Страница 29 из 41
– Но почему же тогда никто ничего не пытается изменить?! – вскричал я возмущенно.
– Не пытается – значит не хочет. Почему ты не думаешь, что многих это устраивает? Что большинство живущих довольны своей жизнью?
– А они довольны? – удивился я.
– А разве нет? Кто не был доволен – ушел. Кто не смог уйти – сошел с ума. Так что, все в порядке.
Не знаю, можно ли было назвать все это “порядком”. Однако, я еще не ушел, да и не знал – куда идти. А сходить с ума мне как-то не хотелось. В конце концов, я должен был подумать о себе, хотя мораль учила нас в первую очередь думать о других. Но если другим это не нужно...
Мои размышления прервал равномерный гул. Потемнело небо, прорезаемое темно-багровыми всполохами. Дрогнула земля. От неожиданности я ухватил Диогена за рукав, едва не выбив фонарь из его рук. Кажется, он что-то кричал, но я не мог расслышать ни звука, видел только как шевелились его губы. Тогда он указал куда-то вверх. Я поднял глаза и увидел повисшую в темном небе странную вывернутую восьмерку, которая изгибалась в багровом воздухе, посверкивая то одним боком, то другим. Это действо продолжалось не более минуты. Гул прекратился, и небо начало приобретать свой мармеладно-зеленый цвет. А город огласился радостными криками. Народ ликовал, подбрасывая вверх шляпы, и на все лады расхваливая Крона. Над толпой развернулись два транспаранта, на одном из которых красными буквами было написано “Ура Крону!”, а на втором замысловатой вязью, совсем уж непонятное высказывание – “Крон – отец народов!”. Это немножко напоминало первомайскую демонстрацию.
– Раз в день народ радуется, – подытожил Диоген. – Народ должен радоваться по расписанию. Спонтанная радость нарушает естественный ход событий.
– Ну что ты еще такого скажешь, – раздраженно оборвал его я. – Меня уже тошнит от твоих сентенций. Неужели нельзя выражаться понятно?
– Истина непонятной не бывает. – И он разжал руку. На его ладони лежал знакомый мне то ли шарик, то ли кубик. – Вот оно. Время.
Сунув руку в карман, я обнаружил в нем точно такой же.
– Видишь, как хорошо, – Диоген похлопал меня по плечу. – Значит, завтра все-таки наступит. Единственное чего я боюсь в этом мире, что в один прекрасный день у меня не окажется этого завтра. Вдруг Крон забудет или еще что-то...
– Значит, и ты доволен своей жизнью, – грустно сказал я. – Значит, я совсем один и не от кого ждать помощи. – И вдруг спохватился: – Ты, кажется, говорил, что многие ушли.
– Не то чтобы многие, – пожал плечами Диоген, – но кое-кто ушел.
– Ты знаешь, как? Веди меня к выходу.
Диоген грустно улыбнулся:
– Только Крон может дать тебе свободу. Только через него ты сможешь уйти. Но... Ты ведь знаешь, что за фигура вертелась сейчас в небесах? Правильно, это кольцо Мебиуса. И это не просто так. Наш город тоже расположен на кольце Мебиуса.
– Ну и что?
– А то, что у этого кольца, как ты знаешь, существует только одна – внешняя – поверхность. А хитроумный Крон изловчился построить свой замок на внутренней поверхности, которой не существует в нашем измерении. Так что, попасть туда...
– Невозможно?!
– Не то чтобы совсем уж невозможно. Есть одна верояция, есть.
– Не тяни, – взмолился я, – выкладывай.
– Видишь ли, до замка Крона можно добраться лишь подъехав к нему на чьей-нибудь шее. Ну-ну, не смотри на меня разобранным взглядом. Это же просто – садишься на чужую шею и едешь.
– Ну, и порядки у вас, – обрел я дар речи, – да кто ж свою шею добровольно подставит?
– Было бы желание, а шея всегда найдется, – уклончиво пробормотал Диоген.
– И какой идиот на это пойдет?
– Хотя бы и я, – прошептал философ. – Было бы желание. А литературе не впервой выезжать на шее философии или... религии. Оно теперь модно, не нужен нам сюжет, дайте только порассуждать. Ха-ха!
Да, уж. Предложение было не из приятных. Отвратительное, я бы сказал, предложение. Но перспектива остаться здесь навеки показалась мне еще более отвратительной.
Я взгромоздился на тощую неустойчивую шею Диогена, и он побрел, покачиваясь под тяжестью моего зада. Как только он сошел с тротуара, нас окутала чернильная темнота. Город исчез, и только мрачные контуры замка светились фосфорическим сиянием.
