Страница 68 из 78
— Спасибо за все, Мик.
Она улыбнулась, но Мик видел, что ее внешняя оболочка вот-вот лопнет.
— Пайпер…
Она дала задний ход.
— Удачи завтра с телевизионщиками! Хорошо добраться. Буду держать за тебя кулачки.
Глядя, как ее маленькая ржавая «хонда» заворачивает за угол парковки, Мик понял, что никогда в жизни не чувствовал себя таким потерянным.
Глава тридцать вторая
Лондон
Наутро после моей первой ночи в Ньюгетской тюрьме ко мне пришла Лебедь.
— Пришлось подкупить надзирателя, — сказала она, озадаченно хмурясь. — Он хотел посмотреть на мои босые ступни.
Я повела бровью.
— Бог ты мой, какая развратница! Ступай прочь. Мы с такими не знаемся.
Лебедь наморщила носик.
— Трудно его винить. У меня в самом деле красивые ступни.
Однако моего веселья хватило ненадолго. Я была измучена ночью на твердой скамье.
— Не знаю, продержусь ли я тут две недели, — прошептала я.
Лебедь протянула руку, чтобы убрать у меня со лба прядь волос.
— Нельзя падать духом, милая. Я заходила к адвокату, который занимался завещанием Эймона. Он пытается устроить для тебя отдельную камеру. Говорит, что может подкупить охранников, чтобы те приносили тебе лучшую еду и питье.
Я захлопала ресницами.
— Как мило с его стороны. Теперь мне жутко стыдно, что я даже не могу вспомнить его имени.
Лебедь улыбнулась.
— Он добр, но он тоже мужчина. Сегодня вечером он заедет ко мне на ужин.
У меня отпала челюсть.
— Ночь с Лебедью? У меня будет камера из золота и серебра.
Лебедь пожала плечами.
— Я ничего не имею против него. К тому же он лестно о тебе отзывался. Думаю, он завидовал счастью Эймона. Я попросила его найти лучшего адвоката, который мог бы защищать тебя в суде. Похоже, он думает, что трудно будет убедить кого-то взяться за это дело.
Я немного сникла.
— Для таких, как мы, в Лондоне нет закона. — Я вздохнула. — А что газеты? Подозреваю, меня раскупают, как мороженое летом. Они наживаются на моем несчастье.
Лебедь поджала губы.
— Я принесла тебе одну статью, потому как считаю, что тебе нужно морально подготовиться.
Она достала из ридикюля сложенную газету и вручила мне.
Я молча прочла и отдала ее обратно.
— Значит, в глазах публики моя вина уже доказана.
— Лорд Б. трудится не покладая рук, — процедила Лебедь.
Я отвела глаза и долго молчала.
— От Сударя что-нибудь слышно?
Лебедь замялась. Я посмотрела в ее голубые глаза. Она отвела взгляд. Самая близкая подруга на свете собиралась мне солгать.
— В чем дело?
У нее сделался совершенно несчастный вид.
— Офелия, ты должна понимать, что он не может сюда прийти. — Она махнула рукой. — Только представь, как надзиратели отреагируют на мужчину в маске.
Я стиснула зубы.
— Ты говорила с ним. Он не хочет сюда приходить.
— Тут в тюрьме повсюду сплетники. Ему не пройти незамеченным.
— Ради тебя он выходил на публику.
Лебедь буквально корчилась от дискомфорта. Я заставляла ее выбирать между двумя друзьями. Во мне не осталось жалости. Я схватила ее за руку и заставила посмотреть на себя.
— Значит, он покинул меня навсегда.
Лебедь подняла на меня несчастные голубые глаза.
— Он не может.
— Точнее, не хочет.
Она покачала головой.
— Не могу объяснить тебе подробнее.
Я смягчилась и отпустила ее.
— По крайней мере на моей стороне ты. И этот маленький, как бишь его…
Лебедь положила свой подбородок мне на макушку.
— Вот видишь? Твое дело уже практически выиграно.
— Конечно.
Я позволила ей утешить себя, но сама начинала сомневаться в успехе.
Первый день суда выдался ясным и солнечным. Только я бы предпочла дождь. Или хоть какой-нибудь знак, что мир не безразличен к этому акту несправедливости.
