Страница 40 из 88
На подъемах поезд, страдая одышкой, замирал. Он стоял в морозной глухомани час-другой, набирая пары.
Петроградцы выпрыгивали из теплушек и, утопая в рыхлом, как пена, снегу, пробирались к лесу, толкались около полотна. Требовала выхода застоявшаяся сила. Схватывались парни. Никому не удавалось уронить на землю матроса Дмитрия Басалаева. Его невысокая кремневая фигура словно врастала в землю.
— Ну и битюг ты! — тяжело поднимаясь, проговорил конопатый рабочий с Трубочного завода.
— Я против двоих устоять могу, — тщеславно ответил Дмитрий.
Однажды он удивил Веру, принеся из леса букетик мерзлого крыжовника.
— Это вам от меня вроде подарок и так далее, — топчась, пробормотал он.
Вера приняла ягоды. Они чем-то напоминали Вятку.
Фея шлепнула Дмитрия по квадратной спине.
— Ты смотри, не больно ухаживай, а то мы тебя...
Басалаев бросил на нее досадливый взгляд и начал зубами вытаскивать из пальца колючку. Обиделся.
— Спасибо, Дмитрий, — крикнула Вера, — очень красиво!
Басалаев не ответил. «Застенчивый!» — подумала Вера.
Часто приходилось выбираться из вагонов на секущую поземку.
Аксенов перед самым носом Веры и Феи закрывал дверь.
— Ну зачем вы? И сила у вас не такая, и в ботинках, — упрекал он. Вера сердилась.
— А вы не жалейте меня. Я не люблю...
Она выпрыгивала в снег и, кланяясь ветру, шла в цепь грузить из штабелей на паровоз застекленевшие от льда, налитые чугунной тяжестью чурбаки. Вьюга коноводила ветрами. Они злорадно выли, оплетали ноги подолом юбки, мешая идти, залепляли снегом глаза.
...Под Харьковом влажно чернели поля. Слизнул дождь клочья первого снега. Повеяло весной, хотя стоял январь.
Вера смотрела в открытую дверь на проплывающие мимо белые хатки. Вот она, Украина!
На каком-то безвестном разъезде поезд остановился.
— Зубарева, где Зубарева? Вас ищут, — послышались голоса.
Кто может искать ее здесь, на захолустной станцийке? Вера выпрыгнула на землю. Перед ней стоял Виктор. Виктор Грязев! Милый сероглазый скромница!
— Здравствуй, Верочка! Совсем случайно спросил, и вот гляди, какая удача!
— Виктор! Здравствуй. Я так рада. Так неожиданно...
Он сильно возмужал. В глазах появилась усталость, которой раньше она не замечала на его лице. Но в манере говорить, в застенчивой улыбке было то же самое, грязевское, понятное. Он был в той же студенческой выцветшей фуражке, в той же тужурке, только на поясе висел в деревянной кобуре маузер.
— В-вот. Поезда разоружаем, — объяснил он.
Обрадованная, взволнованная Вера с улыбкой разглядывала его, засыпала вопросами.
— Т-ты знаешь, в Вятке теперь все наши. Михаил — председатель городского Совета, твой Василий Иванович — председатель горкома. Петька Капустин, пишут, во всю гремит, — рассказывал он.
Она торопливо читала присланные ему из Вятки письма, боясь, что вот-вот паровоз даст гудок и она не успеет расспросить Виктора о самом важном. Вспомнилось все радостное, хорошее. Это лето, Лалетин, Кучкин...
За розовыми от заката хатками, глядевшими в реку, зыбился голый лес, ни в какое сравнение не шедший с сосновым красавцем — Широком логом. И Вере вдруг вспомнились поездки на яликах.
— Мы еще поживем, еще на яликах поплаваем! Так ведь, Витя? — сказала она.
Виктор засунул пальцы за широкий офицерский ремень, стягивающий его вытершуюся студенческую тужурку, мечтательно произнес:
— Обязательно. Об-бязательно, Верочка. Поплаваем, через костер попрыгаем... Обязательно!
Гукнул паровоз, вагоны поплыли мимо них. Вера горячо пожала ему руку. В раскрытых дверях теплушки махала платком, пока было видно Виктора. После этой встречи осталось светлое, теплое чувство.
Виктор стоял в пожухлой вымокшей траве, глядел на уходящий поезд, и рисовалось перед ним то время, когда кончатся бои и вернется он в милую Вятку.
