Расплата

Билл улыбнулся, ему вспомнились сборища в квартире семейства Бенгана, споры, длившиеся с позднего вечера до самого утра, когда мадам Бенгана приносила на подносе завтрак. Кофе и сдобные булочки.

— Да, знаю.

— Он ненавидел все то, что воплотилось в де Медеме. Он презирал расизм. Ему было тяжело смотреть, как разделяют народ. Ахмед всегда стремился помогать обездоленным.

Билл коснулся пальцами узкого шрама, почти совсем незаметного под волосами. Память о том, как много лет назад его избили.

— Кому вы это говорите! — улыбнулся он. — Вы сказали, что-то было странно. Что же?

Она покачала головой.

— Ну, во-первых, его, кажется, в самом деле привлекали идеи имама. Давно, когда я была еще девочкой, он приходил в мою комнату, и мы часами говорили об этом. Он соглашался со мной, что только имам сможет повести нас по правильному пути. Что мы должны сами определять нашу судьбу, должны быть верными нашей собственной культуре.

— Что-нибудь изменило его взгляды?

— Мне показалось… не знаю… что он отошел от них. Некоторое время у него с имамом были довольно близкие отношения. Ахмед как будто принял учение Бухилы, желал, чтобы имам руководил им. И вдруг сразу порвал с ним, даже имени его не хотел слышать.

— Когда это случилось?

— Совсем недавно. Всего лишь за несколько дней до… до того, как он покончил с собой.

— А вы знаете причину? Что произошло?

— Он не хотел говорить об этом, — тряхнула она головой. — Он совсем переменился.

— Как?

— Стал подавленным, нервным, психом каким-то, как будто чего-то очень боялся.

— И это при духовном руководстве Бухилы? — съязвил Билл, но ее глаза так вспыхнули, что он поспешно поднял руку. — Простите, это глупость. И он ничем не выдал свою тайну?

— Нет, — твердо ответила Кельтум. — Я вам уже говорила, одно время мне казалось, что он готов к нам присоединиться, но потом стоило мне хотя бы только упомянуть имя имама, и он сразу выходил из комнаты. И почти совсем не разговаривал со мной, только требовал, чтобы я порвала с имамом. Называл его мошенником. — Последние слова она произнесла еле слышно, словно богохульство.

Билл удивленно поднял брови, он не ожидал, что она позволит себе даже выговорить такое.

— Надеюсь, что все когда-нибудь прозреют, — пробормотал он себе под нос.

Кельтум с негодованием вскинула голову, ноздри ее раздувались, и Билл опять насторожился.

— Вот видите! Вы не можете удержаться от насмешки! Ведь не можете? Конечно, это легче, чем попытаться уразуметь: то, что делает имам Бухила, перевернет мир. А он видит истину. Многие годы нам втолковывали, что мы должны слиться с французами. Что ж, мы пытались и обнаружили, что это обман. Имам доказал нам, что слияние с французами — иллюзия, бегство от решения наших насущных проблем. Мы всегда будем мусульманами и должны действовать как мусульмане. И незачем нам учиться жизни у христиан! — Ее горящие глаза буквально обжигали его лицо. — К тому же мы поняли, что народ, с которым мы пытались слиться, не хочет нас!

Билл переступил с ноги на ногу, он с трудом выносил ее напряженный взгляд. Пока он подыскивал убедительный ответ, Кельтум снова заговорила.

— Западное общество хочет лишь одного: чтобы мы перестали уважать себя! Имам вернул нам самоуважение. — Она протянула руку и коснулась его рукава. Этот ее жест совершенно потряс его. — Вы можете понять это, Билл? Можете?

— Да, — кивнул он. — Думаю, что могу.

Ее лицо благодарно просияло.

— А для Ахмеда это было проблемой, я уверена. Не знаю почему, но он ненавидел себя.

— Как воспринял Бухила измену Ахмеда?

Она смущенно опустила глаза, словно ответ Бухилы был секретом и она боялась выдать его, считая это предательством.

— Он был разгневан. На самого себя. Из-за того, что обманулся в нас.

— А на кого же еще злиться, — кивнул Билл. — Не мог же он радоваться, что упустил Ахмеда из своих когтей.

Кельтум вскинула на него глаза, лицо ее вытянулось, казалось, она вот-вот расплачется.