Надзиратели препроводили меня из Ньюгета в Олд-Бейли[44], где должно было проходить заседание. Под стенами Бейли собрались толпы зевак. У зазывалы нарасхват шли фиги. Другой торговец предлагал пирожки со свининой из дымящейся тележки.
— Как мило, — пробормотала я. — Отличный день для прогулки.
Однако внутри Олд-Бейли царила напряженная тишина. Зал суда занимал огромное помещение — почти как театр. Меня определили на возвышающуюся скамью, обращенную к свидетельской трибуне. За трибуной тянулись два ряда судейских мест и сидений для адвокатов. Те, кто был причастен к делу, располагались на скамьях ниже. Я решила, что они отведены для стороны обвиняемого и стороны обвинителя. Мое предположение подтвердилось присутствием мисс Уэйнрайт и лорда Б. в одной половине.
Во второй половине сидела Лебедь и ее маленький юрист с неизвестным именем. Высокого, темноволосого мужчины с ними, разумеется, не было. Меня провели на некое подобие сцены, чтобы я стояла на виду. Сцена или клетка — все сводилось к одному.
По совету юриста я заняла позицию порядочной женщины, которой предъявили несправедливое обвинение. Лебедь раздобыла убогое коричневое платье, которое подходило для этого образа. Я не накрасилась, и мои знаменитые волосы были туго стянуты в узел, который пришелся бы по вкусу многим бабушкам. Я не поднимала глаз и лишь изредка позволяла себе окинуть любопытным взглядом зал. Ко мне невозможно было придраться. Я не была куртизанкой. Я была женщиной благородного происхождения, которой незаслуженно пятнали репутацию. По крайней мере так я себе твердила.
Первые часы суда были упражнением в терпении. Сначала первый, потом второй адвокат поднимались и оспаривали перед судьей мельчайшие юридические нюансы. Потребовался час, чтобы установить, что я на самом деле Офелия Харрингтон, известная также как Ласточка. Я старалась больше походить на Голубку. Ужасное платье вносило свою лепту.
Еще один час ушел, чтобы установить, что покойный действительно являлся мистером Эймоном Уэйнрайтом из Беннерфилд-холла, а не каким-нибудь другим беднягой, найденным мертвым в постели шлюхи.
Мой адвокат возразил против последнего термина, и юристы опять сцепились. Тем временем мои ноги уже дрожали от усталости. Несмотря на то, что маленькому юристу удалось-таки выхлопотать мне отдельную камеру, я еще не постигла науку спать шумными ночами в Ньюгете.
Но ведь слегка сгорбленная поза только сделает правдоподобнее мою маскировку под Голубку. Я позволила себе устало опереться на перила загородки.
Пристав подошел ко мне и ударил полицейской дубинкой по перилам, чуть не угодив мне по пальцам. Я отдернула руки и выпрямилась.
В тот день мои дела шли не особенно хорошо. На каждое упоминание о моей «профессии» галерка отзывалась противными смешками. Во всем зале не осталось сухих глаз, когда адвокат Элис трогательно описывал, как тяжело та переживает смерть любимого отца. Я плакала вместе с остальными.
Лорд Б. тоже ухитрился пробиться на трибуну. Он уделил много времени, чтобы окончательно убедить публику, будто я жадная до чужих денег злодейка высшего разряда. Подозреваю, что этот портрет он писал с себя самого. Он во всеуслышание признался, что когда-то мы были в связи, точнее, как он выразился, что когда-то он попал под действие злых чар Черной Птицы (похоже, слова можно было перекручивать как угодно) и лишь чудом спасся, не запятнав своей чести.
Какой молодец!
Долгий день подходил к концу, а мне так и не дали возможности сказать в свое оправдание хотя бы слово. Судья стукнул молотком и объявил, что заседание продолжится завтра и тогда же будут заслушаны новые свидетели.
Я представить не могла кто. Лебедь? У нее был такой же озадаченный вид, как у меня самой. Юрист? Что ж, он мне симпатизирует, так что его отзыв мог бы помочь.
Потом я заметила мужчину, который сидел в ближайшей ко мне галерее. Он расположился на несколько рядов выше, где зал наполовину скрывала тень, поэтому я не могла его хорошо разглядеть. Наверняка я могла сказать лишь то, что он был высоким, широкоплечим и темноволосым.
44
Традиционное название центрального уголовного суда Лондона.