «выбивать» липовые наряды. Сделаем настоящую работу. Об этом договоримся сразу. Тогда возьмусь за бригадирство.

— Ладно, — говорят, — будем работать. Трудиться-то они умели. А мне еще предстояло показать себя…

Меня всегда удивляет позиция иных бригадиров. Ходит по стройке с деловым видом, все кому-то звонит по телефону, куда-то спешит, а в бригаде у него 15 человек. Я всегда считал: в небольшом коллективе бригадир должен работать за двоих. Что бы мы ни делали, впереди шел я. Таскали на «козе» кирпич, выкладывали перегородки — я первый, а позади, как стая журавлей, выстраивалась бригада. Если копали траншею — отмерял себе пять шагов, следующему пять, еще пять. И говорил: «Начинаем!»