Страница 5 из 221
Когда Маарет стала царицей вампиров, она была слепой, потому что глаза ей вырвали. Она отбирала глаза у своих жертв и пользовалась ими до тех пор, пока они не утрачивали способность видеть. А это рано или поздно неизбежно происходило, и даже ее древняя вампирская кровь не могла остановить процесс. Ужасно было видеть эту словно изваянную из мрамора царственную женщину с кровоточащими глазницами. А почему бы ей не свернуть шею какому-нибудь новообращенному вампиру и не позаимствовать его — или ее — глаза? Странно, что никогда прежде эта мысль не приходила мне в голову. Что ей мешает? Нежелание причинять вред себе подобным? Или сознание, что и это не поможет? Так или иначе, у нее были свои принципы, не менее твердые, чем она сама. Эта женщина помнила те времена, когда на свете не было еще ни Моисея, ни законов Хаммурапи, и только фараоны проходили Долиной мертвых.
— Лестат! — Голос Дэвида вернул меня к действительности.— Возьми себя в руки, Ты должен объяснить мне, в чем все-таки дело. Я еще никогда не видел тебя таким испуганным. И уж тем более ты сам в этом не признавался. А теперь ты заявляешь, что боишься. Забудь на время обо мне. Забудь о своей жертве и его дочери. В чем дело, дружище? Скажи, кто тебя преследует?
— Сначала я хочу задать тебе еще несколько вопросов.
— Нет. Расскажи, что случилось. Тебе действительно грозит опасность? Или это не более чем предположение? Ты позвал меня, попросил приехать. Это была мольба о помощи.
— Это Арман так сказал? «Мольба о помощи» — его слова? Ненавижу Армана!
Дэвид в ответ лишь улыбнулся и сделал нетерпеливый жест обеими руками.
— Нет у тебя никакой ненависти к Арману. И ты это прекрасно знаешь.
— Спорим?
Он бросил на меня суровый, осуждающий взгляд. Наверное, так смотрит учитель в английской школе на провинившегося мальчишку.
— Хорошо.— согласился я.— Сейчас расскажу. Но сначала хочу напомнить тебе кое о чем. Речь пойдет о нашем разговоре. Ты тогда был еще смертным джентльменом, и мы беседовали в последний раз в твоем поместье в Котсуолде.
— Да, я помню,-— перебил меня Дэвид— Это было перед тем, как ты ушел в пустыню.
— Нет, после. Когда мы убедились в том, что мне не удастся умереть так легко, как я надеялся. Когда я вернулся обгоревший. Ты ухаживал за мной. А потом стал рассказывать о себе, о своей жизни. Помнишь, ты упомянул об одном эпизоде, о том, что произошло с тобой еще до войны в одном из парижских кафе? Вспомнил? Теперь понимаешь, о чем я говорю?
— Да. Я рассказал тебе, что в молодости мне явилось видение. Во всяком случае, так я думал.
— Вот-вот, Мы тогда предположили, что, возможно, в реальной материи образовалась некая временная дыра и это позволило тебе увидеть то, чего ты не должен был видеть.
Дэвид улыбнулся.
— Это было твое предположение. Я помню его дословно: «...в реальной материи — в той, из которой состоит весь окружающий мир,— образовалась небольшая прореха...» Но ты считал это чистой воды случайностью. Я же думал тогда и уверен сейчас в том, что это видение было послано мне. преднамеренно. Однако с тех пор прошло уже полвека, и моя память неотчетливо сохранила подробности событий.
— Ничего удивительного. Теперь, став вампиром, ты будешь с полной ясностью помнить все, что с тобой произойдет, но детали смертного существования забудутся очень быстро. Особенно это касается ощущений. В скором времени тебе придется ловить в памяти лишь их отголоски — каков, например, вкус вина...
Дэвид жестом попросил меня замолчать. Ему было неприятно это слышать. Но я совсем не хотел его расстраивать.
Взяв в руки стакан, я вдохнул аромат налитого в него напитка. Что-то с добавлением пряностей. Кажется, это называется рождественским пуншем. Я поставил стакан на место. Мои руки и лицо по-прежнему оставались темными — последствия пребывания в пустыне и попытки предстать перед ликом солнца. Забавно, но сейчас это помогало мне сойти за смертною. Однако обожженные руки стали более чувствительными к теплу.
