Страница 35 из 51
Борзю основали еще в XVIII столетии сторожевые «тунгусские» казаки с Онона. Борзя постепенно поглотила казачий поселок Суворовский, учрежденный лет шестьдесят тому назад. Кстати сказать, поселок этот, по-видимому, был назван не в честь великого полководца, а скорее в память его отца — В. И. Суворова, начальника Нерчинских заводов. При нем был построен и Борзинский, или Дучарский, завод.
В числе примечательных природных мест неподалеку от Борзи надо отметить содовые (гуджирные) озера и водоемы с большими запасами глауберовой и поваренной соли.
Следующая за Борзей станция — Харанор. Черное озеро — так переводится это название. Здесь сосредоточена добыча бурого угля.
А ведь мы с вами уже давно находимся в стране антилоп! На междуречье Онона и Аргуни испокон веков появляются огромные стада антилоп-дзеренов из Монголии. Осенью они обычно совершают свои переселения на север, и в октябре месяце на Аргуни зачастую можно было видеть их скопления — по три-четыре тысячи голов.
Рогатый красавец изюбрь и сейчас лижет светлый налет на соляных побережьях. А из-под копыт антилопы, мчащейся по каменистому склону, вылетает золотой самородок или прозрачный тяжеловес окатанного топаза. В краю чудес растет «мужик-корень», более причудливый, чем мандрагора, здесь есть также черная береза.
Удивительный край! Путешественник прошлого века Г. И. Радде наблюдал здесь появление саджей — китайских птиц с перьями песочного цвета, разрисованными богатыми узорами. Они прилетали к берегам озера Торей в ту пору, когда там еще лежал снег, и выводили птенцов раньше всех остальных птиц. Однажды саджи ни с того ни с сего пожаловали в Германию. Ученые проследили их перелет от Китая к Каспию и Кавказу, а затем — через Дунай, Австрию и Германию — на остров Гельголанд.
Я справился у местных жителей насчет прилета саджей в наше время. Определенного ответа на этот счет я не получил, но мне говорили, что оба озера-впадины Торей на юге Читинской области, собирающие дождевую воду, представляют собой исполинский заповедник, населенный перелетными птицами. Индийская цапля — частый гость степных озер.
На телеграфных столбах по-прежнему, закрыв глаза, важно восседали орлы. Очнувшись при виде поезда, они перелетали назад, на соседний столб, и снова складывали крылья, сидя у белых, как большие ландыши, изоляторов.
От Харанора до Забайкальска мы ехали без остановок, но все же успели рассмотреть станцию Даурия, затерянную в орлиной степи. Орлы, как известно, живут долго. Они могли видеть и людей-коршунов, свивших здесь свои недолговечные гнезда.
В 1919 году черный атаман Григорий Семенов, майор японской службы Суцзи и «живой бог» Нейсе-Геген объявили захолустную станцию Даурия временной столицей фантастического «Великого Монгольского государства». В состав его самозваные учредители сначала включали Забайкалье, Внешнюю и Внутреннюю Монголию и Баргу, но вскоре заговорили и о всей Маньчжурии, Тибете и Синьцзяне, как о частях новой монгольской монархии. Атаман Семенов клялся и божился, что он сколотит двадцатитысячную армию, построив для нее казармы возле горы Сайолжи, начнет выхлопатывать у одной из более сильных и богатых держав заем для «даурского правительства». За это «живой бог» Нейсе-Геген должен был отдать в заклад все природные богатства своего будущего государства и разрешить сильной державе строить железные дороги на его землях. Нечего объяснять, что вся эта даурская история была делом рук разведки империалистической Японии.
Послы «Великого Монгольского государства» даже предпринимали путь от даурской станционной водокачки, бывшей украшением новоявленной столицы, к фонтанам и дворцам Версаля, чтобы добиться там признания, но до Франции так и не доехали.
Сам «живой бог» Нейсе-Геген в скором времени погиб. В правительстве «Великого государства» начались раздоры. Командующий вооруженными силами призрачной страны угодил в ургинскую тюрьму. Вскоре вся его эта даурская политическая фантастика кончилась, потому что японские захватчики предпочли поддержать своих ставленников в Китае.
