Август

— Хочешь поскорее облысеть?

Я ответила, что нет.

— Тогда зачем ты позволяешь своей служанке ускорять этот процесс?

…Голова почти совсем седая, лицо в морщинах — однако тело, лежащее в мелкой воде, не имеет, казалось бы, никакого отношения к этому лицу: упругая кожа — такая же, как и двадцать лет назад, плоский живот, полные груди. В холодной морской воде соски стали твердыми, как под ласками мужчины; в такт набегающим на берег волнам полупогруженное тело мягко покачивается, как бывало когда–то в разгар любовных утех. Оно неплохо послужило мне за эти годы, мое тело, хотя и начало службу позже, чем могло бы. Позже, потому что ему внушили, что у него нет прав и что по природе вещей оно должно раболепно служить велениям разума, а не потакать собственным капризам. К тому времени, как я узнала, что у тела есть свои права, я успела дважды побывать замужем и родить троих детей…

И тем не менее мое первое настоящее знакомство со своим телом я вспоминаю как сон, в который в течение многих лет я не смела поверить. Это произошло в Илии, где мне поклонялись, словно богине. Даже теперь мне не верится, что то было не просто порождением моего ума; я помню, что поначалу мне все казалось забавной глупостью — варварской и прелестной глупостью.

Но скоро я убедилась, что это не так… Тому юноше, которого я выбрала для себя тогда в священной роще, — ему ведь было не больше девятнадцати лет, и он никогда не знал женщины и был самым прекрасным юношей, какого мне когда–либо приходилось видеть. Стоит мне на мгновение закрыть глаза, как словно наяву я вижу его лицо и почти реально ощущаю упругую податливость его тела. Когда я увела его с собой в пещеру, я не собиралась точно придерживаться предписанного ритуала, да и зачем — я была богиней–матерью, и власть моя была бесконечна. Но я выполнила ритуал и обнаружила для себя власть моего тела и его желаний — то, чего, как мне с детства внушали, на свете не существует… Такой милый мальчик… Интересно, что с ним сталось после того, как он имел соитие с богиней и делил с ней ложе.

Мне кажется, я жила как бы во сне вплоть до самой смерти Марка Агриппы; я не могла поверить в то, что открылось мне в Илии, но знание об этом открытии подспудно продолжало жить во мне. Я не изменила Марку Агриппе — богиня, предававшаяся любви в священной роще, была ему верной женой; но я определенно изменила Тиберию Клавдию Нерону.

Только после смерти этого достойного человека, Марка Агриппы, Юлия, дочь Октавия Цезаря Августа, обнаружила в себе страсть, что до того была глубоко спрятана, и блаженство, которое эта страсть могла ей принести. И таковое блаженство дало ей власть, которая, как ей казалось, превосходила и величие ее имени, и могущество ее отца. Она стала самой собой.

Да, оно верно служило мне, это тело, размытые очертания которого я вижу в прозрачной воде, свободно раскинувшись в своей морской ванне. Оно служило мне, и только мне, хотя на первый взгляд обслуживало других. Руки, что блуждали по этим бедрам, делали это для меня, и любовник, которому я приносила наслаждение, на деле был жертвой моей собственной страсти.

Иногда во время моих морских купаний я думаю о тех, кто дарил этому телу радость, — о Семпронии Гракхе, Аппии Пульхре, Корнелии Сципионе — всех теперь и не упомню. Я думаю о них, и все их тела и лица сливаются в одно тело и одно лицо. Вот уже шесть лет, как до меня не дотрагивался ни один мужчина, шесть лет с тех пор, как мои руки и губы последний раз ласкали мужскую плоть. Нынче мне сорок четыре; четыре года назад я вступила в преклонный возраст. И все же при мысли об этой плоти мое сердце начинает биться быстрее, и я почти ощущаю себя снова живой, хотя и знаю, что это не так.

Сначала я была тайной богиней наслаждений; затем я стала их жрицей, а мои любовники — их адептами. Мне кажется, я хорошо служила нам.

