Без срока давности

Дорогин затушил сигарету, закурил новую.

— Толком я и сам не знаю. Мне только вчера, ну, то есть в понедельник, Томка позвонила.

— Томка, это та пигалица? — уточнил Корсаков.

Он вспомнил, как встретил однажды Дорогина с Милой и девчушкой-нескладехой, испуганной и сердитой, ее дочерью, приехавшей на каникулы в Москву из сибирского захолустья.

Видимо, не случайно Мила привозила в Москву дочку и просила именно Гошу «показать девочке Москву», выделяя для этого своего водителя с машиной, а денег дочери давала столько, что хватило бы на ужин где-нибудь в «Метрополе». Видимо, хотела задеть в нем «семейную» жилку и сама остепениться. Не получилось…

— Ты бы ее сейчас видел, — Гоша сразу же понял, о чем говорит Корсаков. — Такая, брат, невеста вымахала. — И замолчал. Слезы потекли по лицу.

— Понимаешь, — продолжил он после долгой паузы. — На поминках-то я почти не пил. Это потом, у Томки, набрался, пока разговаривали.

Игорь молчал, понимая, что сейчас Дорогина лучше не трогать.

— Ты вопросы задал, и я отвечу, то есть, собственно, просто повторю то, что сам от Томки узнал. Дело в том, что обстоятельства смерти довольно … непонятные. Много странностей, но все их как-то не замечают. Скорее делают вид, поскольку их нельзя не заметить. То есть…

Дорогин снова пригасил сигарету и схватил следующую.

— Томке позвонили в воскресенье, часов около пяти утра, сказали, что мать попала в аварию, попросили приехать в больницу. В какую-то больницу за МКАД. Томка удивилась, конечно, но поехала. Добралась туда часам к семи, к ней вышел врач, который сказал, что Милка умерла. Была без сознания около трех часов, а потом… Попросили подождать, пока напишут свидетельство о смерти. Томка спрашивает: что случилось? А ей говорят — это в милицию, там все расскажут. Она — в милицию, а там дежурный вскинулся: вы чего так рано приехали? У нас еще ничего не готово. Она попросила позвать того, кто выезжал на аварию, ей отвечают: его сейчас нет, он сменился. Понимаешь, Игорь, среди ночи сменился! Так бывает? Она, умничка, ругаться не стала, позвонила какому-то Милкиному другу. Тот еще куда-то позвонил. Короче, отделение встало на уши, шум-гам, извинения. Сейчас, мол, начальник приедет. Через час появился начальник, потом еще какой-то майор — гаишник прибыл, пригласили Томку в кабинет. Соболезнуют, говорят: трагический случай, жалко, конечно, но, уж извините, погибшая сама виновата. Она, дескать, пьяная, шла по обочине дороги тут, за МКАДом, представляешь?

Корсаков продолжал молчать, и Дорогин пояснил:

— Во-первых, что Милке делать за МКАДом? Во-вторых, Игорь, ты-то знаешь, что она пьяной сроду не бывала.

Это Корсаков помнил именно потому, что каждая попытка в те времена выпить «от напряженности» пресекалась Гордеевой на корню с тяжелыми последствиями типа «скандал».

— Это точно. Она не любила пьянство, и сама себе его никогда не позволяла, — согласился он. — Ну, а потом что?

— А потом она будто бы неожиданно шагнула с обочины прямо под колеса. И это еще не все. Машина оказалась угнанной. А раз «в угоне», то ехала она быстро и водитель был пьян. Гаишник-то вообще Томке сказал «был тоже пьян, как ваша мать». В общем, она, мол, сама шагнула и водитель избежать столкновения не мог. Томка говорит: дайте мне все протоколы, а гаишник аж побледнел: не готовы, текучка, не успеваем. А где водитель? Он задержан, но находится в другом отделении. Томка говорит, поехали туда. Но тут еще кто-то позвонил.

Дорогин поднялся, налил стакан воды прямо из-под крана, жадно выпил.

— Кто-то позвонил, Томку попросили выйти в коридор. Минуты через две-три зовут и говорят: показывать вам покойную не имеем права и вообще это дело следствия, а вам потом сообщат о его результатах. И вообще…Она так и не смогла узнать, кто Милку сбил. Вот такие дела, Игорь.

— Чем я тебе могу помочь?

