Екатерина Медичи

К кому мог обратиться Генрих III, получив от депутатов увесистую пощечину? К кому еще, как не к матери! Как всегда, Екатерина предложила компромиссное решение (а что еще оставалось?): убрать из речи слова, прозвучавшие выпадом против Лиги и Гизов, и в таком виде опубликовать ее, от чего конечно же не откажутся и Генеральные штаты. Свой совет сыну она заключила фразой, не лишенной юмора: «Мне было бы так огорчительно, если бы слова, сказанные вами в мой адрес, пропали для потомков». Впрочем, как раз эта часть речи короля могла быть опубликована совершенно беспрепятственно, и Екатерина знала это столь же хорошо, как и то, что ни при каких условиях не может быть напечатано неугодное Лиге и Гизам. Впавшая в немилость и больная, она оставалась сама собой, не теряя здравого ума и присутствия духа.

Между тем Генеральные штаты продолжали заседать, и герцог Гиз, его брат кардинал и верхушка Лиги времени даром не теряли. В ходе развернувшихся дебатов они сумели так запутать дело, что выдвигавшиеся требования поражали своей непоследовательностью и отсутствием элементарной логики. Так, депутаты требовали незамедлительного и полного истребления гугенотов, но при этом добивались резкого сокращения налогов. Генрих III вследствие этого был лишен возможности собрать необходимое войско, и его упрекали в бездействии и даже предательстве, в стремлении вновь примириться с гугенотами. Уважение, продемонстрированное королю в момент открытия сессии Генеральных штатов, сменилось подозрительным и даже презрительным отношением к нему. Несколько депутатов, подстрекаемых господами Лотарингцами, осмелились даже грубо оскорбить монарха. Если герцог Гиз еще проявлял в отношении его некоторое почтение, хотя и смешанное с долей иронии, и держался в стороне от словесной перепалки депутатов, то его брат кардинал служил главным вдохновителем беспорядка, царившего на заседаниях, стараясь завести дело в тупик. Однако Генрих III, несмотря на все унижения, которым его подвергали Генеральные штаты, и нараставшую угрозу для себя, не сдавался. Дело шло не только о личном спасении, но и о сохранении монархического принципа. Напротив, герцог Гиз, хотя и стремился взойти на королевский трон, подрывал этот принцип, поскольку, если бы ему удалось свергнуть Генриха III, он стал бы выборным королем, предводителем победившей группировки, своего рода коронованным диктатором.

Но было и еще одно обстоятельство, делавшее положение Гиза весьма шатким: в недрах самой выдвигавшей его группировки отсутствовало единство, так что его избрание в любой момент могло быть поставлено под вопрос. Кроме того, Гиз наверняка натолкнулся бы на отчаянное сопротивление гугенотов, пользовавшихся поддержкой «политиков». Он не мог не сознавать, что устранение Генриха III развязало бы гражданскую войну, еще более ожесточенную, чем прежний религиозный конфликт. Понимал это и король, который теперь мог рассчитывать только на самого себя. В этой трагической ситуации ему предстояло самому принимать решение, не обращаясь за советом даже к матери, которая, вероятно, стала бы убеждать его пойти на новые компромиссы. Возможности для достижения согласия были исчерпаны. Теперь задача заключалась уже не в том, чтобы выиграть время, стараясь внести разлад в ряды депутатов и задабривая братьев Гизов, — надо было, по мнению короля, радикально решать вопрос с самими Гизами.

Догадывалась ли Екатерина, что ее сын так и не отказался от плана, реализация которого по ее милости сорвалась в Лувре? Отставленная отдел, она о многом могла разве что догадываться, не имея точной информации из первых рук. Впрочем, для себя она нашла более приятное занятие, нежели подковерная борьба политических группировок. В последние месяцы своей жизни она испытывала радость от того, что устраивала личную жизнь своей внучки Кристины Лотарингской, выдавая ее замуж за юного Фердинанда Медичи, наследного великого герцога Тосканского. Брачный контракт был подписан в Блуа 24 октября 1588 года. Екатерина сделала Кристину наследницей всех принадлежавших ей владений в Тоскане, включая и дворец, построенный Лоренцо Великолепным на Виа Ларга. К этому она добавила еще 200 тысяч золотых экю и коллекцию великолепных ковров, и поныне хранящихся во Флоренции. По случаю подписания брачного контракта Кристины и Фердинанда Екатерина устроила в Блуа великолепный бал, о котором впоследствии вспоминали чаще, чем о заседании там Генеральных штатов. Свадьба состоялась во Флоренции 6 января 1589 года, на следующий день после того, как вдали от своей итальянской родины скончалась Екатерина Медичи.

