Страница 22 из 88
— Долой войну! Хлеба! Мира!
Кто-то охрипшим голосом упрямо, напористо затянул: «Вихри враждебные веют над нами!» Вера решительно вплела свой голос в десятки других голосов. «Революция! Революция!» — все кричало в ней.
В стрельчатых зеркальных окнах притихших дворцов бледными пятнами мелькали испуганные лица.
Около городской думы путь преградила песочно-серая стена солдат. Покачнулись, блеснув, штыки. Длинный офицер махнул перчаткой усатому унтеру. Тот скомандовал, и штыки, снова блеснув на солнце, уперлись в толпу. Унтер выскочил вперед.
— Разойдись, а то будем стрелять!
Толпа замерла. Над стоящими друг против друга человеческими стенами повисла звенящая, как натянутая струна, тишина.
— Что вы стоите, товарищи?! — крикнул молодой рабочий.
Нащупав за пазухой листовки, Вера шагнула за ним. Не оглядываясь, медленно шли они вдвоем на песчано-серую стену солдат. Вера чувствовала, как удаляется от замершей в нерешительности толпы, как надвигается на нее зловещая, молчащая стена. Пять, шесть, семь шагов... Как тянется время! Каждый шаг — вечность! Не слышно выстрелов. Она еще жива. Но буравят грудь зрачки зыбко дрожащих винтовочных дул.
Вот сзади снова слышатся шум и крики. И вдруг серая стена солдат рассыпается — к ней, перегоняя Веру, устремляется толпа демонстрантов. Солдаты опускают оружие. Офицера нет... Широколицый солдат с толстыми губами зачарованно смотрит на Веру.
Она, растроганная, не стыдясь внезапно выступивших слез, сунула ему пачку листовок и начала подниматься на крыльцо городской думы, откуда под рев толпы уже что-то говорил, размахивая шапкой, рабочий в полупальто.
Внизу бурлила толпа, щетинились штыки винтовок, цвели алые банты, люди держали в руках ее листовки.
Вера на минуту забежала домой, чтобы напиться воды. Как в полуденный зной, томила жажда. В квартире стояла боязливая тишина. Агафья Прохоровна, всхлипывая, гнула в углу широкую спину, преданно глядя на вялый лепесток пламени негасимой лампады.
— Да как теперь жить-то будем, царя-батюшку прогнали? — хлюпнув носом, спросила она.
— Лучше будем жить, — отрываясь от стакана, ответила Вера. На площадке раздался топот, распахнулась дверь, и на пороге появилась розовая с мороза, с кумачовым бантом на груди Зара.
— Не смех ли, ты дома? Идем быстрее! Заключенных выпустили! — закричала она.
Вера, не застегнув шубку, бросилась вниз.
На улице бурлил людской поток. Веселый парень в шинели без хлястика, широко распахнув дверь швейной мастерской, озорно крикнул:
— Эй, девки, бабы, царя сбросили, айда революцию делать!
Красноносый мальчишка, поминутно утираясь рукавом ватника, восторженно рассказывал:
— Здорово! Телеграфным столбом ворота р-раз, и полворот отлетело. Всех выпустили.
Вверху над крыльцом одного из домов вспотевший худенький солдатик сбивал прикладом винтовки разлапистый, толстый, как крендель, герб и добродушно ворчал:
— Ишь как, когтястый, вцепился, не отдерешь...
По снежной равнине Невы, изгибаясь, текла темная струйка заключенных. Изможденные, бледные люди, опьяненные свежим воздухом и волей, шли и шли, поднимаясь через портик на запруженную народом неистовствующую набережную.
Проваливаясь в рыхлом снегу, Вера пошла вдоль бесконечной цепи заключенных, заглядывая в лица, ища Софью.
— Вера! — окликнул ее заключенный с удивительно знакомыми глубоко провалившимися глазами. «Тимофей, — вспомнила она. — Мой первый «жених», — и бросилась к нему. Он был без шапки. Легкие черные волосы путал морозный ветер.
— Ваши сухарики так пахли свободой, и вот она, свобода! — крикнул он.
Вера сдернула свою длинноухую шапку и надела ему на голову.
— Еще недоставало, чтобы вы простудились во время революции, — крикнула она и, подняв воротник шубки, пошла дальше, черпая ботинками снег. Ей помахали руками двое рабочих с Путиловского завода.