Не знал Виктор, что через год закинет его судьба в тамбовский зеленый городок Козлов, где ляжет он под звон одичалых мамонтовских шашек на дышащую хмельным августовским зноем землю, так и не успев записать пылких стихов, не дождавшись вятских разливов...
Хрустально звонким морозным днем эшелон, щетинясь пулеметами, двинулся из Харькова на Змиев и, пройдя через Изюм, Славянск, к вечеру оказался в тихом городке Бахмуте. Здесь отряд выгрузился.
Мимо Веры, покачиваясь на сутулых шахтерских плечах, под похоронный марш медленно проплыли по улице пять красных гробов. За два дня до прибытия отряда расправились с бахмутскими большевиками бандиты из окрестных кулацких хуторов. Рабочие хмурили припорошенные угольной пылью лица, женщины шли, спотыкаясь, не видя от слез дорогу. Все они уже встречались с врагом. Теперь предстояло ей, Вере, встретиться здесь с ним. Но она никак не думала, что произойдет это на другой же день.
По заданию комиссара отряда она отправилась с группой красногвардейцев на соседний рудник.
Хрустели под ногами матовые ледяные пленки, намерзшие в лужах и лошадиных следах. Вера любила такие до звона откованные морозом утра. В них было столько бодрости, чистоты.
В детстве она верила в счастливые неожиданности. И вот теперь ей хотелось, чтобы рядом с ней в это розовое утро появился Сергей, так же внезапно, как тогда, в райкоме. В груди стало тесно. Она даже оглянулась, нет ли его. Но безлюдна была рыжая, колосисто шуршавшая степь. Он, высокий человек с решительным лицом, думал о ней где-то в Петрограде или на Урале. Рядом с ней, глухо стуча сапогами по замерзшей степи, шли товарищи. Широко шагал Басалаев, щуря зеленоватые глаза, изводя насмешками шестнадцатилетнего пулеметчика Андрюшу Санюка, который был у него вторым номером.
— Боюсь я, придавит тебя щитом или стволом.
Андрюша, не по возрасту длинный, рукастый подросток с крапленным веснушками лицом, сердито молчал, спотыкаясь курносыми носками побелевших сапог. Весь он был какой-то несуразный, Папаха надвинулась на легкие тонкие брови, шинель стояла коробом.
Вере стало жаль его.
— Ты не слушай Басалаева, Андрюша. Он это так, — утешала она.
— Д-да я, если надо, весь пулемет на себе уволоку, — пылко крикнул Санюк.
— Эх, Андрюша, Андрюша, а кто лечить тебя после этого будет? — с ехидным участием спросил Дмитрий.
Он был неумолим, этот Басалаев.
В продутом ветрами шахтерском поселке их ждали. Веру слушали, жадно ловя каждое слово.
После выступлений шахтеров на хрусткую кучу породы рывком вскочил Санюк. Глаза его сияли. Лицо горело ярким румянцем.
— Товарищи! Я хочу вас, — взвился его звонкий голос. — Я хочу вас...
Но больше сказать ничего не мог. Жестоко теребил папаху, облизывал языком пересохшие губы. В глазах стояли злые слезы, а проклятые непокорные слова, застрявшие где-то в сердце, не шли на язык. Шахтеры сочувственно, терпеливо ждали. Вера подалась вперед. Как бы она хотела помочь ему, подсказать. Но Санюк силился произнести что-то свое и не мог.
Наконец он ударил папахой о породу и дрожащим голосом запел «Интернационал». Вера обрадованно, облегченно подхватила этот запев. Рванул мехи голосистой ливенки молодой коновод.
Из поселка решили втроем отправиться в соседнее село, версты за две от шахт.
Дмитрий по дороге сплюнул.
— Не можешь — не вылезай. Эх ты, Санюк!
— Что вы, Дмитрий, нельзя же так. Не надо. Вы ведь не такой колючий, каким хотите казаться, — сказала Вера.
Басалаев долго молчал, бодливо нагнув голову. Потом, подняв воротник шинели, придушенно выдавил из себя корявые слова:
— Меня за всю жизнь, коли хочете знать, и так и далее, никто не жалел. В приюте рос, отца и матери не помню. Тыкал кулаком в нос всяк, кто хотел да и не хотел. Откудова мне добрым быть? Вот я и злой.
— И все-таки вы не такой и не должны быть таким. Ведь Андрей — ваш товарищ.
Вера ждала, что ответит он, но Дмитрий так ничего и не сказал.
На околице села их встретил согнутый старик в рыжем зипуне. Расчесывая скрюченной пятерней желтую древнюю бороду, остро посмотрел на них.