— Ничем не надо! — жестко ответил Дорогин. — Тебе спасибо, конечно, но это мое дело, и я его сделаю сам. Я уже с Никой договорился. Где твой кофе?

Ника Зарембо была замужем за очень богатым человеком и в деньгах, как таковых, не нуждалась. Но была она «свободным художником», работающим в свое удовольствие, и материалы у нее получались хорошие, задорные. Потому и брали их самые разные издания.

Муж Ники был жутким ревнивцем, старался ее все время контролировать. В этих условиях Ника, конечно же, при первой же возможности наставляла ему рога. Вот тут ей и нужен был Дорогин, который предоставлял ей свою квартиру. Жил он неподалеку от Белого дома, и Ника назначала свои свидания на то время, когда там проходила какая-нибудь пресс-конференция. Мужу Вики не приходило в голову, что можно отвечать по мобильному телефону, находясь в постели с другим мужчиной, поэтому каждый раз, услышав деловито-злой шепот жены: «Ревнуешь? Я сейчас министру отдамся прямо в конференц-зале», — муж Вики радостно отключался, уверенный, что все в порядке.

Как-то так получалось, что любовники Ники в основном были милицейскими чинами высокого уровня. То ли ее заводила униформа, то ли генералов — ее плотная фигура со слегка оттопыренным задом — неведомо. Но факт оставался фактом, и Гоша об этом знал, поэтому лучшей помощницы и не искал.

Вечером Дорогин прилетел буквально на крыльях. На ходу сбрасывая куртку, оттирая животом Корсакова, пронесся на кухню, уложил в морозилку бутылку водки и стал варить пельмени. Вел себя, как в те давние времена, когда были они настоящими друзьями, и Корсаков улыбнулся:

— А чего одну-то взял, Гоша?

— Дел до хрена, — доходчиво аргументировал Дорогин.

— Есть результат?

— А то! — напористо отчитался Гоша.

В его изложении дело обстояло так.

Утром они встретились с Никой, которая уже обо всем договорилась с кем следует. В отделение они не заезжали, остановились возле какого-то кафе неподалеку. Ника ушла одна, вернулась минут через тридцать. Села на заднее сиденье, закурила.

— В общем, так. Дело странное, очень странное. Человек, с которым я встречалась, информацией владеет серьезно. О смерти Людмилы сообщили в три часа ночи, но группу отправили только ближе к четырем. Кто-то кого-то все время вызывал, дергал, в общем, время теряли. Когда приехали, там уже был какой-то гаишный капитан и их, то есть этого отделения милиции, заместитель начальника. Это — не те, кто с Людмилиной дочерью встречался, а другие. Как этот заместитель туда попал — неизвестно. В том смысле, что ему никто не звонил, не докладывал, и в отделении его в такое время никто и никогда не видел. В общем, чутье подсказало, видимо, — усмехнулась Ника.

— Странно, — протянул Дорогин, чтобы хоть что-то сказать.

— Да, ты знаешь, странностей в наших органах столько, что можно создавать «Книгу рекордов МВД», но тут их, действительно, многовато. Короче, когда приехала группа из отделения, тот гаишник их уже с точным докладом встречал. Дескать, ему доложили, а он позвонил замначальнику домой, вызвал на происшествие. Ну, и тот, бравый офицер, сразу же приехал и оказал товарищескую помощь. Вдвоем они и осмотр провели, и предварительную версию выдвинули. И по этой предварительной версии выходило, что автомобиль, на котором был совершен наезд, находится в каком-то из соседних дворов.

— Это почему такое предположение? — изумился Дорогин.

— Вот, и ты, Дорогин, такой же, как я, недоверчивый, — усмехнулась Ника. — А версия-то оказалась правильной, и машина стояла во дворе, метрах в пятидесяти от того места, где обнаружили труп. Водителя нашли в течение двух минут: там паспорт лежал, а прописка — в соседнем доме, чуешь радость?

— Ну, а потом?

— А потом поднялись на двенадцатый этаж, хотели двери открыть.

— Только не говори, что этот пьяница с испуга в окно сиганул, — тихо попросил Дорогин.

Ника отвернулась.

— С тобой, Дорогин, неинтересно. В общем, как говорится, конец — делу венец.

— В каком смысле?

— В прямом. Закрывают дело.

Рассказывая эту историю, Дорогин ел, пил и наливался яростью.