— Вы не видели Софью? — пожимая им руки, спросила Вера. Они видели, она где-то сзади.
Но Софьи нигде не было. Прошла толпа заключенных, а Вера так и не нашла ее.
— Где твоя шапка? Ты простынешь, сумасшедшая! — крикнула Зара. — Пойдем домой.
На набережной встретили политехников. Сергей схватил ее за руку.
— Я француз, а ты в сто раз французистее меня, — рассудительно говорил он, и это было совсем не похоже на него.
На Мойке, около серого дома с бурым гранитным цоколем, Сергей затащил ее в подъезд.
— Подожди!
Прыгая через две ступени, он бросился вверх. Вернулся с мягким старушечьим платком и радостно крикнул:
— Надевай вот, выпросил у своей хозяйки!
Сияющий, он смотрел, как Вера ловко повязывает платок, и улыбался. Потом привлек ее к себе и, как тогда, в морозном коридоре, нежно сказал:
— Какая ты у меня легкая и красивая.
И опять в глазах у него была черная колодезная глубина, и опять Вере показалось, что у нее закружилась голова.
И снова они шли по взбудораженному городу, прямо по проезжей части, не слушая хриплых криков извозчиков. Навстречу им спешили с красными бантами на груди солдаты, гимназисты, чиновники, заключенные. Пахло дымом, талым снегом. На улице носились мухами хлопья сажи. Горело здание окружного суда. Люди толпились около него, но никто не тушил пожара. Выбрасывая в окна пушистые хвосты искр, рушились лестницы и потолки.
Далеко за Невой деревянно хлопали выстрелы; словно по каталу прошелся валек — разодрали тишину пулеметные очереди.
— Там, наверное, бой, — сказала Вера, и они, сразу поняв друг друга, заторопились на звуки выстрелов.
На перекрестке толпились люди. Звонкоголосый человек в легком пальто с бархатным воротником говорил с зеленой армейской повозки о том, что революция развяжет руки войскам для борьбы с прусским порабощением.
— Чего он мелет? — возмутилась Вера.
Сергей боком протиснулся к повозке и рывком поднялся над толпой.
— Товарищи! Революция развяжет руки для того, чтобы покончить с проклятой войной! — сорвав с головы шапку, крикнул он. — Армия поддержала революционный пролетариат Петрограда, она должна поддержать и сейчас.
Сергею восторженно аплодировали.
— Долой войну! — заключил свою речь Сергей и хотел спрыгнуть. В ту же минуту откуда-то сбоку, описав дугу, пролетел и ударил ему в голову обломок доски. Сергей пошатнулся и тяжело слез вниз. Толпа взревела. Солдаты бросились кого-то догонять. Когда Вера пробилась к Бородину, он сидел на снегу. Из раны на лбу вишневыми бусинами сочилась кровь.
Вера помогла ему подняться, отвела в сторону. В забитом снегом дворике посадила у плетеной решетки, подсунув под голову платок. Снегом обмыла рану и начала бинтовать.
— Очень больно? Очень, да?
Он слабо улыбнулся бледными губами.
— Ничего. Только голова гудит. Пойдем.
— Потерпи, потерпи. Еще немного, еще капельку, — проговорила она. — Они еще злобствуют, негодяи! Ведь чуть не в глаз...
Он смотрел на нее теплым, преданным взглядом.
— Мне хорошо. Ты не беспокойся. С тобой мне хорошо.
— Первое легальное задание — организуйте жилье и работу для товарищей, освобожденных из тюрьмы. Это вам ведь знакомо? — сказал Николай Толмачев.
Вера кивнула: да, знакомо...
В Общество Красного Креста на Сергиевской улице, где целыми днями находилась теперь Вера, приходили люди с восковыми лицами. Это были освобожденные из тюрем политические, прибывшие из дальних мест ссыльные. Курсистки-медички по Вериной просьбе искали для них в городе комнаты. А люди все прибывали, и негде было их разместить.
Верино внимание привлекло когда-то страшное, презренное здание общежития городовых на Покровской улице. Замусоренное, оно опустошенно смотрело побитыми окнами, словно чувствуя свой позор.
Институтские коридоры гудели от шума возбужденных голосов. Каждый перерыв шли митинги. Вера вскочила на стул, перевела дыхание.
— Товарищи! Товарищи! Необходима ваша помощь! Больные, измученные тюрьмой и ссылками люди скитаются без крова!