Семь грехов куртизанки

Оглядываясь на семь лет назад, я прихожу к выводу, что главной чудесной переменой для меня стали покой и умиротворение. Я не вздыхаю о былой популярности, хотя Лебедь до сих пор не сдала своих позиций. Подозреваю, что она будет править полусветом, даже когда ее золотые кудри станут серебряными, ибо ее элегантность неподвластна времени, а ее живость неисчерпаема. Я же наслаждаюсь тихими вечерами в обнимку с Эймоном и долгожданной возможностью читать в свое удовольствие. Большинство нашло бы нас скучными.

А мне кажется, что мы восхитительны.

Эймон мой любовник и лучший друг, но я никогда не забывала прекрасного Сударя. Я ношу тоску по нему в самом сокровенном уголке сердца. Хотя я не видела его с того утра, как проснулась одна, чувствую его рядом с собой каждую ночь, когда лежу в темноте и вспоминаю.

В ту ночь я открыла глаза, проснувшись внезапно и в испуге. Сердце колотилось в груди, хотя я не знала почему. В комнате стояла абсолютная тишина без всяких признаков опасности, будь то видимых или слышимых. Дурной сон? В памяти не нашлось следов кошмаров. Я подняла голову с подушки и слегка привстала на локтях, прислушиваясь.

В комнате было тихо.

И тут я поняла, чего не хватает, что было со мной каждую ночь последние семь лет. Я не слышала тихого посапывания Эймона.

Он лежал спиной ко мне, его голова на подушке находилась всего в нескольких дюймах от моей. С леденящим предчувствием дурного я протянула руку, чтобы погладить его плечо. Бесконечный миг она висела в воздухе, не решаясь преодолеть последний дюйм.

Пока я не завершила движение, в моем сердце еще несколько секунд теплилась надежда.

Проснись.

Повернись ко мне с сонной улыбкой.

Обними меня и согрей мои замерзшие ступни.

Пожалуйста, мой милый спутник.

Проснись.

Но Эймон больше никогда не проснулся. Его большое сердце — это щедрое и преданное сердце, остановилось в ту ночь. Никогда уже мне не припасть к его груди и не услышать ровного стука. Страшно было осознавать, что я опять осталась одна, но еще страшнее была мысль, что Эймона больше не существует. Как столько теплоты и нежности мог вычеркнуть из мира простой сбой в работе одного органа?

Следующие несколько дней прошли как в тумане. Печаль превращала минуты в часы, а иногда часы в минуты. Сама земля как будто покосилась без силы и порядочности Эймона, которые держали ее прямо. Со времен смерти родителей судьба не наносила мне такого удара. В каком-то смысле я переживала кончину Эймона даже сильнее, потому что теперь была опытной, искушенной женщиной. Я знала, что никакие мольбы не повернут время вспять, не объявят все это чудовищной ошибкой, не возвратят его смеха, заставлявшего меня покачивать головой и улыбаться.

Потом, когда я только начала привыкать к тишине, меня вдруг вызвали к юристу Эймона. Похоже, речь идет о завещании. Я должна принарядиться и выйти на публику.

Одеваться в черное, как будто я член семьи, было дерзко, но я не в силах была надеть ничего ярче голубовато-серого. Войдя в кабинет юриста, я с удивлением увидела там молодую и симпатичную Элис Уэйнрайт.

Я не хотела оскорблять траур любимой дочери Эймона, являясь на похороны собственной дискредитированной персоной, но сюда меня вызвали по делу. Остаться или уйти? Я попятилась, собираясь выскользнуть за дверь. В этот миг Элис подняла голову и увидела меня. Ее зеленые глаза покраснели от слез, а рыжевато-белокурые волосы были стянуты в тугой узел на затылке. Одетая в самый траурный из черных цветов, она выглядела такой бледной и уязвимой, что у меня сжалось сердце. Я тут же прониклась к ней симпатией, но мой душевный порыв на корню сожгла вспышка чистейшей ненависти, которая внезапно оживила ее печальные глаза.

Да. Конечно. Реакция Элис была вполне естественной.

Пока я стояла в дверях, раздумывая, как избежать конфронтации, между нами возникла высокая фигура в черном.

Я отшатнулась, встретив ехидный взгляд голубых глаз лорда Б. Меня пробила дрожь. Я не видела его с тех пор, как он избил меня чуть не до смерти. Сердце заколотилось. Бежать.

— Шлюхи не должны нарушать покой уважаемых женщин.