— Он пытался помочь ему. Ахмед странно вел себя, очень похудел. Можно было подумать, что он на краю катастрофы. Имам сделал все что мог, каждый день звонил ему, приходил в его салон, а Ахмед выгонял его оттуда. — Слезы полились из ее глаз, оставляя темные пятна на кремовой ткани блузки. — О, Билл, его что-то грызло, понятия не имею, что это было — вина, может быть, стыд… Это было внутри, в нем самом.

Последних слов из-за всхлипываний почти не было слышно. Несколько секунд Билл стоял неподвижно, потом положил руки ей на плечи и привлек к себе. Нежно, осторожно, опасаясь новой вспышки гнева. Но Кельтум, всегда такая застенчивая, на сей раз даже позволила своей головке отдохнуть на груди Билла, и он, глядя на ее макушку, чувствовал, как теплые слезы просачиваются сквозь ткань его рубашки, и боялся пошевелиться, не осмеливаясь обнять ее. Наконец она выплакалась, и тогда он тихо сказал:

— Пожалуйста, пообещайте помочь мне разобраться, что же с ним случилось!

Израильский посол вместе с другими сотрудниками сидел в тесном кабинете напротив белокурой женщины, неловко примостившейся на краю письменного стола. Он поднял руку, пытаясь привлечь к себе ее внимание, но в этот момент зазвонил один из телефонов. Блондинка, кивнув, извинилась и взяла трубку.

Если верить табличке на двери кабинета, она была заместителем атташе по культуре, но на самом деле работы едва хватало для самого атташе, томного молодого человека, трудившегося в соседнем кабинете. А женщина в действительности была начальником парижского бюро Моссада.

Она прижала трубку к уху, послушала несколько минут, улыбнулась, положила трубку на рычаг и обратилась к послу:

— Вы что-то хотели мне сказать, Ариэль?

— Ну конечно! Вы запустили в ход всю эту машину, взбаламутили всех и каждого, а мы даже не знаем точно, появится ли он у нас вообще. Я не получил никакого подтверждения, я…

Женщина постучала пальцем по трубке.

— Я только что получила подтверждение. Он будет здесь через пятнадцать минут.

— Через четверть часа! — чуть не задохнулся от негодования посол. — А я сижу здесь и слушаю вас. — Он вскочил, озабоченно посмотрел на часы. — Я уже не успею никого послать в аэропорт! Как могли ваши люди…

— Успокойтесь, Ариэль! — улыбаясь, прервала его женщина. — Через пятнадцать минут он будет здесь. В этом здании.

Широко раскрытые глаза посла впились в ее лицо.

— Вы хотите сказать, что он уже во Франции?

Она взглянула на часы.

— Уже более трех часов.

— Невероятно! Но он же не значится в сегодняшних списках лиц, требующих особого попечения.

— Париж совсем размягчил вас, Ариэль. Неужели вы думаете, что эти списки и в самом деле кому-нибудь обеспечивают безопасность? Мы доставили его не в Париж, а в Лион. На самолете компании Орион Ойл, — сверкнула она глазами.

— Орион? — еле слышно прошептал изумленный посол. — Господи помилуй! Вы привезли Дана Брукнера на самолете ливийской нефтяной компании?

— Ловко, а? — Женщина довольно кивнула. — Вот и вас мы тоже одурачили. — Улыбка исчезла, теперь она обращалась ко всем остальным, явно игнорируя несчастного посла. — Он сел в самолет на Мальте. Единственный член экипажа, кто его видел, — наш человек. Во Францию он прибыл по бельгийскому паспорту. В шляпе, с контактными линзами вместо этих его пуленепробиваемых очков, которые он обычно носит. Проверявший паспорта чиновник и пару раз на него не взглянул. За этими дверями ни одна живая душа во Франции не знает о его приезде. — Она оглядела дюжину сидевших перед ней мужчин и женщин. — Так должно быть и дальше. Никаких разговоров по секрету с приятелями или приятельницами, даже если они наши работники. Ясно? — Она посмотрела на каждого в отдельности и убедилась, что все ее правильно поняли. — Хорошо. А теперь послушайте, какая нам предстоит работа. Он остановится в нашем посольстве. Двадцать пятого вечером, без четырех минут девять, вертолет перенесет его отсюда прямо в укрепленное помещение, всего в нескольких метрах от трибуны. Как только окончится парад, этот же вертолет доставит его прямо в аэропорт Ле Бурже. Там будет ждать наш самолет, и он полетит домой. Не исключено, что остаток ночи он проспит уже в своей собственной постели.