Страница 20 из 35
Гад ты, гад рябый! — качал головой председатель и приказал Прокопа развязать. Предупредил:
Уймись, подкулачник! Не вставай поперек дороги. Сомнем! Эва чего, шишок, удумал — на ребятишекс колом!
Простите... Бес попутал...
Вставайте, притворщик! — брезгливо сказала Прокопу Катя.— Смотреть противно. Пошли, ребята. Тут нам делать больше нечего.
Коня сразу же верните,— предупредил нас председатель. — Завтра чуть свет мне на поля, а ноги не того... Контуженые.
Не беспокойтесь,— заверила его Катя. — Тут же пригоним. И спасибо вам большое.
Не за что. Не погибать же дитенку от евонной дурости. Давно б было надо так сделать. Да все недосуг. До всего руки не доходят.
Через Михайловский парк мы шли молча. Вовка Баранов зажимал пальцами нос,— кровь хлестала. Юрка Белкин потирал ушибленную спину.
Я думала: «А и страшные же люди эти богачи! Совсем своих детей не жалеют. У Прокопа целое стадо скотины, хлеба полны закрома. А он: «Пущай подыхает. Одним ртом меньше...» Это про родную-то дочку!..»
Так без шуток и песен мы дошли до своей школы. Перед тем как нас отпустить домой, Катя предупредила:
Вот что, ребята. О том, что произошло, не болтать! Никому, кроме Анны Тимофеевны, не рассказывать. Ясно? Вашим родителям может не понравиться, что мы ввязались в драку, и мне попадет. Главное, что мы дело сделали. Маня теперь в больнице. Ведь так?
Конечно так, а не иначе! — за всех ответила Люська Перовская.
Осень выдалась теплая и щедрая. Шел к концу сентябрь, но погода все еще держалась летняя. Березы оставались зелеными, как под троицын день, а на каштанах и кленах еще не было ни единого желтого листочка, никаких признаков увядания. Правда, по утрам стало прохладно: поселок купался в густом тумане, как в молоке, но зато днем все преображалось. Под ласковыми солнечными лучами Пушкинские Горы становились такими же нарядными и яркими, как и в лучшие летние дни.
Мать моя заметно повеселела. Хвалилась бабушке и Тоне:
Небывалый урожай у нас. Невиданный. — Она называла цифры, которые для меня- ничего не означали; зато радовали бабку и Тоню. Бабушка всплескивала руками:
А, батюшки Сниспослал господь. — Сомневаясь, переспрашивала; — А так ли, Настенька?
Так. Воистину так. Теперь заживем! С хлебопоставками рассчитались полностью. Семенной фонд засыпали с запасом. На трудодень думаем дать прилично. И с льнозакупом неплохо.
Одним словом, все шло — лучше не надо. Поговаривали, что в скором времени отменят хлебные карточки. На углу Пушкинской и Колхозной начали строить новую булочнуюг а рядом с нашим домом на пустыре возводили каменный фундамент будущего рай-универмага.
Постепенно затихали слухи о лесных бандитах. Пашку Суханина никто не видел с самого пожара. Начальник милиции Чижов хвастался: «Я их так шуганул— вовек сюда не сунутся!» И лихо гарцевал по улицам поселка на сытом коне, молодецки подкручивал холеные усы да победно поигрывал нарядной плеткой, как будто всех бандитов уже переловил. Базар теперь работал только по воскресеньям, потому что в будни колхозники от мала до велика были заняты на уборке картофеля и молотьбе. Зато в воскресенье на базаре продавцов скапливалось едва ли не больше, чем покупателей. Все заметно подешевело. Знаменитая местная фиолетовая картошка несказанного вкуса и сытости да сладкие яблоки-ранетки, по словам Тони, и вовсе ничего не стоили. Наверное, потому, что спекулянтки теперь не хватали все подряд, а гонялись только за мясом, маслом да яичками. И стало их, этих крикливо одетых женщин, гораздо меньше, чем прежде. Чижов теперь спекулянток выпроваживал с базара почем зря и отбирал у них плетеные короба со всякой галантерейной дребеденью.
Заметно притихла Захариха. Вдруг, на удивление всем, почти перестала выходить из дома и редко толкалась на базаре. В церковь с готовыми просфорами и обратно—вся и дорога. Наблюдать за нею стало совсем неинтересно.
А на базаре появился новый спекулянт.
Надя толкнула меня в бок:
— Гляди!..
