Страница 21 из 88
Мучительно медленно набирали они. Ах, какими неповоротливыми были пальцы! За окном уже успокоилась метель. В тишине глухо постукивали часы, щелкала верстатка. У Веры слипались глаза. Иногда ей казалось, что она заснула. Перед глазами проносился мимолетный сонный мираж.
— Ты хочешь спать, — говорил Сергей. — Иди, приляг на диван, я тебя разбужу, — и мягко брал ее за плечи.
— Нет, Сережа, нет, — протерев слипающиеся глаза, говорила она и снова искала литеры.
Вдруг сон пропал. Теперь Сергей замирал с верстаткой в руке и долго не мог найти нужную букву.
— Ты бы прилег, Сергей.
— Что ты, Верочка, нельзя, — сонно улыбаясь, ответил он.
Глухой ночью кто-то осторожно постучал в дверь. Вера замерла у кассы, готовая каждую минуту смешать набор и уничтожить текст. Оказалось, свой, наборщик. Взглянув на самодельную кассу, он усмехнулся, поднял щетинистые желтые брови.
— Вы еще быстро работаете. А вообще ваша касса не годится ни к дьяволу, — и раскатисто засмеялся, показывая неровные кряжистые зубы.
Вера смущенно смотрела, как он быстро перенес ватман с литерами на пол и разложил грудки шрифта по-своему, прямо на столе. Быстро защелкала верстатка. Засыпая на диване, Вера слышала сухое шуршание литер и виноватый голос Сергея:
— Так ведь первый раз набираем сами.
— А это я сразу увидел, — самодовольно сказал наборщик. Его неуклюжие узловатые пальцы неуловимо летали над столом, лепя слова и фразы. Потом она почувствовала сквозь сон, что кто-то укрыл ее жестким одеялом, которое кололо щеку.
Вера очнулась ото сна, когда набор был уже готов, наборщик собирался уходить.
Оказывается, она была накрыта пальто. «Это он, Сергей...» Ей вдруг стало отчего-то неудобно.
— Я долго спала? — встревоженно спросила она.
— Минут сорок всего, — ответил Сергей. — Спи еще... Но она встала, поправила волосы.
Сергей поставил на голый стол закрепленный набор. Потом медленно проехал по набору гуттаперчевым валиком, нанося краску. Вера осторожно наложила лист бумаги. Сергей провел по нему чистым валиком, и первая, пахнущая краской, прокламация появилась у нее в руках. Она снова прочла ее, любуясь четкими буквами. Какая красивая была эта прокламация, их прокламация! И какие сильные, берущие за душу были слова.
Вера накладывала белые листки бумаги, потом снимала их и несла к подоконнику, на диван. В конце концов весь пол оказался в сохнущих прокламациях и некуда стало ступить. Листовки, листовки везде, словно прошел снегопад. Даже закрывая глаза, Вера видела мелькающие белые, как голубиные крылья, листки прокламаций.
Наконец все было готово. Листовки, уложены в стопки и перевязаны. Через час-полтора придут и заберут их. Вера взяла тугую пачку прокламаций, тяжело натянула шубку, долго искала муфту, пока не увидела ее на стуле прямо перед собой.
— Подожди, — сказал Сергей, подавая муфту. — Я тебя провожу.
Он накинул на плечи пальто и вышел в прокаленный морозом коридор. Лицо у него подернулось бледностью, под глазами легли синие полукружья. «Устал... Сережа, милый!» В порыве теплого волнующего чувства она приблизилась к нему и обняла его за шею. И опять перед самыми глазами увидела его по-детски большие загнутые ресницы. Муфта бесшумно упала на пол. У Сергея с плеча сползло пальто.
Потом Вера мягко, но настойчиво высвободилась из рук Сергея и пошла в серую предутреннюю мглу. Он стоял без шапки, не поднимая державшегося на одном плече пальто, и смотрел ей вслед.
— До вечера... Сережа. Оденься, а то холодно, — обернувшись, сказала Вера.
Он не ответил. Шагнул к ней. Она пошла, чувствуя: если снова обернется, Сергей подбежит к ней и будет сбивчиво говорить путанные слова... И у нее не хватит сил отвести взгляд и твердо сказать:
— До вечера, Сережа...
Она улыбнулась и, наклонив голову, словно плывя через упругий, как водяной поток, ветер, пошла, придерживая рукой шапку.
