Ты следующий

Еще на первом пленуме ЦК после 10 ноября 1989 года случилась вспышка партийного каннибализма. В конце упомянутого пленума, который проходил не в современной резиденции «Бояна», а в большом обшарпанном зале партийного дома, Петр Младенов махнул мне со сцены рукой, чтобы я поднялся к нему. За кулисами я застал милый «дружеский скандал» с Бойко Димитровым.

— Я не могу согласиться, чтобы ты или кто-то другой снова занял два верховных поста и возглавил бы и партию и государство. Мы же сами за это критиковали Живкова.

— Бойко, я тебя понимаю и думаю так же, как ты. Но и ты меня пойми. Мы не можем ударить в грязь лицом перед товарищем Горбачевым.

Своим появлением я прервал их любопытный диспут. Петр, мокрый от напряжения, назначил мне встречу.

Так я снова оказался в старом президентском кабинете Тодора Живкова, но уже на приеме у нового Главного, с которым я дружил, пил виски и играл в белот. Разговор начался более чем дружелюбно:

— Ну вот, брат мой Любо, мы и победили! А теперь скажи, где ты хочешь работать?

Сочетание слов «мы победили» расфокусировало мое сознание.

— Не знаю. Вроде бы нигде.

— Как же так? Ты что, против перестройки?

Я разозлился:

— К сожалению, я стал проповедовать перестройку намного раньше вас. Но сейчас я начинаю думать, что ошибался… Посему я никак не могу определиться, на что мне себя обречь: на самоизгнание или на самозаточение.

Петр Младенов снисходительно улыбнулся:

— Ладно. Оставь на время свои лирические наскоки. Мне известно, как тебя сделали безработным, и я по-человечески спрашиваю, где и как ты хочешь работать?

— Я буду писать.

— И все?

— Да. Я пишу очень забавную книгу.

— И что из себя представляет эта твоя «забавная» книга? Как она будет называться?

— Она будет называться «Ты следующий».

Слова уже слетели с моих губ, когда я осознал, как иронично и двусмысленно прозвучало это название.

Усталые глаза Петра Младенова взглянули на меня с грустью и, возможно, с обидой…

Да, фраза оказалась выше меня. А я спускался по парадной лестнице к молчанию, к началу, к земле. Там змей притворялся кинолентой и медленно раскручивался, смирившись с разрухой.

Глава 3

Экзамен на аттестат зрелости

Но никогда уже не бывает так, как в ту недолгую пору, когда он и я были одно, когда вера в будущее и смутная тоска о прошедшем сливались в неповторимое чудо и жизнь на самом деле становилась сказкой[8].

1953.

Весна еще не прошла через Владайское ущелье. Витоша и Люлин — две влюбленные горы, разделенные дорогой, посылали друг другу воздушные поцелуи. Зимнее солнце ползло, как раненый беглец. В скором времени ночь должна была его настигнуть, и оно спешило написать кровью на снегу свое последнее послание: поведать о чем-то, что было украдено у богов, раскрыть некую невыносимую тайну, которую солнечный диск не желал уносить с собой в небытие.

Я сидел один за последней партой и сочинял такие вот «лирические зарисовки», вместо того чтобы, как все, готовиться к экзамену.

И тут прогремел этот резкий несвоевременный звонок.

В глазах директрисы читалась паника. Нас согнали в физкультурный зал, как пассажиров тонущего корабля — в спасательную шлюпку. Репродуктор на максимальной громкости повторял: «5 марта в 9 часов 50 секунд вечера после тяжелой болезни скончался Иосиф Виссарионович Сталин».

Я стоял у двери и словно бы погружался во мрак — особый вид темноты внутри меня, ощущение, которое мне не довелось испытывать ни до, ни после. «Сейчас», рассуждая с позиции «того дня», я понимаю, что мое тогдашнее чувство не было похоже на скорбь по человеку. Скорее всего, это был страх.

Рядом со мной стоял Князь, который строил разнообразные гримасы, выражающие потрясение, и иронично мне подмигивал. Когда объявили минуту молчания, воцарилась такая тишина, как будто учитель открыл классный журнал. Судьба листала свой блокнотик с оценками.

