Итальянец

Пока свершались все эти внушавшие трепет события, маркиз в сильнейшем смятении отошел к дальней оконной решетке темницы, где пытался выспросить у одного из служителей, каковые последствия происшедшее может возыметь для него самого; Вивальди же, охваченный ужасом, без устали требовал, чтобы поскорее принесли лекарство, могущее облегчить мучения, свидетелем коих он явился; когда лекарство принесли, он помогал ухаживать за страдальцами.

Наконец, когда худшее осталось позади, а свидетели скрепили подписями последние показания Скедони, всем присутствовавшим дозволено было покинуть камеру; Вивальди в сопровождении маркиза вновь отвели в темницу, где он должен был дожидаться решения Светой Палаты относительно своей невиновности, подтвержденной признаниями Скедони. Юноша был слишком потрясен только что разыгравшейся перед ним сценой, чтобы объясняться с отцом касательно семейства Эллены ди Розаль-ба; маркиз, пробыв некоторое время с сыном, отправился в дом своего друга.

Глава 12

Хозяин, неразлучно я с тобой Вплоть до конца пойду тропой любой.

Шекспир

Следствием признаний, сделанных Скедони на смертном одре, явилось распоряжение, поступившее из Светой Палаты, об освобождении Вивальди; не прошло и недели со дня кончины исповедника, как маркиз уже сопроводил сына из тюрем инквизиции под гостеприимный кров своего друга графа ди Маро, у которого жил с тех пор, как приехал в Рим.

В то время как они принимали чинные поздравления от графа и других вельмож, собравшихся, чтобы приветствовать освобожденного узника, за дверью послышался громкий возглас:

— Пропустите меня! Здесь мой хозяин — пропустите меня! Кто попытается меня задержать — пусть сам угодит в инквизицию!

Еще мгновение — и в зал ворвался Пауло в окружении слуг, которые, однако, медлили на пороге, опасаясь неудовольствия господина, и едва удерживались от смеха; Пауло же, ринувшись вперед, чуть не сбил с ног оказавшихся на его пути гостей, которые как раз в эту минуту выражали Вивальди свою искреннюю радость, склонившись в учтивом поклоне.

— Это мой хозяин! Мой дорогой хозяин! — восклицал Пауло, расталкивая вельмож в стороны.

Добравшись до Вивальди, он стиснул его в объятиях, беспрерывно повторяя одно и то же, пока голос его не прервался от переполнявшей его радости, и тогда он с рыданиями упал к ногам юноши.

Большей радости Вивальди не испытывал с тех самых пор, как встретился с отцом, и внимание его настолько было поглощено его преданным слугой, что он даже не вспомнил о необходимости принести изумленным гостям извинения за грубость Пауло. Лакеи пытались исправить причиненный последним ущерб: поднимали с пола выбитые им нечаянно из рук табакерки, отряхивали табак с камзолов, но Вивальди не обращал на это ни малейшего внимания; он всей душой разделял счастье слуги и, целиком поглощенный радостными переживаниями, словно не замечал, что в зале находится еще кто-то, кроме них двоих. Маркиз меж тем рассыпался в извинениях за причиненные слугой неприятности и одновременно обращался к нему с призывом вспомнить, в чьем присутствии он находится, и немедленно удалиться; маркиз тщился растолковать гостям, что в последний раз Вивальди и его слуга виделись в темнице инквизиции, с глубокомысленным видом добавляя, что слуга очень привязан к своему хозяину. Однако Пауло, будучи глух и слеп к настойчивым увещеваниям маркиза, а равно и к усилиям Вивальди заставить его подняться с колен, все еще продолжал изливать душу у ног хозяина:

— Ах, мой господин, если бы вы только знали, каким несчастным я себя чувствовал, когда выбрался на свободу!

— Да он бредит! — заметил граф, наклонившись к маркизу. — Вы же видите: от радости он впал в безумие.