Он говорил надменно, и в тоне его звучал праведный гнев, но я не могла не заметить, что его глаза беспардонно блуждают по моему телу. Повернувшись спиной к Элис, он облизал губы и улыбнулся, как мог бы улыбнуться волк, показывая все зубы.

Я попятилась на шаг.

— Я…

Пора уходить.

Дверь напротив меня отворилась, и невысокий опрятный мужчина в очках оглядел нас, удивленно хлопая ресницами.

— Вы уже здесь? Боже мой! Надо завести часы.

Элис вскочила с кресла и поспешила к нему в кабинет. Лорд Б. отправился следом — ведь в конечном итоге ремешки кошелька вели к ее рукам. Я облегченно вздохнула и повернулась, чтобы уйти. Я уже опустила ладонь на ручку двери, как вдруг меня остановили:

— Нет, мисс Ласточка. Ваше присутствие необходимо при оглашении завещания.

Я повернулась и удивленно посмотрела на нотариуса. Зачем? Я предполагала, что Эймон оставил мне какую-нибудь вещицу на память: серебряную шкатулку для драгоценностей или любимую картину. Я покачала головой:

— Простите. Я зайду в другой раз.

Юрист посмотрел на меня с пониманием, но без жалости.

— Нет, мисс Ласточка. Ваше присутствие необходимо. Я имею право зачитать последнюю волю Эймона Уэйнрайта только в том случае, если вы и мисс Уэйнрайт будете находиться в комнате.

Он сдержанно поклонился и сделал приглашающий жест рукой. Я медленно прошла в его кабинет. Ах, Эймон, что ты со мной сделал?

Когда мы с Элис расположились в креслах, юрист сел за стол, после чего поднял недоуменный взгляд на лорда Б.

— Милорд, могу я поинтересоваться, в каком качестве вы присутствуете на этом чтении?

Лорд Б., нависавший над креслом Элис, как тюремный охранник, скрестил руки на груди.

— В качестве жениха мисс Уэйнрайт.

— Ах, Элис, — выдохнула я. — Не может быть.

Девушка бросила на меня виноватый и одновременно дерзкий взгляд. Потом демонстративно повернулась в кресле так, чтобы сидеть ко мне спиной. Взгляд юриста забегал между нами тремя, и я поняла, что Эймон держал этого джентльмена в курсе всех событии.

Мне нечего было скрывать. Люди могли клеймить меня за что угодно, но только не за лживость. У Элис наверняка не было секретов, которые стоило бы хранить, ведь ей было всего двадцать три года. Я с дрожью подумала о том, что к тому моменту, как мне исполнилось двадцать три, я уже пять лет была куртизанкой. Я присмотрелась к Элис повнимательнее. Хм-м… Не стоит недооценивать дочь Эймона Уэйнрайта.

Лорда Б., напротив, можно было клеймить как угодно и не охватить всей глубины его порочности.

— Хорошо.

Юрист отыскал на столе нужную бумагу и начал читать:

«Последняя воля и завещание Эймона Уэйнрайта из Беннерфилд-холла. Я, Эймон Уэйнрайт, находясь в здравом уме и твердой памяти…»

Юрист монотонно бубнил, а я все пыталась представить, какой могла быть жизнь Элис в руках лорда Б., и поэтому лишь вполуха слушала следующие несколько абзацев, посвященных передаче имения (Элис, конечно, потому что оно не было родовым) и породистых лошадей, которых с такой любовью разводила его жена (брату жены, который разделял ее страсть к этим животным), а также личного имущества, которое, самой собой, также отойдет Элис…

— «…если только моей дочери Элис не хватит глупости выйти за лорда Б., этого злобного прохвоста. В противном случае половина моего имущества, около пятнадцати тысяч фунтов, немедленно перейдет в руки моей преданной Ласточки, мисс Офелии Харрингтон…»

— Что?! — лорд Б. испустил гневный рык, за которым никто не услышал, как ахнула шокированная Элис.

Я сидела как громом пораженная. Ах, Эймон, как ты мог втянуть меня в это, зная все? И тут ослепительной вспышкой пришло осознание, что Эймон раскрыл мое настоящее имя. А ведь я даже не догадывалась, что оно ему известно. Интересно, насколько обстоятельно изучил мое прошлое этот искусный адвокат, чтобы докопаться до Офелии? Тот бросил на меня быстрый, многозначительный взгляд. О, вполне обстоятельно, решила я.