Страница 176 из 185
Оставалось преодолеть до Змиевых валов заболоченную низину. Азач и Суграй остановились на краю посовещаться и тут услышали ровный конский топот, раздававшийся за холмом, поэтому всадников видно не было. Зато хорошо смотрелся низко паривший над землёй одинокий орёл, который скоро стал свидетелем скоротечной кровавой схватки… Она случилась, как только кони вынесли киевлян из-за холма, где их уже ожидали расположенные подковой хазарские воины. Но ещё они, быстро отойдя от края низины, успели образовать переднюю прямую линию с вытянутыми вперёд копьями. На них-то и напоролся отряд Вышаты…
Старший сторожи находился позади, ему-то со своими людьми удалось избежать смерти или пленения… Кто-то из отряда смог перерубить мечом древко вражеского копья, уже схватился в ближнем бою, другие попадали, пронзённые остриями. Некоторые лошади, получив сильные уколы в грудь, рухнули тоже. А легко раненные, скинув с себя всадников, бросились в степь, как очумелые… Один боец упал, но нога зацепилась за стремя и запуталась; перепуганный конь волочил его головой по земле до тех пор, пока лицо дружинника не превратилось в сплошное месиво, - вначале он дико орал от боли, затем замолк навеки…
Вышата вылетел из-за холма и обнаружил нацеленное на него блестевшее на солнце острие копья; Мышастик прянул вбок, и воевода хватил с левой руки шестопёром по древку, которое разлетелось в щепки, а с правой рубанул мечом по голове в кожаном шлеме хазарина, плосколицего, безбородого и, как показалось боилу, совсем безбрового, с узкими тёмными щёлками вместо глаз. Тут жеребец Вышаты прыгнул вперёд, встав на дыбы, и ударил передними копытами в бок белой кобылы, на которой сидел Суграй. Она присела на задние ноги и, если бы на помощь десятнику не пришёл Азач, то погиб бы от крепкого удара неумолимой в сражении руки русского воеводы. Азач сзади стукнул булавой боила по шишаку его железного шлема, и грузное тело Вышаты сразу осело в седле. Суграй успел схватить за поводья Мышастика и вытащил его вместе с потерявшим сознание всадником из свалки…
Уцелевшие русы бежали, раненых хазары взяли в плен. В их числе оказался воевода. Спешившись и сняв с седла Вышату, положили его на землю, а его жеребца, тихо ржавшего, ещё не остывшего от схватки, отвели в сторонку. Воины начали восхищаться им… Но Азач приказал скорее забирать пленных и их коней и скакать обратно: русы, пополнив ряды, обязательно должны вернуться и отбить своего важного господина, если вовремя не покинуть место сражения…
Так оно и случилось - усиленная стражниками дружина во главе с Ладомиром вынеслась из-за валов, но никого, кроме убитых, не обнаружила… Аскольд проклинал себя за то, что не углядел и отпустил от себя дорогого ему воеводу.
- Вот беда! - громко сокрушался он после того, как старший дружинник обо всем ему доложил: - Что мы в Киеве скажем?!
- Как стемнеет, княже, сам поведу бойцов в разведку.
- Ладно, попробуй.
Но из разведки Ладомир вернулся ни с чем: успели хазары увезти Вышату в ставку кагана.
Завулон, посмотрев на воеводу, сказал Азачу:
- Вижу, не простая птица… Как очухается, приведи ко мне.
Суграй тем временем нашёл шамана-целителя, тот наложил на голову и рассечённый лоб русского боила повязку из какой-то мази, и Вышату поместили отдельно от других пленников в одной из глиняных мазанок без окон; вместо них на уровне пояса были проделаны прямоугольные отверстия. Приставили к двери караульного, наказали следить, а как пленный придёт в себя, доложить, жеребца Мышастика загнали в стойло, расположенное неподалёку от мазанки.