Странные мысли возникают у человека, который едет на чужой шее. Вначале как-то совестно, хотя о какой совести можно говорить, если уже уселся и свесил ноги в калошах? Неудобно сидеть, и кряхтение оригинального скакуна действует на нервы. Но потом ничего, привыкаешь, входишь во вкус, и кажется, что такое продвижение гораздо лучше многих иных. Так и хочется пришпорить и помчаться вскачь. Убаюканный равномерным покачиванием, я размечтался, и мне стало казаться, что ремесло литературоведа гораздо спокойнее и удобнее писательства. Да, простит меня бог за такие мысли! Что только не приходит в голову, когда сидишь на шее ближнего.
Философ остановился так неожиданно, что я чуть не слетел. Я обернулся – где-то вдали светилась зеленоватая полоса неба над невидимым городом, и я понял, что и она вывернута кольцом Мебиуса. А прямо передо мной высился замок Крона с черными стенами, еще более черными, чем тьма окружившая его. – Приехали, – сказал Диоген. – Дальше мне пути нет.
Он повернулся лицом к городу и исчез – как растаял.
– Вот как, – вдруг рассвирепел Пал Палыч, – значит, я сижу на вашей шее. Большое спасибо. А вы знаете, сколько мне приходится читать всяких глупостей и беседовать с болванами. Значит, это не считается? Да не будь нас, прилавки бы заполнила лавина макулатуры.
– Можно подумать, не заполняет прилавки эта ваша лавина. Но что вы кипятитесь, это были всего лишь мимолетные мысли.
– Нет уж, позвольте. Кто, как не литературовед, знает, как и что нужно писать? Кто держит вас в рамках и не позволяет фантазии разгуливать, где ей вздумается? Есть законы литературы и каждый, слышите, каждый должен им подчиняться!
Я слышал что-то такое об этих законах, – тихо сказал Маори. – Но не вы их придумали. Они возникли сами, так сказать, в историческом процессе. А то, что вы называете законами – это всего лишь шаблоны, и если все в них вгонять, то не отличишь одного автора от другого, как неотличимы рассказы членов какого-нибудь литературного кружка.
– Что вы там такое шепчете? Это чтение, кажется, никогда не закончится...
И я пошел по дорожке, слабо очерченной светящимся бордюром. У меня было только два варианта – либо идти вперед, либо стоять на месте. Обратного пути не было. Вот я и пошел. И подошел к калитке, которая при моем приближении сразу же распахнулась, выпуская наружу красноватое свечение. Это светились деревья, растущие по ту сторону. Я миновал зловещий сад и увидел парадный вход – дубовые двери в два человеческих роста с медным кольцом. Я дотронулся до кольца, но они не раскрылись, как я ожидал. Зато отворилась маленькая боковая дверца. Вот оно что, я не был уважаемым гостем в этом замке, и мне ненавязчиво дали это понять. Что ж, удовлетворюсь и этим. Тем более что я ожидал больших препятствий.
Долго я шел по мрачному затхлому коридору, и не было ему конца. В темноте я пытался нащупать руками какую-нибудь дверь, вход в другое помещение, но ничего подобного не было. Коридор просто вел меня в определенном направлении, которое только ему и было известно. И вот вдалеке забрезжил свет то ли от свечи, то ли от керосиновой лампы. При всем своем богатстве Крон почему-то не провел в замок электричество. Слабый луч привел меня в круглую комнату без окон, беленые стены которой напоминали келью. Это впечатление добавлял крест черного дерева, раскинувшийся, словно ворон, и шевелящийся в колеблющемся свете, как если бы был живым. За простым деревянным столом (такие обычно стоят в конторах) перед оплывшей свечой сидел Крон собственной персоной. Черный капюшон был откинут на плечи, и пергаментное лицо его, иссеченное морщинами, несло на себе печать такой древности, которую не в состоянии осознать ни одно человеческое существо. Он что-то быстро писал в ученической тетрадке, причем я заметил, что он пользуется шариковой ручкой, словно намекая, что никакой прогресс ему не чужд. Вид этой ручки почему-то успокаивал. Но стоило мне глянуть на стену, как тревога возвратилась снова. На стене висели два кинжала. Один из них я узнал сразу – это был тот из рукописи с “лезвием, изогнутым, как пламя”. Змея косила в мою сторону тусклым желтым глазом. Второй – с узким обоюдоострым лезвием, заточенным на конце как игла, блестел как зеркало. Его серебряная с чернью рукоять была украшена крестом.