Страница 71 из 104
Что-то зашуршало подо мной. Я взглянул вниз. Прямо под деревом стоял человек. Он был большеголовый, гривастый, увесистый. У меня похолодела спина. Он стоял безмолвно и, угрюмо набычившись, смотрел в то окно, где мелькала фигурка Кшиськи. Теперь она взбивала подушки, собираясь укладываться. Человек внизу что-то пробормотал. Потом рука его медленно, словно в раздумье, поползла за лацкан, под полу, и вытянула продолговатый темный предмет. Незнакомец повертел его в руках, потом приложил его к плечу, и вдруг снова опустил его вниз.
И тогда я понял, что это обрез. Сейчас он выстрелит в Кшиську! Я отпустил руку и, с шумом раздвигая ветки, упал сверху прямо ему на плечи. Грохнул выстрел.
Я сидел на земле, а надо мной желтело изумленное лицо Ивана.
— Толик, ты що? Ты як сюды попав?
— Ты хотел убить Кшиську? — задохнулся я от ужаса.
Иван выпрямился.
— Вона зрадныця, — сказал он и оглянулся.
У Кшиськи погасло окно. Во всем доме затопали и закричали. Иван кинулся к калитке, я бежал за ним. Мы выскочили в калитку, и в тот же миг кто-то рванулся навстречу Ивану. Ошиблись два тела, прохрипело ругательство, и над лежащим Иваном встал отец.
— Вставай, — сказал он тяжело дыша, — а ну вставай!
— Па, — сказал я, — это я.
— Домой, — приказал он хрипло и толкнул лежащего ногой. — Вставай, бандюга!
— Па, — сказал я, — это Иван.
— Что? — отец нагнулся над безмолвным телом, повернул к себе его лицо и тут же разогнулся. — А ну домой!— крикнул он мне с такой яростью, что ноги сами понесли меня прочь.
Уйти было невозможно. Немыслимо. Я кинулся в яблони и за их зыбким щитом продолжал слушать звуки и шорохи крыльца. У входа в половину Стефана хлопнула дверь. Истошно закричал голос Марыси, Кшиськиной тетки.
Отец нагнулся, приподнял Ивана и, таща его на себе, побежал в сад. Я помчался за ним. Отец волок Ивана между деревьев, все дальше и дальше уходя от крыльца. У дома уже раздавался голос Стефана, визгливо лаял шпиц.
Отец дотащил Ивана до монастырской стены и, прижав его к ней, заставил стоять.
Я подкрался и встал за могучую старую яблоню.
— Так что же ты творишь, Иване? — спросил отец.
Сквозь вой ветра голос его был еле слышен, я высунулся из-за ствола. Они были от меня в трех шагах.
— Сначала ты подослал ко мне лысого, чтоб я вез вашего атамана, — сказал отец, — потом приходишь стрелять в девчонку... Слышишь меня ты, убийца?
Иван вдруг весь затрясся и зарыдал.
— Не можу, не можу я, пане Голубовський, ведить мене в МГБ...
— Дойдет и до этого, — сказал отец, — теперь скажи: зачем ты хотел убить девчонку?
— Вона зрадныця, вона наших продала!
— Кому же она изменила? Помогла задержать преступников?
— Вона наших пид Збаражем выдала «ястребкам».
— Иван, — сказал отец, — ты жил рядом со мной, играл с моим мальчишкой! А я и не догадывался, что ты тоже убийца. Ты ведь так мог и Тольку убить?
— Ни, пане Голубовський, ни, — каким-то ревом прорвалось у Ивана. — Я и Кшиську не хотив вбываты, та наши наказалы. Не вбью, мене вбьють.
— Мерзавец ты, Иван, — сказал отец, отступая и подкидывая на руке Иванов обрез. — Пошли.
Иван упал на колени и уткнул голову в землю. Отец молча смотрел на него. Прошла минута, другая.
— Добре, — сказал Иван, медленно подымаясь, — я згоден, пане Голубовський... Чуть дивчынку не згубив. Я згоден видповидь держаты, пане Голубовський.
— Иван, — сказал отец, — пойми ты, дурень, дело их битое, мертвое дело. Такой Украины, за какую они борются, не будет. Да и не нужна она такая. Опять паны, опять кулаки и чиновники?.. Да что говорить. Лопух ты, Иван... Или действительно мерзавец!
— Ладно, — лихорадочно что-то делая со своим пиджаком, шептал Иван, — я согласный. Езус-Мария! — вдруг охнул он и сел на колени, — пане Езус, дякую теби, що врятував мене вид гриха. — Он вскочил, даже в темноте угадывалось, как сверкают его глаза. — Пидемо, пане Голубовський.