К утру сознание вернулось к воеводе: мазь шамана, видимо, сделала своё дело - голова побаливала только чуть-чуть, но уже ясно воспринималось происходящее… Затекли, правда, руки, связанные сзади. Воевода поднялся с кучи несвежей травы, подошёл к одному из отверстий в стене. Увидел разбросанные по степи кущи, сделанные из зелёных древесных веток. В каждой куще жило сейчас по две-три семьи, исповедовавших иудаизм; в молодости Вышате пришлось пожить некоторое время при дворе кагана - тогда ещё правил Ханукка… На праздник Кушей он со своими царедворцами выезжал на один из островов в устье Итиля возле Джурджанийского моря, взял с собой и послов из Киева. И молодой Вышата с любопытством наблюдал, как иудеи встречают свой праздник, и уже с тревогой, как приносят жертвы, так как среди них были и человеческие, в основном из числа язычников и христиан, ранее приговорённых к смерти…
Поэтому воевода сразу отыскал глазами стоящий, как и тогда, у входа в скинию[280] жертвенник со священным огнём, который постоянно поддерживался на время праздника. Жертвенник представлял из себя шестигранник, квадратный сверху, пять локтей с каждой стороны и в высоту - три, совершенно пустой внутри, сделанный из дерева ситтим[281] и обшитый листовой медью. Из такого же дерева крепились по углам роги, тоже забранные в медь, к которым привязывались жертвенные животные. Сюда приводили и обречённых на гибель людей…
По бокам шестигранника висели четыре кольца, попарно одно против другого: в них вдевались два шеста, и жертвенник переносился туда, где ставилась походная скиния.
Здесь стояли горшки, куда собирали кровь жертв, коей кропили роги и стенки жертвенника. На его северной стороне жертва обычно закалывалась, тут же она рассекалась на части. Священник сжигал только жирные куски, остальное мясо шло в шесть - по числу концов иудейской звезды - костров, которые горели вне того места, где проходил праздник…
«Ишь, повязку наложили… Захотели выходить… А не готовят ли они меня того… в жертву?! - мелькнуло в мыслях Вышаты. - Если придут за мной, притворюсь, что без памяти…»
Тут он услышал пение, и вскоре перед очами воеводы возникло красивое зрелище: из зелёных кущей показались люди в нарядных одеждах. Они держали в руках ветки и размахивали ими в воздухе[282]…
Пели и плясали, приближаясь к столам, уставленным бузой и хмельными напитками. Через некоторое время послышались весёлые возгласы: Ваше здоровье!» и пожелания: «Дай Бог до ста двадцати лет!»[283]
Вышата снова выглянул. Караульного у двери не оказалось, убежал пить бузу. Можно было бы и вылезти из мазанки, но со связанными руками в толпе не затеряешься… И тут увидел воевода пасущегося совсем рядом Мышастика. «Вот удача! - не поверил своим глазам Вышата. - Только бы караульный не вернулся! Да он же думает, что я всё ещё без сознания!.. Поэтому и убежал. К тому же у столов идёт настоящее разгулье, и уж никто ни на кого не обращает внимания…»
Бойл тихо позвал жеребца. Тот поднял голову, прислушался и подошёл к мазанке. Вышата встал спиной к отверстию и шепнул коню: «Губы в ладони!» Почувствовал, как тёплые губы животного уткнулись в кисти рук: Мышастик стал жевать верёвку на запястьях, и вскоре воевода смог освободиться от неё…
«Иди!» - сказал он коню-умнице. Тот отошёл и встал на краю оврага, к которому и выходила задняя часть мазанки. Бойл вылез, огляделся и снова позвал Мышастика. «Жаль без седла ты! - подумал Вышата, погладил морду жеребца и поцеловал. - Выпустили из стойла, а узду с поводьями с тебя так и не сняли… Знать, боги и сегодня на моей стороне… Благодарю вас!»
Воевода сел на коня. Когда оказался рядом со Змиевыми валами, остановился.
К нему бежали стражники.
Рассказывая потом о своём побеге, Вышата и сам дивился той лёгкости, с которой ему удалось тогда улизнуть, и приходил к одному и тому же выводу: «Помогли боги предков». Но в присутствии Аскольда грек Кевкамен высказал другое суждение:
- Ты говорил, Вышата, что вспоминал свою бедную жену, умершую при родах… Вот её-то святая душа и молила за тебя Господа нашего Иисуса Христа… А так как ты человек доброго разумения, он и защитил… Благодари этого Бога, воевода, и жену благодари!
[280] Скиния - переносной походный храм в виде палатки.
[281] Ситтим - дерево из породы акаций, гибкое, но очень твёрдое, употребляемое иудеями на постройку скинии и утвари к ней.
[282] Этот магический обряд исполняется иудеями на Ближнем Востоке до сих пор, но они держат в одной руке пучок растений - лулев, состоящий из пальмовой ветви, перевязанной тремя ветками вербы, а в другой руке - эсрог - плод наподобие лимона; махание лулевом означает вызывание ветра и дождя, а показ эсрога говорит об окончании сбора плодов земных и символизирует плодородие.
[283] Согласно Библии «дни человека определены в сто двадцать лет». Отсюда широко распространённое пожелание у евреев жить до 120 лет.