Последнее напутствие сыну

Решение короля расправиться с Гизами окончательно созрело, причем они сами побудили его поспешить с осуществлением задуманного. 18 декабря осведомитель донес Генриху III, что накануне во время обеда кардинал, предложив тост за своего брата, произнес роковые слова: «Я пью за здоровье короля Франции!» Присутствовавшие от души рукоплескали ему. Не теряя ни минуты, Генрих III тайно созвал своих наиболее верных сторонников и спросил, что они думают обо всем этом. Те единодушно признали положение крайне серьезным и посоветовали немедленно арестовать герцога и кардинала. Однако как это сделать? Герцог Гиз, являясь главным распорядителем королевского двора, имел в своем распоряжении охрану и ключи от всех дверей дворца. Король же мог рассчитывать лишь на горстку верных ему людей; это были знаменитые «сорок пять», личная гвардия, в свое время набранная Эперноном из числа отважных гасконцев, отличавшихся исключительной преданностью своему господину. Но даже если предположить, что Гиз будет арестован, как дальше с ним обращаться? Держать в заключении? Никакие запоры его не удержат. Судить? Но каким судом? У кого хватит смелости допрашивать герцога Гиза, проводить по его делу дознание? Можно не сомневаться, что его сторонники поднимут ради него мятеж. Не оставалось ничего иного, кроме как убить или, лучше сказать, казнить его. Король, полагали заговорщики, в качестве верховного судьи может обойтись и без трибунала, по собственному усмотрению вынести приговор и распорядиться о приведении его в исполнение.

Итак, решение принято, однако сохранить его в тайне во дворце, где полно было лигёров и соглядатаев Гизов, не удалось. Герцога предупредили, однако тот пренебрег предостережением, считая Генриха III неспособным на столь решительный шаг. Слух о готовящемся покушении на герцога дошел даже до членов его семьи. Его сестра герцогиня де Монпансье умоляла брата соблюдать осторожность, однако он беззаботно ответил ей: «Вы же знаете меня, я, если увижу, что смерть входит через дверь, спасусь через окно». И вообще, добавил он, стыдно опасаться такого труса, как король. Он плохо знал людей: именно с перепугу совершаются многие злодеяния. Видя, что брат не внемлет ее предостережениям, герцогиня обратилась за помощью к Екатерине, болезнью прикованной к постели, и услышала в ответ: «Пока я здесь, вам нечего опасаться за своего брата». Королева-мать забыла, что лишена возможности влиять на ход событий, и ее беспричинный оптимизм передался герцогине, усыпив ее бдительность. Если бы Екатерина была здорова, она, возможно, и на сей раз смогла бы спасти Гиза, однако у нее не было сил даже навестить сына в его апартаментах. Так у Генриха III появилась полная свобода действий для доведения до конца того, что из-за вмешательства матери сорвалось в Лувре.

Тем временем сигналы о грядущей беде продолжали поступать. Испанский посол Мендоза, получивший сведения от своих агентов, также убеждал Гиза в необходимости остерегаться, а еще лучше — опередить короля. Герцог соглашался с тем, что надо поднять своих сторонников и захватить власть, но при этом был настолько уверен в себе, что не считал нужным поторопиться. Кто знает, быть может в своем упрямом стремлении во что бы то ни стало сохранить видимость законности он все еще надеялся, что Генеральные штаты наконец-то низложат короля и вместо него изберут его, Генриха Гиза. 21 декабря он добился аудиенции у Генриха III и, желая прощупать почву, ходатайствовал о собственной отставке с поста генерального наместника королевства. Король попросил его сохранить за собой эту должность, заверив его в своей дружбе. На следующий день, когда они встретились в покоях королевы-матери, она, и на краю могилы не утратившая потребности мирить и сближать, потребовала, чтобы они поклялись на освященной гостии, что не замышляют ничего дурного в отношении друг друга. В очередной раз разыграв комедию примирения, Генрих III сообщил герцогу, что назначенный на завтра королевский совет соберется рано утром, поскольку приближаются праздники, а решить предстоит еще много дел. Позднее, во время ужина, Гиз обнаружил под своей тарелкой записку с предупреждением о готовящемся покушении на него. Однако герцог был настолько самоуверен, что ограничился лишь гордым заявлением: «Он не посмеет!» За роковую недооценку противника ему вскоре пришлось заплатить самой дорогой ценой. Затем он удалился с маркизой де Нуармутье (она же мадам де Сов, дарившая своей любовью также Генриха Наваррского, Карла IX, герцога Алансонского, Генриха III и др.) в ее покои, где и провел последнюю в своей жизни ночь.