На улицах росло тревожное оживление. Чувствовалось приближение волнующих, радостных перемен.
Вера не пошла домой. Забежав в институт, нашла Зару Кунадзе.
— Неужели, Зарочка, началось? — с замиранием спросила она.
— По-моему, очень похоже на начало!
Веру охватил распирающий грудь восторг. Она потащила Зару за собой в анатомичку. За столами прилежно сидели курсистки. Зара выключила свет. Вера, выхватив стопку листовок, бросила их к синеющим окнам.
Спрятавшись в гистологической лаборатории, они слышали, как встревоженным грачиным гнездом галдели курсистки. Восторг и волнение начинали охватывать этих курсисток.
Здесь, в институте, и нашел ее Сергей. Он был весел, взъерошен, хотя под глазами от бессонницы по-прежнему лежали густые тени.
— Надо печатать. Нужны листовки. Вот текст, — торопливо сказал он и тут же, в фойе института, взяв ее под руку, вывел на улицу.
Они шли по взбудораженному городу. На Большом проспекте Вера увидела опрокинутый на бок трамвай с треснувшими окнами. Около серой темной очереди солдаток стоял полицейский с оборванными погонами и о чем-то униженно просил. На заснеженной набережной, ухватившись рукой за шпагу Петра Великого, молодой рабочий без шапки кричал охрипшим голосом:
— Долой войну! Хлеба-а! Мира-а!
Внизу радостной толпой стояли рабочие.
— Правильна-а, Федя!
На одной из улиц дорогу преградила казачья застава. Чубатые донцы в длинных кавалерийских шинелях, бренча шпорами, подпрыгивали на обледеневших торцах. «Пропустят или нет?» Сергей шел, решительно печатая шаг. Вера еле поспевала за ним. У нее выбилась из-под шапки прядь волос, и ей некогда было их поправить. Донцы пропустили.
— Ишь, черноглазенькая, — сказал добродушно один. — Потеряешь, студент, барышню!
Сергей остановился.
— Ничего, ничего, Сережа, надо быстрее, — откликнулась она.
И опять всю ночь мелькали перед глазами белые листочки. Вера резала бумагу, трое наборщиков набирали текст. Листовка была совсем небольшая. Самая короткая из всех, какие приходилось видеть Вере. Не было времени много писать.
Приходившие за листовками люди рассказывали о том, что на улицах появились баррикады. Рабочие и студенты тут же в тесном, со сводчатым потолком, подвале читали листовку и уходили. Вера знала содержание ее наизусть.
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Братья-солдаты!
Третий день мы, рабочие Петрограда, требуем уничтожения самодержавного строя, виновника льющейся крови народа, виновника голода, обрекающего на гибель наших жен и детей, матерей и братьев.
Помните, товарищи солдаты, что только братский союз рабочего класса и революционной армии принесет освобождение порабощенному и гибнущему народу и конец братоубийственной бессмысленной бойне.
Долой царскую монархию!
Да здравствует братский союз революционной армии с народом!
Когда кончили, за окном опять стояла хрупкая синева.
Вера и Сергей взяли по пачке листовок и пошли на улицу. Надо было разбросать еще влажноватые, пачкающиеся типографской краской листочки, раздать их солдатам.
— Вера, Верочка, подожди, — приблизив свои озорные в пушистых ресницах глаза, произнес Сергей. — Давай постоим.
— О-о, какой несуразный, «француз», — сказала она. — Пойдем-ка, пойдем. Чего мы стоим? Ведь революция!
Где-то на Знаменской площади у Николаевского вокзала в бурлящей толпе они потеряли друг друга.
На панелях стояли курсистки, молодые чиновники, солдаты. Вера пробилась сквозь эту неподатливую живую толпу и поднялась на гудящее под тяжелыми сапогами чугунное крыльцо. Выхватив пачку прокламаций, бросила их. Трепетные белые листочки люди ловили на лету, читали и что-то кричали. Вера разбросала еще одну пачку.
С площади толпа черным потоком вылилась на Невский проспект. Вера бросилась вперед и протолкалась в самую голову колонны. Рядом с ней шел молодой рабочий в распахнутом полупальто. Кажется, его она видела вчера на набережной, кажется, это он кричал, держась за бронзовую шпагу Петра Великого: