Расплата

— Это касается… э-э… графини де Берни, — дрожащим голосом промямлил парень.

Вадон побледнел и судорожно сглотнул, пытаясь успокоиться.

— Что вы имеете в виду? Господи, да зачем мне нужно что-то о ней знать?

— Ее досье было помечено красным. И там указано, что это сделано по вашему распоряжению. Вот я и подумал, что должен без промедления уведомить вас.

— В четыре часа утра? Ну тогда вы полный идиот.

И сам расслышал, как в его разгневанном голосе прозвучало натянутое притворство. Человек этот просто строго следовал инструкциям. Пометка, о которой он говорил, предназначалась для посылки предупреждения каждый раз, когда помеченный файл кто-то вызывал. А инструкция эта четко предписывала ответственным лицам, каковым и был звонивший Вадону человек, немедленно информировать об этом министра. Это правило действовало без всяких изменений со времен генерала де Голля, установившего его в надежде свести к минимуму ущерб, причиняемый бездельниками и доносчиками, и дать министрам возможность проследить за утечками информации.

— Я ужасно извиняюсь, министр, но я действую по инструкции. Я подумал, что должен…

— Плохо вы подумали, — фыркнул Вадон. — Вы должны были позвонить в мою канцелярию, а не министру, они бы там решили, следует ли будить меня среди ночи. — Сон как рукой сняло, мозг его лихорадочно работал. — Хотя, — он понизил голос, — вы правильно сделали, что позвонили мне. — Он попытался беззаботно рассмеяться, но вышло весьма фальшиво. — Должно быть, графиня чем-то заинтересовала меня. Но это в прошлом. — Он махнул рукой и прибавил, словно это только сейчас пришло ему в голову: — Интересно, кому понадобился этот файл?

— Инспектору Лантье, министр. Он полицейский следователь. Хотя недавно его прикомандировали к Министерству транспорта. Но там он только коптит небо, — с презрительным смешком прибавил он. — Пристает вот к одному моему оператору, чтобы тот доставал для него файлы. Досье на графиню де Берни и еще одного человека. Такое часто случается, когда списанный полицейский вынужден искать себе подножный корм. Собирают информацию для своих мемуаров. Думаю, он…

— А кто этот другой человек?

— Ничтожество, не стоящее вашего внимания, министр. Его зовут Кхури. Саид Кхури. Алжирец.

Вадон нахмурился, порылся в своей памяти, ничего не вспомнил и спросил:

— А кто он такой, хотелось бы знать?

— Ничтожество. Поганый мелкий гангстер. Занимается сутенерством, наркотиками. Есть факты, что замешан в актах насилия. Личность, возможно, известная в преступном мире, но в наши досье попал только потому, что в середине восьмидесятых был подручным Палатэна в Ницце. Там была большая компания, — прибавил он со смешком, — но арабов в ней было совсем немного. Мне кажется, он проходит по какому-то делу, которое расследовал Лантье, и не имеет никакого отношения к графине де Берни…

Вадон молча сидел и слушал, лицо его побледнело до синевы. Когда он заговорил, голос звучал неестественно.

— Все это ерунда. Никто из них абсолютно меня не интересует. Забудьте обо всем этом.

— Разумеется, министр. Я только подумал, что раз оно помечено…

— Забудьте, я вам сказал, — крикнул Вадон. — Вы что, не расслышали? — Он нажал пальцем на кнопку, и голос в трубке умолк.

Несколько минут он просидел молча, держа трубку в одной руке и грызя ногти на другой, щеки и мешки под глазами судорожно подергивались. Потом он что-то прошептал, швырнул трубку на аппарат, отбросил одеяло и вскочил с постели.

Десять минут спустя, стараясь не думать о том, что не смог побриться, он остановил свой «ягуар» на тенистом проспекте, напротив телефона-автомата. Проспект был пуст, за исключением какого-то любителя бега трусцой, да еще два негра мели тротуар. Адвокаты, владельцы крупных фирм, богатые наследники и арабы, населявшие роскошные дома по обеим сторонам проспекта полуночниками не были. Он наблюдал за бегуном в зеркало заднего вида. Мужчина в старом армейском свитере, тяжелых боксерских бутсах, смотревшихся на мостовой гораздо лучше фантастических одеяний парижских любителей бега. Он пробежал мимо, даже не взглянув на машину. Когда он исчез из виду, Вадон выпрыгнул из машины и подбежал к телефонной будке. Одной рукой он прикрывал лицо, делая вид, что приглаживает волосы. Вряд ли негры-дворники узнали бы его, даже если б столкнулись с ним нос к носу в лифте, и тем не менее совершенно недопустимо, чтобы его увидел хоть кто-нибудь!

