Последний из ушедших

А вдруг произойдет все наоборот: царь встанет не в настроении, злой, хмурый, разгневанный вчерашним отказом красивой женщины, и адъютант, когда зайдет разговор об убыхах, подаст царю жестокий совет: «Прощать этих разбойников, ваше величество, было бы крайне неблагоразумно, к тому же у нас есть договоренность с Турцией». И самодержец, взяв белой рукой перо, напишет: «Дело решенное, пересмотру не подлежит!» И мы, убыхи, погибнем, погибнем все до одного. Казалось, судьба наша уместилась на кончике царского пера. Жизнь и смерть целого народа теперь зависит от прихоти случая, от настроения царя, находится во власти одной руки, сжимающей высочайшее перо».

Пока мысли и видения, связанные с прошением убыхов и подписью царя под ним, проносились в моей голове, писарь и переводчик — старичок грек — кончил свое дело.

С той поры, Шарах, кажется, промчалась вечность, а я и поныне почти дословно помню содержание послания убыхского народа царю. Словно память моя — надгробный камень, а слова прошения — заупокойные письмена, высеченные на нем. Ты спрашиваешь, дорогой, что было сказано в этом прошении? В нем описывались страдания наши, коих со дня творения не ведал ни один народ, говорилось о том, что турецкое правительство, пригласившее нас, не выполнило ни единого условия обещанного гостеприимства. «Находясь на краю неминучей гибели, искренне раскаиваясь и честно признавая всю тяжесть совершенной нами ошибки, мы, убыхи, во всем оставшемся числе своем, мужчины и женщины, стар и млад, склоняя головы перед Вашим императорским величеством, слезно молим Вас о разрешении возвратиться на родину, к осиротевшим очагам нашим. Клятвенно обещаем Вам, что если будет даровано нам разрешение вернуться в отчие пределы, то не только мы, но и потомки наши вовеки не забудут Вашей царской милости, верой и правдой служа государству Российскому. Стоя на коленях перед Вашим величеством, заклинаем Вас: не дайте исчезнуть народу убыхскому с лица земли!» Вот такие, дад, были слова в этом прошении.

Когда оглашен был текст прошения, Мзауч Абухба пригласил подписать его. И первый поставил подпись свою. Старуха Хамида отродясь не знала ни одной буквы, поэтому она, обмакнув большой палец в чернильницу, приложила его к бумаге. Что старуха Хамида — даже наш почтенный жрец Соулах был безграмотным и потому последовал ее примеру. Должен тебе сказать, дад, что людей, которые брали в руки перо, чтобы начертать свое имя, было совсем немного. Можно сказать даже, что было их раз, два — и обчелся. Каждый, кто подписал бумагу или приложил к ней палец, приходил в хорошее настроение, словно услышал добрую весть. Дошел черед и до моего отца Хамирзы, но он заколебался.

— Хамирза, ты что мешкаешь? — удивился Сит.

— То, что в согласии решил народ, и для меня закон, но здесь отсутствует мой воспитанник и господин Шардын, сын Алоу, а без его ведома я не могу приложить палец.

Мы с Матой переглянулись и оба разом подошли к столу:

— Вместо отца подпишем мы!

Вначале я, как старший, а потом Мата оставили отпечатки больших пальцев на бумаге.

— А ты, Ноурыз, чего медлишь? Или ты заодно с Рыдбой? — спросил Мзауч.

Ноурыз поднял опущенную голову и, стуча по привычке коротким посохом о землю, сказал:

— Если бы я хоть самую малость был уверен в том, что из этого выйдет толк, поверь, я бы подписался десять раз. От этой затеи ни вреда, ни пользы не будет. Подай перо — подпишу. Хватит строить воздушные замки! Вот завтра Соулах благословит нас перед святой Бытхой, и уж тогда, поверьте, я буду знать, что мне надлежит делать. А сегодня, если вам угодно… — И Ноурыз, сын Баракая, поставил имя свое рядом с отпечатками наших пальцев.

Надо признаться, что сторонников князя Рыдбы Уахсита оказалось немало. Они стояли в стороне, не решаясь открыто покинуть сход, ибо такой поступок был бы равноценен вызову, брошенному большинству собравшихся. Вручить прошение русскому послу Игнатьеву люди уполномочили трех человек во главе с Абухбой Мзаучем. Они должны были немедля отправиться в Стамбул. Святилища для нашей святыни Бытхи в Турции не нашлось. Народ сокрушался, что она вынуждена была находиться в убогом жилище жреца, как какой-нибудь заурядный кувшин или прялка. Когда началась холера, иные в страхе предположили, что обиженная Бытха отказала нам за святотатство в своей защите и покровительстве. Чтобы люди не пали духом, жрец Соулах с Быт-хой в руках направлялся к каждому, кого свалила хворь, и молился за исцеление заболевшего. Люди верили в чудотворную силу Бытхи, и немало было случаев, когда заболевшие преодолевали смертельный недуг. Люди должны во что-то верить, Шарах…

Все махаджиры, кроме больных, собрались на берегу у самого моря перед одиноким деревом, где недавно сиживал апхиарцист Сакут. Каждый понимал: сегодняшняя молитва особая. Сама Бытха должна благословить тех, кто, возглавляемые Ноурызом, сыном Баракая, отправляются не куда-нибудь, а в страну убыхов. Соулах в белом одеянии, помолившись, достал из кожаного чехла Бытху и приставил ее к стволу дерева. Мы все опустились на колени.

