Страница 34 из 88
На другой день, под вечер, она была у Грязева.
Виктор, крутя на растопыренных пальцах облинявшую студенческую фуражку с побелевшим околышем, молчал. Он уже две ночи не ночевал дома. Около окон его квартиры шатались подвыпившие хулиганы и, пугая родных, стучали в раму:
— Эй, большак, вылазь, кровянку пустим!
Вера скребла ногтем чернильное пятно на клеенке. Ждала.
— Не можем мы тебе разрешить оставаться здесь, — проговорил он наконец. — Ты обязана ехать в Петроград, — и насупился.
Вера оскорбленно стукнула ладонью по спинке стула.
— Как же ехать, если нужно работать здесь? Ты, наверное, думаешь, что надо оградить меня от всего? Так?
— Ну-ну, зачем так? — щуря хитроватые цыганские глаза, усмехнулся Лалетин. — Мы же знаем, какая вы. Не обижайтесь. Я думаю, Ольга Гребенева с Михаилом поддержат меня... Надобно именно вам в Питер подаваться... Ведь мы уже неделю сидим без газет.
— Но нас мало! — перебила его Вера. — Я должна остаться здесь.
— Поймите, Вера Васильевна, — прикладывая к груди руку, сказал Лалетин, — там нам нужен теперь свой человек, и это важнее, чем еще один товарищ здесь. Без литературы мы как немые.
Виктор бросил фуражку на стул.
— По-моему, яснее ясного — ты должна наладить бесперебойную доставку литературы.
Вера шла сюда в полной уверенности, что товарищи поддержат ее, что она останется работать в Вятке. А тут...
Вере показалось, что это нарочно придумано для того, чтобы она не осложняла отношения в семье и чтобы уберечь ее от опасности. В конце концов, ведь литературу могли доставлять железнодорожники.
Василий Иванович закрутил прядь бороды в кольцо. Нахмурился.
— Правду я говорю, и Виктор тоже. Железнодорожники не справятся сейчас. Не привезут они того, что нам надо. «Правду» в Питере теперь попробуй поищи. Да и риск, риск большой.
Вера покачала головой. Все равно, лучше ей не ехать... Но, перебирая в памяти знакомых студентов-петроградцев, она не находила никого, кому бы можно было поручить доставку литературы для вятской организации.
Виктор зло сбил щелчком со стола хлебную крошку.
— Ты начинаешь рассуждать, как ребенок. Ведь ясно: нужна литература. Если ты не веришь, мы можем оформить это как решение бюро.
Вера отвернулась к низкому, заляпанному грязью окну. Ей было тяжело и горько. Уехать в самое трудное время... Крестовина рамы, зеленые былинки за окном вдруг расплылись перед глазами.
— Я подчиняюсь, если так надо, — наконец сказала она.
Виктор тяжело вздохнул и отвернулся
— Без газет мы во как, — резанув корявой рукой по заросшему горлу, виновато проговорил Лалетин. — Ну не переживайте вы так, ради бога!
— Я не переживаю. Я поеду, — с трудом выдавила она из себя, не поворачиваясь к товарищам. Ей не хотелось, чтобы они видели ее слабость.
Когда ехала в тесной пролетке на вокзал, посеивал грустный дождик. Одиноко цокали копыта лошади. Вера молчала, вспоминая разговор с товарищами. Любовь Семеновна глухо вздыхала. Лена сжимала локоть подруги, шептала ей на ухо: — Не волнуйся, все будет хорошо. Как договорились, я стану вместо тебя носить газеты на завод. Ведь я все понимаю...
— Я рада, Леночка, очень рада за тебя, — отвечала Вера, с жалостью думая о том, что мать довольна ее отъездом. «Словно в Петрограде будет спокойнее. Ох, мама, мама, не понимаешь ты меня, нет, не понимаешь!»
Любовь Семеновна часто моргала глазами.
Ей вдруг стало до боли жалко мать. Она ткнулась лицом в пахнущий сыростью плащ Любови Семеновны, та прижала ее голову к груди.
— Береги себя, доченька, слышишь? Береги!
— Слышу, мама, слышу. А ты не расстраивайся.
— Не б-буду, — дрожащими губами ответила мать.
Промелькнул еще один кусок жизни. Очень счастливый, принесший ей столько удовлетворения. «Все горечи не идут в счет. Была настоящая борьба! И какие замечательные были люди!»
