Другая жизнь

Когда наступает время купать ребенка, Мария обходит квартиру, собирая игрушки и раскраски. Вернувшись в гостиную, она становится рядом с моим стулом и кладет мне руку на плечо. И это все. Феба, кажется, не замечает, как я украдкой целую пальцы на руке ее матери. Я говорю:

— Ты можешь искупать ее здесь.

Она улыбается.

— Умные люди, — говорит она, — никогда не заходят слишком далеко в своих играх.

— А чем это таким особенным обладают умные люди? — спрашиваю я. — В подобных ситуациях это ничему не может помочь.

Уже в дверях на прощание каждая из них посылает мне воздушный поцелуй: сначала ребенок, потом, следуя примеру дочери, ее мать. Потом они заходят в лифт и едут наверх: мой deus ex machina возвращается назад. Вернувшись в свою квартиру, я остро ощущаю запах, исходящий от табуреточки, где сидел ребенок, и вижу отпечатки маленьких пальчиков на стеклянной столешнице кофейного столика. На меня все это воздействует необыкновенным образом: я сам себе кажусь удивительно наивным. Я теперь хочу того, чего никогда не имел как мужчина, и первым в этом ряду оказывается семейное счастье. Почему же сейчас? Какого чуда я ожидаю от отцовства? А может, я представляю себе отцовство как некую фантазию? Как я могу в свои сорок четыре года верить в подобные вещи?

Ночью, в постели, меня начинают терзать тяжелые мысли. Вслух я говорю: «Я знаю все про это! Оставьте меня в покое!»

Под подушкой я нахожу надкусанное Фебой печеньице и съедаю его в три часа ночи.

На следующий день Мария сама закидывает меня вопросами, взяв на себя роль истца. Если я буду заводиться, получая удовольствие от постоянного сопротивления, которое она оказывает мне, не позволяя ее сломить, то это только потому, что ее искренность и прямота — еще один аргумент в мою пользу — и ее ясный, не поддающийся обману ум все больше очаровывают меня. Если бы только я мог считать эту женщину менее привлекательной, я бы не довел себя до ручки.

— Нельзя рисковать своей жизнью ради фантазий, — говорит она мне. — Я не могу бросить своего мужа. Я не могу лишить ребенка отца и не могу лишить его дочери. Всему этому есть только одно объяснение, но, боюсь, ты не вполне понимаешь, что происходит, и это объяснение — наша дочь. Я пытаюсь не думать о ее интересах, но ничего не моту с собой поделать: мысли о ней постоянно лезут мне в голову. Я бы ни за что не поверила тебе, если бы не знала тебя: ты — один из многих американцев, которые считают, что достаточно внести какие-то перемены в жизнь — и катастрофы удастся избежать. И все пойдет как по маслу. Судя по моему опыту все действительно может быть в полном порядке, но вот проходит какое-то время, и конец оказывается печальным. Посмотри на свои собственные браки: каждый был для тебя тихой заводью, но ни один не продержался дольше шести-семи лет. Ничего не изменится, если ты женишься на мне, если, конечно, я захочу этого. Что ты знаешь о браке? Тебе не понравится, когда я буду ходить беременная. У меня так уже было в прошлый раз. Беременные женщины — это табу.

— Чепуха.

— Я это говорю тебе по своему опыту. И не только по своему. Страсть угасает так или иначе. Общеизвестно, что никакая страсть невозможна, если семейная жизнь превращается в тихую заводь. Ты не хочешь иметь детей. Трижды ты имел возможность завести ребенка. Трем прекрасным женщинам ты сказал «нет». Понимаешь ли, ты не очень-то хорошая партия.

— А кто для тебя хорошая партия? Твой муж этажом выше?

— Ты в своем уме? Что-то я сомневаюсь. Конечно же, можно обезуметь, если всю жизнь посвятить творчеству.

— Так и есть. Но больше я не желаю тратить свою жизнь на создание романов. Много лет тому назад самым важным для меня было сочинительство. А все остальное подчинялось главной задаче. Когда я был моложе, то считал унизительным для писателя думать о чем-то еще, кроме творчества. Теперь, когда я стал приверженцем обычной жизни, я бы даже не был против, если бы кто-нибудь слегка замарал мою репутацию. Я понимаю, что исписался, вычеркнув себя из настоящей жизни.