— О всемогущая и всесильная покровительница наша Бытха! Благослови нас!

Молитвенный напев жреца, излучая тепло, проникал в сердца нам. Казалось, сладостный дым оставленных очагов коснулся наших ноздрей. Милые видения явились очам. Вспоминали родину, вспоминали умерших, и слезы текли даже по щекам мужчин. Воздев руки к небу, Соулах продолжал:

— О всемилостивая Бытха! Нынче многие из нас отправляются на родину. Разрушь преграды на их пути! Воздвигни перед нами мосты над безднами! А когда поплывут морем, одари их попутным ветром! Защити их, опеки, укрепи их дух!

— Аминь! Аминь! — откликнулись стоящие на коленях.

Когда кончилась молитва, воодушевление охватило людей. Мужчины надевали кинжалы, брали свои пистолеты и винтовки, которые они сложили в стороне на время молитвы.

— Получившие благословение, в час добрый! С богом! — воскликнул Ноурыз, сын Баракая.

Подхватив заранее приготовленные узлы, переметные сумы и кувшины, толпа мужчин и женщин устремилась за ним. Старуха Хамида, держа за руку маленького внука Тагира, даже не оглянулась. Они направлялись в сторону Трабзона, надеясь раздобыть корабль, чтобы на нем отплыть по направлению к Сухум-кале. Если не удастся раздобыть корабль, как было решено, они должны были пешком достичь границы. Полагаясь на бога, оружие и благоприятное стечение обстоятельств, люди надеялись так или иначе добраться до страны убыхов. Вся наша семья находилась на берегу. Мы обнялись с Матой. Взяв его поклажу, я шел с ним некоторое время рядом. Потом мы обнялись еще раз. И я долго, стоя на обрыве, смотрел вслед уходящим. Не полагается завидовать родному брату, но я завидовал ему. Какой он счастливый: возвращается домой! А я? Свидетель бог, что я кинулся бы догонять ушедших, если бы не оставались здесь мать, отец и мои сестры. А разве только они? Перед взором моим возник неведомый остров Родос. На этом острове находилась моя любимая, моя Фелдыш. Сердце разрывалось на части. i

Вынужденное безделье для человека, привыкшего трудиться, подобно недугу. Чем могла заняться наша семья? Мы не имели земли, чтобы завести хотя бы маленький огород, мы не имели не только коровы, но даже захудалой козы, чтобы пасти ее. Что нам было делать? Благо еще, что отец захватил из дому сеть. Теперь он целыми днями пропадал на море. Рыба стала единственным пропитанием семьи. Я сам вначале умирал от безделья. А потом приноровился рыскать по деревням и городам. Чтобы принести в дом буханку хлеба, я то становился грузчиком в порту, то колол дрова для очага богатого турка, то нанимался чистить хлев. Ничем не брезговал. Да много ли заработаешь, когда рабочие руки обесценились до предела? Ты, милый Шарах, наверно, и не знаешь, что такое жить впроголодь. Если у самого пусто в животе — это еще полбеды, а когда голодает твоя семья — это уже беда. Тут на все пойдешь. Казни или милуй, но знай, что и я принял на душу грех поневоле. Когда полсотни хорошо вооружившихся парней вышли на «охоту», я был в их числе. Как тебе уже известно, худая молва о нас, махаджирах, ходила по всей Турции. Перед человеком в черкеске наглухо закрывались двери. Между вооруженными горцами и полицией не раз случались перестрелки. Даже войско было наготове на случай, если полиция сама не совладает с делибашами. Мы старались действовать в отдаленных местах, бездорожных, где нашего брата еще не видели. Крестьян мы не трогали. Что возьмешь с таких же голодранцев, какими мы сами были? Но приезжих купцов и лавочников потрошили на славу. И деньги, и мануфактуру, и обувь, и снедь разную забирали у них подчистую. И еще промышляли мы угоном коней. Нам без лошадей, сам понимаешь, обойтись было никак нельзя. В стычках с полицией, чего таить, были жертвы с обеих сторон. А тех из нас, кто живым попадался полиции в руки, ждала кара мученическая.