Тепло... Меня охватило блаженство. Иногда мне кажется, что я способен буквально из всего извлекать выгоду и что такого сенсуалиста, как я, способного умереть со смеху при виде рисунка на ковре в холле, просто невозможно обвести вокруг пальца.
Я вновь поймал на себе взгляд Дэвида.
Похоже, он сумел взять себя в руки. А быть может, действительно простил — в тысячный, наверное, раз! — меня за то, что я перенес в тело вампира его бессмертную душу, не спросив на это Дэвидова согласия, а фактически даже вопреки его воле.
Как бы то ни было, сейчас он смотрел на меня едва ли не с любовью, словно понимал, что я нуждаюсь в такой поддержке.
Я действительно в ней нуждался и принял ее с благодарностью.
— В парижском кафе ты стал свидетелем беседы между двумя существами,— вернулся я к воспоминаниям о давнем видении Дэвида.— Ты был молод. И постепенно ты осознал, что этих существ рядом с тобой — в материальном воплощении — на самом деле не было и что язык, на котором они говорили, тебе совершенно незнаком и тем не менее ты понимаешь каждое сказанное ими слово.
— Все правильно,— кивнул он.— И выглядело все это как спор между Богом и дьяволом.
Теперь настала моя очередь согласно кивнуть.
— Да. И когда я в прошлом году оставлял тебя в джунглях, ты сказал, что у меня нет оснований для беспокойства, обещал, что не станешь углубляться в дебри религиозных учений, дабы вновь встретить Бога и дьявола в парижском кафе. Ты заявил, что потратил на такого рода поиски всю свою смертную жизнь, проведенную в Таламаске, и что теперь тебя интересуют иные вопросы.
— Все правильно. Видение вспоминается мне сейчас гораздо менее отчетливо, чем в момент того нашего разговора. Однако я его не забыл. И по-прежнему уверен, что действительно видел и слышал тогда нечто такое, что мне никогда не дано будет постичь.
— Значит, ты, как и обещал, оставляешь Бога и дьявола Таламаске?
— Таламаске я оставляю дьявола,— ответил Дэвид.— Не думаю, что орден медиумов и экстрасенсов когда-либо интересовался Богом.
Мне оставалось с ним только согласиться. Мы оба не выпускали из виду деятельность этого уважаемого ордена, однако из всех его членов лишь одному была известна истинная судьба Дэвида Тальбота — бывшему Верховному главе Таламаски по имени Эрон Лайтнер. К сожалению, его уже нет в живых. Смерть единственного человека, который знал о нем правду, потрясла Дэвида и повергла в печаль. Мало того, Лайтнер был его единственным смертным другом, таким же понимающим, каким сам Дэвид был для меня.
— У тебя тоже было видение? — спросил он, стремясь удержать нить разговора.— Оно стало причиной твоего испуга?
— Все не так просто,— покачал головой я.— Но тот, кто за мной наблюдает, время от времени посылает мне мимолетные сигналы. Иногда я их вижу краешком глаза, однако по большей части слышу. Это могут быть какие-то его разговоры с неизвестными, причем голос звучит совершенно естественно; а иногда до меня вдруг доносятся его шаги за спиной, заставляющие в страхе оборачиваться и оглядываться по сторонам. Поверь, я тебя не обманываю. И когда это происходит, я чувствую себя совершенно сбитым с толку и утрачиваю всякое ощущение реальности — как будто напился в стельку. Потом в течение при-
мерно недели — ничего. А затем я вновь ловлю обрывки разговора.
— Ты можешь вспомнить хоть какие-то слова?
— Едва ли я сумею пересказать тебе фрагменты по порядку. Ведь многие я услышал прежде, чем до меня дошло, что они собой представляют. На каком-то подсознательном уровне я понимал, что голос доносится откуда-то из другого места,— иными словами, его обладатель находится не в соседней комнате. Однако, насколько мне известно, и этому можно было найти вполне естественное объяснение — электронные средства.
— Да, я понимаю.
— Но эти фрагменты все же представляют собой часть разговора — и собеседников двое. Один, один из них, говорит: «О нет, он само совершенство. И речь идет вовсе не о возмездии. С чего ты взял, что я жажду возмездия?..» — Я пожал плечами.— Это явно середина чьей-то беседы...