— А теперь ты хочешь вписаться в нее снова? Я не верю ни единому твоему слову. У тебя дерзкий и непокорный ум. Тебе нравится считать, что оказанное тебе сопротивление только прибавляет очков в твою пользу. Любая оппозиция определяет твое решение. Ты бы скорее всего никогда не написал столько книг про евреев, если бы евреи настойчиво не просили тебя не делать этого. Ты хочешь завести ребенка только потому, что не можешь иметь детей.

— Уверяю тебя, что я хочу ребенка по таким же естественным причинам, как и любой другой. Никакого извращения в этом нет.

— А почему ты выбрал меня для своего эксперимента?

— Потому что я тебя люблю.

— Опять это ужасное слово. Ты «любил» дую из своих жен до того, как женился на них. Разве теперь хоть что-то изменилось? И конечно же, для «любви» тебе не нужна именно я. Я необыкновенно консервативна. Ты льстишь мне, но, видишь ли, рядом с тобой сейчас вполне могла бы быть какая-нибудь другая женщина.

— А кто бы это мог быть? Опиши мне ее поподробнее.

— Вероятно, она была бы похожа на меня. Моего возраста. Замужем. С ребенком, как я.

— Значит, это должна быть ты.

— Нет, ты не следишь за моими четкими логическими рассуждениями. Она должна была бы быть как я, выполнять мои функции, но это была бы не я.

— Быть может, ты и есть она, поскольку ты очень походишь на нее.

— Почему я здесь? Ответь мне. У тебя нет ответа. В интеллектуальном плане я женщина не твоего стиля, и уж конечно, я не принадлежу к богеме. Да, я пыталась жить на Левом берегу[103]. В университете я дружила с ребятами, которые расхаживали по городу с выпусками «Тель кель»[104] под мышкой. Я знаю, что все это барахло. Читать невозможно. Если выбирать между Левым берегом и зелеными лужайками, то я предпочитаю зеленые лужайки. Я спрашивала себя: «Неужели я обязана слушать всю эту французскую чепуху?» И в конце концов я уехала оттуда. В сексуальном плане я очень стеснительна, — ты понимаешь меня, — я весьма предсказуемый продукт хорошего воспитания в среде безземельных джентри — английских помещиков. Никогда в жизни я не допустила ни одной непристойной выходки. Что касается инстинктивных сексуальных желаний, у меня их попросту не было. Я не очень талантлива. Если бы я была настолько жестока, чтобы отложить до дня свадьбы свои заметки и показать их тебе только после венчания, ты бы проклял тот день, когда сделал мне предложение. Я — дилетантка. Я довольно бойко пишу статейки и легкомысленные заметки для идиотских журнальчиков. Я не раз пробовала писать рассказы, но все это не то, что надо, — наверно, выбираю неправильные темы. Я хочу написать о своем детстве — вот такая я сверхоригинальная личность, — о туманах, о заливных лугах, о распадающейся аристократии — о той среде, в которой я выросла. Если ты серьезно намерен рискнуть своей жизнью и совершить еще один тривиальный поступок, женившись снова, если ты действительно хочешь ребенка, который будет сводить тебя с ума как минимум лет двадцать со дня своего рождения, — после стольких лет уединения и кабинетной работы ты окончательно свихнешься. Нет, тебе действительно стоит поискать что-нибудь более подходяще. Кого-нибудь, кто более соответствовал бы такому мужчине, как ты. Мы можем поддерживать дружеские отношения, но если ты будешь и дальше развивать свои фантазии о семейной жизни со мной, думая обо мне как о своей жене, тогда я не смогу больше приходить к тебе, не смогу встречаться с тобой. Я понимаю, что это тяжело для тебя — почти так же, как и для меня. Когда я слышу такие вещи, я теряюсь, как малое дитя. Сам посмотри — я тебе не гожусь.

Я силу в кресле-качалке, широко раздвинув колени, а она примостилась прямо напротив меня.

— Скажи мне одну вещь, — прошу я, — ты когда-нибудь ругаешься матом?

— Да. И боюсь, слишком часто. Мой муж тоже не сдерживает себя, особенно во время наших семейных сцен. Но здесь, у тебя, — никогда.

103

Район на левом берегу Сены в Париже, где исторически селилась богема.

104

«Telle Quelle» — французский журнал авангардистского направления, основанный в 1960 г. и прекративший свое существование в 1982-м. Авторами и сотрудниками журнала были известные культурологи Ролан Барт, Жак Деррида, Юлия Кристева, Умберто Эко.