И наконец, я думаю о том, кто стал для меня источником несравненного блаженства, о том, кому все прочие были предтечами. Я знаю вкус и тяжесть его тела лучше, чем что бы то ни было другое в своей жизни. Просто не верится, что с тех пор прошло уже шесть лет. Я думаю о Юле. Море неспешно вздымается, заставляя волны мягко перекатываться через мое тело. Если я не сдвинусь с места, то мне будет разрешено думать о нем. Я думаю о Юле Антонии.

III

Письмо: Гней Кальпурний Пизон — Тиберию Клавдию Нерону на Родос (3 год до Р. Х.)

Сразу признаюсь тебе, мой друг, — я полон плохих предчувствий, но затрудняюсь точно определить, насколько они оправданны. Позволь мне привести тебе несколько примеров, чтобы ты сам мог рассудить, прав я или нет.

Твоя жена, насколько я могу судить, вот уже целый год остается верна одному и тому же человеку. Это, как ты знаешь, Юл Антоний. Их постоянно видят вместе; более того, об их связи так широко известно, что никто из них уже больше не пытается ее скрывать. Юлия даже принимает гостей в его доме и распоряжается его слугами, как своими. Ее отец не может не знать об их связи, но как ни в чем не бывало остается дружен как с дочерью, так и с Юлом Антонием. Более того, ходят слухи, что Юлия собирается развестись с тобой и выйти замуж за Юла. Однако, по моему мнению, этим слухам верить не стоит — Октавий Цезарь ни за что этого не допустит. Такого рода официальный союз просто–напросто нарушит деликатный баланс сил, который он поддерживает, и ему это хорошо известно. Я упомянул данные слухи лишь для того, чтобы наглядно показать, как далеко зашли их отношения.

Несмотря на скандальную связь с дочерью императора, а возможно, и благодаря ей, — кто их разберет, этих людей, — популярность Юла Антония продолжает расти. В настоящий момент он, как я полагаю, является вторым или третьим из наиболее могущественных людей в Риме; у него полно сторонников в сенате, но, должен признать, при всем при том держится он весьма осторожно. И все равно я ему не доверяю. Он не предпринимает никаких попыток добиться расположения сенаторов, имеющих влияние среди военных, постоянно всем улыбается и даже пытается умиротворить своих врагов. И тем не менее я подозреваю, что, как и его отец, он не лишен честолюбия, однако, в отличие от него, умеет лучше прятать его от мира.

Твоя же популярность среди народа, увы, падает — частично из–за твоего вынужденного отсутствия, но отнюдь не только поэтому. О тебе ходит немало клеветнических стишков и эпиграмм, что само по себе вовсе не удивительно, — любая мало–мальски заметная фигура неизбежно оказывается мишенью бездарных поэтов и продажных писак. Но вот что странно: количество пасквилей намного превосходит то, что мне когда–либо приходилось наблюдать, а сами сочинения носят особенно злобный характер. Складывается впечатление, что тебя намеренно хотят очернить. Естественно, так легко дискредитировать тебя не удастся, как не удастся с помощью злобных памфлетов превратить твоих друзей во врагов, но за этим явно что–то стоит.

Как ни печально, император не изменил своего отношения к тебе, несмотря на уговоры твоей матери и друзей. Так что в этом отношении новости неутешительные.

Однако, несмотря на все это, я настоятельно советую тебе оставаться на Родосе. А пасквилянты тем временем пусть себе изощряются в написании непристойных стишков — до тех пор, пока ты находишься за границей, можешь позволить себе роскошь ничего не предпринимать. Память человеческая коротка.

Юл Антоний собрал вокруг себя группу поэтов — конечно, далеко не столь выдающихся, как покойные друзья императора; однако я подозреваю, что часть из упомянутых виршей и эпиграмм (естественно, анонимных) вышла из–под их пера. Некоторые из них заняты написанием поэм, восхваляющих самого Юла, который всем дает понять, что его бабка по материнской линии принадлежит к роду Юлиев. Этот человек честолюбив — тут не может быть другого мнения.

Не забывай, что у тебя осталось немало друзей в Риме и твое отсутствие вовсе не означает, что мы совсем тебя позабыли. Безусловно, это ожидание действует тебе на нервы, но постарайся сохранить терпение. Я по–прежнему буду держать тебя в курсе событий в городе, которые имеют касательство к нашему будущему.