Итальянец

Она спустилась с площадки и вступила уже в длинную каштановую аллею, протянувшуюся до одной из построек, которая примыкала непосредственно к главному монастырскому двору, как вдруг услышала чьи-то шаги и, свернув на боковую тропу, увидела в густой тени несколько приближавшихся к ней монахинь. Голоса идущих зазвучали громче — и среди них Эллена различила один, который сразу приковал к себе все ее внимание, показавшись до невероятности знакомым. Эллена слушала, изумляясь, переполненная сомнением, надеждами, страхом… Вот он снова зазвучал — этот необыкновенный голос! Эллена подумала, что невозможно спутать ни с чем другим эти мягкие интонации, в которых звучали ум, чувствительность и утонченность. Эллена торопливо устремилась вперед, но, почти совсем уже приблизившись к идущим, замерла на месте, стараясь разглядеть, нет ли среди них той, кому мог принадлежать этот голос, и страстно желая не обмануться в своих надеждах.

Знакомый голос раздался вновь: он произнес ее имя — произнес с трепетом нежности и нетерпения; Эллена не смела верить собственным чувствам — перед ней стояла Оливия, монахиня из обители Сан-Стефано, вдруг оказавшаяся здесь, в монастыре делла Пьета!

Изумленная Эллена не находила слов, чтобы выразить радость при виде своей спасительницы в этой тихой аллее; но Оливия не менее горячо выражала свою привязанность к юной подруге; дав обещание рассказать, каким образом она очутилась здесь, Оливия сама, в свою очередь, засыпала Эллену вопросами о том, что приключилось с ней после бегства из Сан-Стефано. Однако откровенная беседа в присутствии посторонних была невозможной, и Эллена отвела монахиню к себе в келью, где Оливия подробно изложила причины, побудившие ее оставить обитель Сан-Стефано, каковые даже самая набожная блюстительница монастырского уклада сочла бы извинительными. Преследуемая подозрениями аббатисы, которая догадывалась об ее участии в побеге Эллены, несчастная монахиня обратилась к просьбой к епископу о переводе в монастырь Санта делла Пьета. Аббатиса не располагала доказательствами для того, чтобы обвинить Оливию открыто в подготовке побега послушницы; хотя Джеронимо мог бы представить необходимые свидетельства, он сам был настолько замешан в этом деле, что наверняка выдал бы собственную к нему причастность. Впрочем, умолчание Джеронимо об участии в заговоре показывало, что неудача постигла его по чистой случайности, а не вследствие злонамеренного умысла. Но, даже не имея улик против Оливии, которые могли бы послужить достаточным основанием для ее наказания, аббатиса знала о некоторых обстоятельствах, подтверждавших ее подозрения, и употребляла всю свою власть, дабы принудить Оливию чувствовать себя несчастнейшим существом на свете.

Останавливая свой выбор на Санта делла Пьета, монахиня руководствовалась многими соображениями, в частности беседами с Элленой о положении дел в данной обители. Оливия не могла поведать подруге о своих планах на бумаге, ибо аббатиса Сан-Стефано, в случае обнаружения этой переписки, неминуемо использовала бы ее для еще худших преследований. Даже в письме к епископу необходимо было соблюдать предельную осторожность и скрытность; минуло немало времени, пока, после долгих проволочек, не пришло наконец позволение переменить место послушания — и оно-то вызвало у ревнивой настоятельницы столь неистовый взрыв гнева, что Оливия должна была уехать немедленно.

Оливия уже на протяжении многих лет тяготилась своей жизнью в монастыре Сан-Стефано, но, весьма возможно, так бы и окончила свои дни там, если бы озлобленная вражда аббатисы не подтолкнула ее к действиям, которые рассеяли уныние, застившее ей свет.

Эллена настойчиво выпытывала у Оливии, не подвергся ли карам кто-нибудь из обитателей монастыря за оказанную ей поддержку, однако выяснилось, что никого, кроме Оливии, не заподозрили в дружеском сочувствии к ней; так она узнала, что почтенный монах, не побоявшийся отпереть ворота и выпустить ее вместе с Вивальди на свободу, не пострадал из-за своего добросердечия.

