Страница 64 из 104
С кряхтением он вытащил свой кофр и поставил его у кювета. Отец тронул, Кшиська прильнула к окошку. Он стоял, прощально подняв брыль.
— Пане Голубовський, — сказала своим звонким голосом Кшиська, — то був бандера.
Отец резко повернулся, но тут же вынужден был отвести глаза — машина чуть не воткнулась в кювет.
— Откуда у тебя это? — спросил он. — Такая маленькая, а уже разучилась верить людям.
— Пане Голубовський, — сказала пронзительным женским голосом Кшиська, — то був бандера, а вы его выпустили!
— Ты нелегкая девочка, Кшися, — сказал отец, но в зеркало я увидел, как сощурились в нешуточном размышлении его глаза.
— Пане Голубовський, — закричала Кшиська, — я знаю, вы маете револьвер, верниться и заарештуйте його.
Отец хотел было что-то ответить, но на дорогу выскочили три солдата в выгоревших гимнастерках и повели автоматами. Мы остановились.
— Документы, — сказал старший с сержантскими лычками на погонах.
Отец вынул документы. В это время скрипнула дверца, и Кшиська выскочила из машины. Из кукурузы вышел высокий молодой лейтенант, и Кшиська уже со всех ног бежала к нему. Я хотел было кинуться за ней, но отец, взглянув на меня, запрещающе мотнул головой.
— Можете ехать, — козырнул сержант.
В это время подошел офицер. Кшиська с выражением злости и упорства на лице шла за ним, глядя под ноги.
— Простите, товарищи, ваши документы.
— В порядке, товарищ лейтенант, — вмешался сержант.
— Хныченко, — остановил его офицер. Тот козырнул и замолчал.
— Товарищ Голубовский, — сказал офицер, окидывая нас и все, что было в машине, оценивающим взглядом, — вот девочка говорит, что вы подвозили какого-то повара и что он только что сошел.
— Подвозил, и он действительно только что сошел, — сказал отец, спокойно встречая взгляд лейтенанта.
— Он вам знаком?
— Нет.
— Зачем же вы в такое время берете в машину незнакомого человека?
— А это запрещено?
— Вы разве не знаете положения?
— Чего вы хотите? — спросил отец. — Вот и девочку с собой взял, а оказывается, я и ее не знаю.
— Я с паном Голубовським живу в одном доме, — сообщила Кшиська.
— Брать, конечно, можно, — в раздумье сказал лейтенант, продолжая в нерешительности держать на весу отцовское удостоверение, — но...
Отец и я, не отрываясь, смотрели на эту коричневую книжечку, повисшую где-то на полдороге к отцовской руке.
— А почему он вышел перед самым постом?
— Ему, видно, в деревню...
— В какую?
— Не знаю. Он сказал, что пойдет дальше по тропе.
— Непонятно, — сказал лейтенант. — Вы где остановитесь?
— В райзаготзерно.
— Это напротив, милиции?
— Да. Деревянное двухэтажное здание.
Лейтенант передал документы.
— Езжайте, а девочку мы захватим с собой.
— Куда? — изумился отец.
— Покажет нам, где сошел он. Мы вам ее сегодня же доставим в лучшем виде.
— Ты, Кшися, согласна? — спросил отец. Он глядел на нее строго, упорно, словно настаивая на каком-то обоим им ясном ответе.
— Меня привезут, пане Голубовський, — сказала Кшиська, отводя глаза, — дзенькую.
Отец кивнул и дал газ.
Проскочив по узким улочкам между осенних, набухших спелыми плодами садов, мы остановились перед штакетником ограды. Отец вышел из машины и, захлопнув дверцы, прошагал через двор ко входу в двухэтажный особняк. Я бежал за ним, но он меня не замечал. У входа отца встретил крупный, наголо бритый мужчина в хорошо сшитом темном костюме в полоску.
— Сам товарищ Голубовский обрадовал, — заговорил он, сверкая белозубым ртом и тряся руку отца,— рады, рады начальству, без него от забот голова кругом идет. — Он говорил с украинским акцентом, странно утепляющим русские слова. — Голова моя для доброй намывки готова, прошу начинать, товарищ управляющий.
— Переночевать у вас здесь удастся? — спросил отец, вынимая руку из его ладоней.
— У меня, у меня ночевать будем, — сказал с вежливым нажимом управляющий районной конторой, — жинка уже ждет и вареников наварила тьму, не откажите, товарищ управляющий, врага наживете.