Так думала Вера, стоя на подножке вагона, провожая взглядом трогательный вятский вокзальчик, расплывчатые огни пристанционных домиков и тонущие в дождяной мути осиротелые фигурки самых дорогих ей людей — матери и подруги.
— Ах, как вы похудели, милочка! — встретив Веру, затрясла головой Агафья Прохоровна и сама же успокоила: — Нынче все худеют. Такое творится! Я тоже с тела спала.
Однако по ней этого не было видно. Хозяйка, шнуруя высокие ботинки, по-прежнему ставила ногу на скамеечку.
Торопливо сложив вещи, Вера пошла на улицу. Ей не терпелось зайти в райком партии, потом в экспедицию ЦК, узнать, почему не высылались в Вятку газеты, договориться о дополнительных номерах, приготовить посылку с литературой.
Город сильно изменился за эти месяцы. По Кронверкскому проспекту вместо строгих гувернанток и брюзгливых барынь в оборках прогуливались развалистой походкой дамочки в лакированных сапожках, брюках-гольф, сбитых на затылок фуражках. Из просторных витрин, суля «победу» и «изобилие», голодно выглядывали афиши «Займа свободы».
Как всегда после приезда из Вятки, чувствуя себя в бойкой столичной толпе как-то непривычно, Вера медленно шла около самых стен домов и с горечью замечала, что меньше на улицах матросов и солдат, почти не видно рабочих.
По проспекту торопливо пробухал казенными сапогами взвод женщин из ударного батальона, одетых в новые, стоящие колом рубахи. Прохожие останавливались, зубоскалили.
— Эй, бабское войско, харч зазря изведете, не оправдать вам его, — бросил курносый безбровый кучер.
Женщины шли, отворачивая жаркие лица; задние, низкорослые, растянулись, не поспевая.
— И-и думаешь, ех на войну отправляют? Ни-и. С них война одна, — знающе пропела толстуха в полушалке и сплюнула.
— С трофеями вернутся, ясно, — хохотнул кучер.
«Как хорошо, что ушла Анюта, — с удовлетворением подумала Вера. — А Нелли, наверное, здесь...»
Нагловато заглядывая в лица прохожих, шатались юнкера. По пыльной обочине улицы два юнкера провели рабочего парня в картузе и косоворотке, с заломленными назад руками.
Остановившийся рядом с Верой большеносый мужчина обнажил в ухмылке мелкие крысиные зубы.
— Большевичка сцапали. Ох ты, желанный, дитятко, — и, согнав с хищного лица благодушие, сказал: — Ленину что! Он натворил делов, сел в запломбированный вагон и укатил обратно в Германию, а вот эти расплачивайся.
Вера резко повернулась к нему.
— Зачем вы лжете? — скосила глаза на полосатые ленты георгиевских крестов. — Ведь это неправда!
Мужчина тщеславно брякнул крестами.
— Как неправда? Везде так написано. Вы что, из сочувствующих?
Понимая, что зря ввязалась в этот разговор, Вера молча перешла улицу. Человек трусил рядом, заглядывая на нее сбоку.
— Тогда вы, может быть, знаете, где этот Ленин?
Дело принимало совсем скверный оборот.
— Вы что пристаете! — зло крикнула она и вскочила в тронувшийся с места трамвай.
Человек не успел сесть с нею.
«Надо быть осторожнее. Я все время забываю про обстановку! — сердилась на себя Вера. — Я — как Сергей!»
Ей захотелось увидеть его здесь, рядом. Все — улицы, мосты — напоминают о нем...
Вера вышла около Адмиралтейства. На Дворцовой площади толпились юнкера, красовались статные великаны-гвардейцы, воинственно шумели инвалиды. В главный штаб то и дело проводили арестованных. Наверное, здесь были сейчас многие из тех, кого видела она весной во дворце Кшесинской...
Они бы схватили и ее, если бы знали, кто она. В толпе шумливых, враждебных людей она почувствовала тревожное одиночество. Ей нестерпимо захотелось поскорее выбраться отсюда, найти своих, заняться работой, узнать о новостях.
Вернувшись на Петроградскую сторону, только к полудню отыскала райком.
Низенький человек с бритой головой, твердым подбородком — председатель, выбивая засорившийся мундштук, пристально посмотрел на нее:
— Вы не медичка?
— Курсистка медицинского института.
Он пожевал твердыми губами, веселея, засунул новую цигарку в мундштук.