— Погоди, — сказал отец, — теперь погоди.
Он вынул платок, обтер им шею и, подойдя к соседней яблоне, почти рядом со мной, чем-то тяжело и ловко ударил. Хрустнуло дерево.
Отец вышел к Ивану. Мне не было видно, что они делают, но голоса я слышал.
— Вот эта штука была твоим обрезом, Иван, — сказал отец, — возьми ее себе.
— Ни, — испуганно ахнул Иван.
— Возьми, — строже сказал отец, — выйдешь — выбросишь. Слушай дальше. Завтра ты придешь ко мне в контору. Знаешь, где она?
— Так, — пробормотал Иван, — знаю.
— Я помогу тебе уехать отсюда.
— Спасыби, — из самой глубины легких выдохнул Иван.
— Ты уедешь на Полтавщину. Там тебя пристроят на работу, и ты забудешь весь этот кошмар и людей, что тебя посылали убить ребенка.
— Дуже злякався, пане Голубовський, — забормотал Иван, — я з нымы недавно... И вот послали... Дивчинку...
— И запомни, — сказал отец, — если ты завтра сбежишь, плохо будет всем. Я коммунист, Иван. В бога вашего я не верю, но совесть у меня есть. Убежишь, себя подведешь и меня. Себя — потому, что банду в лесах уже прижали, меня — потому, что я сам пойду и расскажу все, что следует.
— Ни, — горячо заговорил Иван, — ни, пане Голубовський, я не пидведу. Ни. Я тильки сховаюсь до свиту, а як вы прийдете до роботы, я буду там.
— Иди, — сказал отец.
Иван уронил голову, постоял так с минуту, потом сказал глухо и торжественно:
— Ось як тут стою, що бы не буты мени живым, що бы не буты мени людыною, я вас не пидведу, пане Голубовський.
— Иди, Иван, — сказал отец.
Их почти не было видно, только белая рубаха отца выделялась в черной мгле.
— Вирьте мени, пане Голубовський, я не пидведу. Спасыби вам.
Что-то зашуршало по кустам, и отец, постояв с минуту, тоже пошел к дому. Я крался за ним.
У крыльца в свете керосиновой лампы, которую держала в руке Марыся, толпились все обитатели дома.
— Що це таке могло буты? — спрашивала Иванова мать, кутаясь в шаль. — И ничего не разбылы, и никого не вбылы, кто ж це палыв?
— То бандеры, — уверенно говорил Стефан, потрясая своим ружьем, — то они хцелы спугать Стефана Тынду! Так? Но он не такый пигливый!
— Молчи, — кричала ему Марыся, и лампа дрожала у нее в руке, — як бога кохам, до бяды мувишь!
Около Марыси жалась Кшиська в накинутой на рубаху юбке, из-под которой вылезал длинный подол. Она непривычно для себя молчала и только оглядывала всех ярко светившимися глазами.
— Алексей куда-то пропал, — говорила мама, бесцельно ходя по крыльцу, — и Толи нет.
Отец и я вышли к крыльцу почти одновременно.
— Вот они! — крикнула мама и бросилась к нам.
— Все по домам! — приподнято сказал отец. — Ничего не случилось, какой-то дурак ночью по воронам стрелял.
Иванова мать перекрестилась и удалилась, за ней исчезли в дверном проеме Ревекка с дедом.
— И вы идите, — сказал отец Марысе и матери, — ты, Лиза, постель приготовь. Савва там как?
— Спит, — сразу успокаиваясь, сказала мать, — ему бомбу брось под нос, и то не проснется.
— Вы, Стефан, останьтесь, — сказал отец.
Стефан подтолкнул Марысю, шикнул на Кшиську и опустил наконец свое ружье. Я шмыгнул в коридор и затаился. Слышно было, как прошлепали Кшиська и Марыся, как топчется Стефан, как шумно дышит отец.
— Стефан, — сказал отец, когда все стихло, — уезжайте.
— Як пан мувит? — сказал Стефан. — Уехаць? Это моя земля, зачем мне бросать ее?
— Стефан, — сказал отец, — сегодня стреляли в Кшисю.
— Цо? — изумился голос Стефана.
— Слушайте, Стефан, — сказал отец, — ваша Кшися помогла поймать одного бандеровца. К несчастью, ее видели. Там были посторонние. Вы понимаете, что будет, нет?
С минуту оба молчали.
— Дзенькую пану, — сказал подрагивающий голос Стефана, — дзенькую ото всего сердця. Я останусь. Здесь я родился. Я останусь, и Марыся тоже. Кшися — ни. Ей нельзя.
— Я могу помочь устроить ее в интернат, — сказал отец, — хотите?