— Как долго я блуждал у этих стен — чуть ли не всю ночь — и чего мне стоило их покинуть! А когда тюрьма скрылась из виду — ах, синьор! о святой Доминик! — я думал, сердце у меня разорвется на клочки. Меня так и подмывало вернуться туда и снова сесть за решетку; наверное, я бы так и сделал, если бы не мой друг — тюремщик, который бежал вместе со мной; я ни за что не хотел ему навредить; бедняга, он старался изо всех сил, лишь бы вызволить меня из темницы. Оно и вправду оказалось, что все к лучшему: ведь теперь я здесь, синьор, вместе с вами, и могу рассказать вам обо всем, что пережил, пока думал, что мы с вами больше никогда уж не свидимся.

Контраст между нынешним счастьем и былой горестью вновь вызвал на глаза Пауло слезы; он то улыбался, то всхлипывал, то принимался хохотать, то разражался рыданиями, причем в такой стремительной последовательности, что Вивальди начал за него тревожиться; но тут, внезапно успокоившись, Пауло устремил взгляд прямо в глаза хозяина и самым серьезным тоном, однако выдававшим его нетерпение, спросил:

— Скажите, синьор, крыша вашей тюрьмы была остроконечной? Не было ли у нее с краю небольшой башенки? А главную башню окружала зубчатая стена? А возле…

Вивальди, не выдержав, с улыбкой перебил Пауло:

— Послушай, мой добрый Пауло: как же мне удалось бы хоть краем глаза увидеть крышу моей темницы, если камера моя находилась в самом низу?

— Да, верно, синьор, — согласился Пауло, — очень верно подмечено, но разве это могло мне прийти тогда в голову? Впрочем, крыша именно такая, как я говорю, — я тогда был уверен, да и сейчас готов поручиться. О синьор! Я уж думал, эта крыша надорвет мне сердце. Я глаз не в силах был от нее отвести и подумать только, сейчас я здесь, снова вместе с моим дорогим хозяином!

Речь Пауло прервали еще более бурные рыдания; Вивальди, будучи не в состоянии уловить какой-либо связи между упомянутой крышей его темницы и ликованием слуги при их нынешней встрече, начал опасаться за его рассудок и попросил объяснить, что он хотел сказать. Рассказ Пауло, нескладный и сбивчивый, все же позволил Вивальди уяснить внутреннюю связь между двумя этими столь разными волнениями — и тогда, до глубины души растроганный новым свидетельством искренней привязанности Пауло, он крепко его обнял и, принудив подняться на ноги, представил собравшимся как своего преданного друга и главного спасителя.

Маркиз, тронутый разыгравшейся сценой и искренностью слов Вивальди, удостоил Пауло сердечного рукопожатия, а также тепло поблагодарил его за выказанную храбрость и верное служение интересам хозяина.

— Я вряд ли смогу вполне вознаградить тебя за усердие, — добавил маркиз, — но все, что еще в моих силах, должно быть сделано. С этой минуты предоставляю тебе независимость и в присутствии благородного общества даю обещание вручить тебе тысячу цехинов в знак признательности за твою безупречную службу.

Ожидаемой благодарности за этот щедрый дар маркиз, однако, не получил. Пауло пробормотал, заикаясь, что-то невнятное, покраснел, поклонился и под конец ударился в слезы; на вопрос Вивальди, чем он расстроен, Пауло вскричал: «Но как же, синьор! На что мне эта тысяча цехинов, если я получу независимость? Какая от них польза, если я с вами должен расстаться?»

Вивальди сердечно заверил Пауло, что они всегда будут вместе и что он почитает своим долгом обеспечить ему счастливое будущее.

— Отныне, — воскликнул он, — ты станешь во главе моего дома! Тебе я препоручу надзор за слугами; на тебя возлагается обязанность вести все хозяйственные дела — в доказательство моего полного доверия к твоей честности и привязанности; кроме того, твоя должность позволит тебе быть со мной почти неотлучно.

— Благодарю вас, синьор, — еле слышным от волнения голосом пролепетал Пауло, — благодарю вас от всего сердца! Если я останусь с вами, мне этого хватит, больше ни в чем другом я не нуждаюсь. И я надеюсь, господин маркиз не сочтет меня неблагодарным, если я откажусь принять эту тысячу цехинов, которую он по доброте своей мне предложил с условием, что я получу полную независимость;

я благодарен ему даже больше, чем если бы взял эти самые цехины.