— Вы дурак! Стопроцентный идиот! Вообразили, что все уладили с ним, устранили его со своего пути. Так вы сказали? Черт! Как мне работать с такими людьми, как вы?

Выведенный из себя оскорблениями де Медема, которые тот выплевывал в трубку, Вадон, согнувшись над аппаратом, тоже повысил голос.

— А что я мог еще сделать? Отправить его по почте в Антарктиду? Я сделал все, что было в моих силах, — прибавил он. Против его воли голос звучал умоляюще.

Гнев де Медема обернулся сарказмом.

— Прекрасно! Итак, вы сделали все, что было в ваших силах. А я теперь, по-вашему, должен исправлять ваши ошибки. Как? Можете вы мне это сказать?

— Прекратить. Прекратить все, что вы затеяли. Еще не поздно. — Вадон облизнул губы, тревожно огляделся, на проспекте никого не было. — Это слишком опасно. Все будет раскрыто. Сначала американец, теперь вот этот араб Кхури. Полагаю, что он замешан в этом деле. Один из ваших дружков-гангстеров. Должно быть, совершил какую-нибудь глупость, и вот Лантье снова заинтересовался им. Он провалит все дело. Вы должны были предвидеть это, прежде чем связаться с арабом.

— Вот как? — весело рассмеялся де Медем. — Ну, уж если мы заговорили об арабах, не забывайте и о своем маленьком дружке. Если бы вы держали его в руках, никто бы сейчас не совал нос в наши дела. — Де Медем тяжело дышал, не в силах совладать с яростью. Вадон хотел было что-то возразить, но тот не дал ему выговорить ни слова. Голос его звучал мягко, но непререкаемо. — Поймите же: мы запустили дело и должны довести его до конца. А вас бросает то в жар, то в холод, как начинающую грешить школьницу. Вы плохо знаете меня, приятель. Вам следовало отказаться до того, как мы начали.

— Разве я мог? — чуть не плакал Вадон. — У меня не было выбора. Вы же собирались уничтожить меня. Я понятия не имел, что я…

— Вы сами уничтожали себя. Никто не заставлял вас влюбляться в этого маленького ангелочка. Так или иначе, связь с ним не довела бы вас до добра. Вот так мы с вами удовлетворяем наши амбиции.

— Но… как это…

— Как что? То, чего я добиваюсь? — Голос де Медема понизился до свистящего шепота. — Да я мечтаю об этом вот уже тридцать лет. И работаю как вол. Вы никогда не страдали из-за насмешек, оскорблений, глумлений, которыми меня осыпали так называемые интеллектуалы. Даже сейчас они относятся ко мне, словно я грязное, мерзкое существо, как будто я и мои люди не имеем права на собственное мнение. Я заслужил то, что получу в результате этого покушения. Я не позволю вам сбежать и таким образом перечеркнуть всю мою жизнь. Или вы пройдете со мной через все это, или я затопчу вас в такую грязь, что вы никогда из нее не выберетесь. Итак, непременно найдите американца и зажмите свои нервы в кулак — остался всего один день. — Он помолчал, а когда снова заговорил, голос его звучал нормально, в нем слышалась даже сердечность. — Я хочу сказать вам то, о чем прежде никогда не говорил.

— Что? — потерянно, безразлично спросил Вадон.

— Думаю, что вы все-таки заслуживаете этого. Вы достаточно долго сражались. И я действительно уверен, что вы отлично справитесь со своим делом, если немного пошевелите мозгами.

Внезапно пробудившись, Билл вскочил с кресла, прислушался, пытаясь распознать разбудивший его звук. Начал было расслабляться, наверное, это восходящее солнце развеяло мою дремоту, подумал он. И в этот момент снова услышал звук. Скрежетал лифт. Вот лифт остановился, раздвинулись двери. В три прыжка он оказался у открытой двери гостиной, спрятался и стал наблюдать в щель за прихожей.