— Перемена обители, — заключила Оливия, — дело непростое и не совсем обычное, но, как ты хорошо понимаешь, решилась я на это только под сильнейшим давлением обстоятельств. Жестокое обращение, возможно, показалось мне столь непереносимым именно потому, что я слышала твой рассказ о жизни в монастыре Скорбящей Пресвятой Девы и уповала на твое присутствие здесь. По прибытии сюда обнаружилось, что надежды мои меня не обманули, и мне не терпелось поскорее вновь с тобой увидеться; едва только церемония представления настоятельнице была окончена, я попросила, чтобы меня проводили к тебе; поиски привели меня сюда, в эту аллею, где мы наконец и встретились. Мне незачем убеждать тебя в том, какую радость я испытываю от нашей встречи, но если бы только ты могла представить, насколько воодушевил меня, судя по первому впечатлению, облик нашей аббатисы, насколько расположили меня к себе сестры! Мрак, давно сгустившийся над моим будущим, рассеялся — и впереди блеснул просвет, который обещает мне мирный спокойный вечер после бурного дня моей жизни.

Оливия умолкла и, казалось, собиралась с силами; впервые за все время она прямо заговорила о своих несчастьях; и пока Эллена безмолвно наблюдала за горестным унынием, проступившим на выразительном лице монахини, ей хотелось вновь навести разговор на тайные переживания старшей подруги, однако сделать это она не отваживалась.

Отогнав мучительные воспоминания, Оливия со слабой улыбкой произнесла:

— Теперь, когда я все тебе рассказала и вполне удовлетворила свое себялюбие, поведай мне, моя юная подруга, о приключениях, выпавших на твою долю с тех пор, как мы скорбно распрощались в садах Сан-Стефано.

Но к такому рассказу Эллена, хотя и приободренная присутствием Оливии, еще не была готова. Время еще не задернуло туманным покровом картины постигших девушку бедствий; краски еще были слишком свежи и ярки для ее потрясенного взора, а предмет беседы слишком тесно связан с ее нынешними тревогами; прошлого нельзя было коснуться без чувства печали. Эллена поэтому попросила Оливию не ждать от нее подробностей, вспоминать о которых ей было крайне тягостно; добросовестно следуя предписанию Скедони, она лишь вскользь упомянула о разлуке с Вивальди на берегах Челано и о множестве грустных обстоятельств, сопутствовавших ей, прежде чем она очутилась в обители делла Пьета.

Оливия безошибочно догадывалась, какого рода настроений пытается избежать Эллена, и не принуждала ее возвращаться к ним в воспоминаниях; она питала слишком глубокое сочувствие к страданиям подруги и, желая ее утешить, прибегла к утонченным уловкам, незаметным со стороны, но словно волшебством зачаровывавшим истомленную ударами судьбы душу.

Подруги продолжали беседовать, покуда колокольный звон из монастырской часовни не призвал их к вечерне; по окончании же службы Оливия и Эллена разошлись на ночь по своим кельям.

В обществе сестер Санта делла Пьета Оливия обрела приют, о котором еще недавно не смела и мечтать, но всякий раз, восторженно отзываясь о своей новой жизни, с трудом могла удержаться от слез — и спустя несколько дней

Эллена, с удивлением и не без разочарования, заметила, что облачко меланхолии вновь омрачает чело подруги.

Однако вскоре более насущный интерес перенес внимание Эллены от Оливии к Вивальди; когда порог ее кельи переступила ее старая служанка Беатриче, Эллену охватило предчувствие того, что та пришла поведать о каком-то необыкновенном и, вероятно, несчастливом событии. Отлично зная об осмотрительности Скедони, Эллена и мысли не допускала, что Беатриче явилась по его поручению; но поскольку она не переставала волноваться из-за неопределенности положения Вивальди, то и заключила немедля, что служанка сообщит ей сейчас о нем нечто недоброе. Заболел ли он или угодил в застенки инквизиции, что, как Эллена в последнее время опасалась, не было простой угрозой для Вивальди, хотя для нее самой такое заключение и оказалось всего лишь угрозой, а может быть, служанка принесла весть о его смерти — смерти в тюрьме! Одна мысль о такой возможности лишила Эллену дара речи, и она не сразу сумела осведомиться у Беатриче, что за причина привела ее сюда.