Здоровенный, в вышитой тюбетейке на бритой голове, в ладной толстовке цвета хаки, в широченных синих галифе, заправленных в блестящие хромачи, он не спеша ходил по базару, зубоскалил с молодухами, ко всему приценивался, но ничего не покупал.
Потом остановился возле некрасивого парня, торговавшего из-под полы свежей рыбой:
— Эй, малой, почем сиги? А много у тебя? Я б купил много. Нельзя ль прямо на месте? Доставка — не твоя забота...
Хоть и говорил спекулянт почти шепотом, мы с Надей все слышали и навострили уши.
Милиции-то не боишься? — спрашивал он.- Браконьеров она ведь не жалует.
Гы-гы-ты1 — скалил зубы парень. — Пока твоя милиция шорох-ворох — мы в мешок да наверёх... Давай задаток, купец. А так дураков нонеча нетути.
Пока мы разыскивали Катю-вожатую, бритоголового спекулянта как черт подхватил. И браконьер скрылся. Вот тебе и бдительность...
Каждое утро я просыпалась озабоченная. Наскоро пила чай я, не дожидаясь медлительной сестренки, бежала в школу. Дел у меня было выше головы. Меня избрали старостой класса, членом школьного учкома, редактором классной стенгазеты. И надо было ходить на спевки школьного хора, которым. управляла наша Анна Тимофеевна. Хорошо, что учеба мне давалась легко, так что на приготовление уроков я больше часа не тратила. Зато надо было помогать Наде по арифметике. Она не умела решать задачи про бездонные бассейны, в которые по одной трубе вода втекала, а из другой бесконечно вытекала, про поезда, идущие друг другу навстречу. Тут требовались воображение и сообразительность, а Надя не умела мысленно себе представить, как все это должно происходить. Приходилось из спичечных коробков сооружать железнодорожные составы, а из спичек прокладывать на кухонном столе рельсы — тогда она понимала. На все это требовалось время, а его мне как раз и не хватало. Тоня сердилась: «Совсем от дому отбиваешься». Впрочем, теперь, с приездом бабушки, она в моей помощи не нуждалась.
Дина училась на «хоры» и числилась классным художником. Вовка Баранов тоже не отставал по учебе и был старшим по сбору металлолома и утильсырья. Надя возглавляла санитарную комиссию класса. И только Люська Перовская ехала на одних «удочках». Уроки готовила кое-как, а то и вовсе не готовила. Врала без зазрения совести: «Анна Тимофеевна, тетрадку дома забыла!» Или клянчила у меня перед началом занятий: «Дай списать!» Я молча подносила к ее задорному носу кукиш. Люська на меня-обижалась: «Жадина-говядина! Леньке-то небось даешь списывать...»
Я в свою очередь возмущалась: «Не даю, а сам берет, когда меня в классе нет».
Ругали мы Люську и стыдили — что об стену горох. И в общественных делах она такая же бесшабашная. За все берется и ничего до конца не доводит. Начнет писать плакат — бросит, на спевки является с опозданием и никогда не знает слов — стоит и мычит. Поручили ей собирать мопровские пятачки— она сразу же потеряла кисет с казной. Деньги возместила Люськина мама.
Вот плясать Люська мастерица: и «барыню», и «яблочко» — как по воздуху летает. Будет выступать на школьном концерте 7 ноября. Это ей по сердцу, потому что репетировать не нужно. Впрочем, надо отдать справедливость: и у Люськи есть свое увлечение. Она состоит активным членом кружка воинствующих безбожников и не пропускает ни одного заседания. Виталий Викентьевич, руководитель и лектор кружка, очень хвалит Люську и считает ее своей ближайшей помощницей.
До празднования 7 ноября оставалось меньше месяца. Подготовка была в самом разгаре. И вдруг нас посетила беда.
Как раз накануне религиозного праздника покрова в больнице умерла Маня Козлова-маленькая. Скончалась от заражения крови.
Моя бабушка утешала плачущего Маниного деда:
— Не гневи бога! Отмучился дитенок, и слава господу. Ты подумай, каково бы ей жилось на свете, калеке бедной... — Но дед Козлов плакал так, что борода была мокрой, как банная мочалка.
Хоронили Маню всей школой, с духовым оркестром, со знаменами. Рыжий Прокоп не был на похоронах. То ли не захотел прийти, то ли побоялся. С кладбища мы шли строем и пели песню про храброго барабанщика: «Погиб наш юный барабанщик, но песня о нем не умрет!»