Со станцией Даурия связано и зловещее имя полубезумного барона Романа фон Штернберга, японского наемника и заклятого врага революции. Вскоре после падения «даурского правительства» он двинулся со станции Даурия на Могойтуй, ведя за собою конную Азиатскую дивизию. Он надеялся на то, что, захватив Монголию, установит свой порядок во всей Центральной Азии. Речь снова шла о монархии, о восстановлении маньчжурской династии, о захвате Советской России. Находящаяся на стыке Забайкалья, Маньчжурии и Монголии глухая станция Даурия не зря была облюбована японскими захватчиками для их страшных опытов. Безумная затея Унгерна кончилась крахом, но он успел залить кровью своих жертв землю Забайкалья и Монголии, оставив на ней следы коршуновых когтей.
…В сильно пересеченной степи виднелись выходы каких-то темных горных пород, на вид то зернистых, то расположенных плотными поперечными слоями. Промелькнули Шарасун, Билету, Мациевская. Справа потянулись овраги, разрезающие равнину, покрытую холмами.
Впереди и справа виднелись желтые возвышенности. Это была уже земля Китая, где стояла станция Маньчжурия. Забайкальский вокзал встретил нас плавной и задумчивой музыкой, сливавшейся со светом солнечного дня. Это был вальс «На сопках Маньчжурии». В эти мгновенья он был слышим в двух странах, разграниченных грядой невысоких маньчжурских холмов.
Наше путешествие было закончено.
Январь 1960 года, Москва
В сердце Океании
Знак Маклая.
Повесть для кинематографа
Капли дождя скатываются по оконному стеклу. Как сквозь жемчужную пелену, в окно видны беспрерывно движущиеся ряды войск, обозы, батареи.
Идет, грузно ступая, пехота, медленно движется кавалерия. Время от времени в окне мелькают полосатые дорожные столбы. К ним прикреплены доски со свежими надписями и стрелками — «На Страсбург!», «На Париж!».
В купе омнибуса, у самого окна, сидит молодой человек с бородкой, скромно одетый, в сюртуке и цилиндре. В руках у него раскрытая книга. На полке над его головой стоит клетчатый саквояж.
— На Страсбург, на Страсбург! — поет на мотив какого-то опереточного куплета сосед молодого человека.
Клетчатый саквояж на полке вздрагивает в такт движению омнибуса.
Молодой человек перелистывает книгу.
— А потом на Париж, на Париж! И тогда мы покажем этим французам, что такое чистые тевтоны. Как вы думаете? — обращается он к молодому человеку. — …Виноват, вы не понимаете немецкого языка? — не унимается сосед. — Почему вы молчите? Вы — папуас, поляк, чех, черт возьми? Может быть, вы русский?
Молодой человек молчит.
— Часто слова не нужны,— продолжает немец.
Коротким тупым пальцем он тычет в оконное стекло, покрытое каплями дождя. Мимо, как чудовище, проползает огромная пушка. На минуту видно, как какой-то штатский, очень толстый человек, неизвестно откуда и появившийся, бежит вслед за пушкой, простирая к ней руки. Он как бы просит подвезти его. Орудийная прислуга смеется над толстяком.
Немец в тирольской шляпе снова тычет пальцем в окно. В окне появляются мокрый конский бок и часть фигуры всадника. На первом плане — грубый ботфорт со звездчатой шпорой и широкий палаш.
Молодой человек не поднимает глаз от книги. Внезапный сильный толчок. Молодой человек вскакивает. Прямо на его голову с полки падает клетчатый саквояж. Он ударяется о сиденье, раскрывается, и из него вываливается, вместе с книгами и бельем, человеческий череп.
Немец тоже вскакивает и, остолбенев, несколько секунд молча смотрит на странное содержимое чемодана. Омнибус накреняется набок так сильно, что край его уже открытой кем-то двери почти касается грязной дорожной колеи. Пассажиры вылезают из омнибуса, беспомощно топчась в грязи. Немец в тирольской шляпе и молодой человек с бородкой еще задержались в купе.