На сцене их было всего двое: огромный портрет Сталина, а под ним — наша маленькая директриса. Она рыдала. А он улыбался. И вдруг я увидел, что наверху, по карнизу, обрамляющему сцену, ползет огромная крыса. Эти сатанинские отродья частенько прерывали наши занятия. Но на сей раз в острой мордочке, в красных глазках было что-то гипнотическое. Замерев, я думал: вот сейчас раздастся первый писк, и все разбегутся. Даже плачущая директриса. Останутся только портрет и крыса. И они поговорят о чем-нибудь своем. Скажут что-то вроде: «Я не дам им покинуть корабль». Вместо этого мы услышали звук падающего тела. Какая-то слишком чувствительная школьница упала в обморок. «Скорбит по Сталину», — говорили потом. А она призналась мне, что тоже заметила крысу. Ну с кем не бывает — в жизни иногда случается увидеть крыс (Rattus). Короче говоря, невидимая Смерть Бессмертного стала судьбоносным вопросом нашего экзамена на аттестат зрелости.

Траурная музыка. Воспоминание о холоде. На улицах пылают жертвенные костры. Коммунисты-ветераны выстроились в почетном карауле перед гипсовым бюстом или портретом, перерисованным по клеточкам местным учителем, иначе говоря — перед своей великой иллюзией.

А Он уже был в саркофаге. Его «самые верные соратники» всходили на трибуну мавзолея. Первым произнес речь Георгий Маленков. (Свою жизнь он закончил в монастыре.)

Вячеслав Молотов всхлипывал вторым. А разве не он должен был стать первым?

Последним говорил Берия. Его голос был до неприличия весел. Как будто он уже арестовал всех предыдущих ораторов.

Именно тогда у районных фанатиков, которые приходили к моему дяде — Железному Человеку — с мокрыми от слез глазами, зародилось подлое сомнение: возможно, что враг-то… с партбилетом…

Прошло больше четырех десятков лет, а недосказанное предложение все так же начиналось с «возможно».

Возможно, Сталин почувствовал, как «революционный вихрь» тащит его в объятья «вечного сна», хотя вопрос об «исторической ответственности» не был еще утрясен. Возможно, Коба готовился снова обострить классовую борьбу, нанеся удар матадора. КПСС и КГБ — два минотавра, взращенные им в ленинском лабиринте, лишали силы и контролировали друг друга. Но разве они не разгадали номер с красным плащом и шпагой? И разве эти одержимые жаждой власти пролетарские вожди не застоялись в колизее? Если быков вовремя не убить, они становятся опасными. Тогда их убирают с корриды при помощи разгоряченных коров. И выпускают новых, ослепленных блеском арены.

После загадочной смерти фаворита Андрея Жданова на его месте оказался безликий бюрократ Маленков. Старая гвардия: Ворошилов, Молотов, Каганович, Микоян… — затерялась в новом, расширенном президиуме. Их раскритиковали и сняли со всех министерских постов. Булганина и Косыгина тоже. Жуков попал в немилость. Даже Берию отстранили от руководства госбезопасностью. Что собирался предпринять Сталин? Разве можно было сражаться со всеми чудищами одновременно?

Летом 1952 года на XIX съезде КПСС Сталин впервые прочитал не отчетный доклад, а лишь небольшую речь. На последнем октябрьском пленуме он без объяснений перестал быть генеральным секретарем.

Его уход с вершин государственной власти мог означать или ее возвышение, или его падение.

У Сталина были неприятности с партией — с этим конгломератом честных идеалистов, безоглядных карьеристов и ломброзианских типов.

Стоит признать его ясновидческую проницательность касательно врага с партбилетом, потому что не фашисты, не империалисты, а как раз его дружки с короткими номерами партийных билетов и предъявили ему в конце концов счет.

Обстановка растерянности давала Сталину возможность взвалить всю историческую вину на других людей, на другие органы и организации.

8

Перевод А. Зверева.