— Спасибо, товарищ Калюжный, — сказал отец, — в следующий раз погощу. А сейчас прошу вот о чем: мы тут с парнишкой моим...
— А, — заулыбался Калюжный, подхватывая меня под руку, — добрый хлопец. Так то молоденький Голубовский? Приятно видеть.
От него пахло духами, он был большой, уверенный в себе и говорил любезности не потому, что заискивал, а потому, что считал: так нужно. Я понял это сразу отточенным детским чутьем, и он мне понравился.
— Добре, товарищ начальник, — сказал он, поворачиваясь к отцу, — я приготовлю для вас все в моем кабинете, а придет думка пообедать, прошу ко мне, без церемоний, очень прошу. — Он поклонился.
Отец отдал короткий поклон и прошел в дом. Я побрел за ним.
В кабинете Калюжного было прохладно. Солнце путалось в полузапахнутых шторах из зеленого плюша, косяки его изредка прорывались в комнату и ползли по полу к длинному письменному столу, но колыхание штор тут же уничтожало их вторжение.
Я сидел в углу, утонув в старом кожаном кресле. Отец с Калюжным о чем-то негромко говорили. В их речи привычно отщелкивались слова, которые всегда шли рядом с отцом: семфонд, ссыппункт, уборка, потери... Калюжный в неторопливой, любезной, но ощутимо не заискивающей манере отвечал отцу на его суховатые вопросы. Отец сидел, скинув фуражку на стол, прямой, с красным от загара лицом, собранный и напряженный. Иногда они замолкали, Калюжный поднимал от бумаг взгляд, и отец, словно пробужденный, опять принимался за вопросы.
В дверь постучались. Калюжный сказал:
— Можно.
Вошел милиционер.
— Товарищ Голубовский будете? — спросил он, глядя на Калюжного.
— Я — Голубовский, — сказал отец и встал. Он стоял сухой, строгий, такой же, как обычно, но тут только я почувствовал, как он весь напряжен и собран.
— Начальник милиции велел передать, чтобы вы до особого распоряжения отсюда не выходили.
— Я что, арестован? — спросил отец,
— Что приказали, то передал, — сказал милиционер, — ждите.
Он вышел.
Отец пригладил волосы и сел. Калюжный посмотрел на него и опустил гладко выбритый яйцевидный череп. Все молчали.
— В Трусках же вот такое положение, — внезапно уставляясь в бумаги, заговорил Калюжный, — семфонд они зарезервировали, поставки же выполнили не полностью.
— Придется за счет семенных, — хрипло сказал отец и пригладил волосы.
— Что случилось, Алексей Сергеевич? — спросил, помолчав, Калюжный. — Я могу помочь?
Отец посмотрел на него и раздвинул рот в улыбке. До этого момента я как-то не понимал, что произошло, но сейчас, глядя на то, как он улыбается, вернее пробует улыбнуться онемевшими губами, я вдруг понял, что случилось что-то страшное. Я встал. Отец был бледен. Даже загар на его лбу и щеках как-то пропал.
— Па, — сказал я, — ты что?
Видно, мой голос подействовал на отца, он вскочил из-за стола и тут же остановил себя.
— Ты чего расквасился? — спросил он. — Милиции не видел?
Я стиснул зубы и не заплакал. Если бы он подошел ко мне, я бы не выдержал.
— Могу взять к себе мальчика? — спросил Калюжный, глядя на меня.
— Па, я буду с тобой.
— Спасибо, товарищ Калюжный, — сказал отец, — я верю вам. Вы друг. Случилось недоразумение, скоро все выяснится. Вы тут ни при чем и в эту историю не встревайте... Идите. У вас работы полно. А кабинет, если можно, я пока займу.
— Можно, — сказал Калюжный, вставая, — и вам спасибо, Алексей Сергеевич.
— Еще не прощаемся, — усмехнулся непослушными губами отец.
Калюжный склонил бритую голову и вышел.
Мы остались вдвоем. Я хотел было подойти к отцу, но он сидел отрешенный, чем-то занятый, краска загара постепенно возвращалась на его щеки.
Я смотрел на него, и мурашки бежали у меня по телу, это было как в тот раз, когда нас троих со двора в Платоновском лесу под Тулой застали ребята с Пушкинской, а мы с ними всегда дрались. Их было много, и они были старше. И они шли к нам со всех сторон, а сзади был пруд, и я не умел плавать. Я смотрел на их лица, и все внутри у меня дрожало, и я знал, что если они это заметят, то обязательно утопят. И я смотрел на них, а они смеялись и шли...