Ленин

Все задумались, беспокойно глядя друг на друга, хотя на столе уже стояла батарея опорожненных бутылок.

— Ой, ваша правда, доктор, святая правда! — прервал молчание комиссар полиции. — Это был бы такой танец, что клубы пыли заслонили бы небо! Я вам кое-что об этом расскажу…

Все уселись удобнее и закурили сигареты. Ульянов подлил пива.

— Над Волгой, близ Самары, в минувшем году кочевал цыганский табор. Это хищное и неисправимое племя! Известно, что где цыгане, там воровство. Пропадает невинность деревенских девок, пропадают кони, ха-ха-ха!

— Одной пропажи не вернешь, а за другую можно побороться! — заметил, лаская свой прекрасный крест, отец Макарий.

— Вот именно! — кивнул головой Богатов. — Так и случилось. Какой-то цыганский молодец, наведываясь в ближайшую деревню, высмотрел себе красавицу, ну и спал с ней осенними ночами на мягком сенце. Но тратил время не только на амуры! Высматривал он, где и у кого из мужиков чего можно взять. Увели цыгане трех лучших коней, переправились на другой берег, продали добычу татарам и сгинули в степи, как стая волков. Долго искали мужики украденных коней, пока не узнали, что они у татар. Пошептались мужики между собой, посоветовались со своим попом и однажды ночью совершили налет. Затолкли жердями и зарубили топорами восемь татар, а потом отобрали коней. Авантюра, жалобы, шум, суд! Пятеро пошли на каторгу… На следующий год табор вновь кочевал поблизости, и молодой цыган проведал брошенную любовницу. Тут-то его и поймали… Началось представление, настоящий театр! Ой, что это было! Девку обвинили в том, что она ведьма, так как одна из старушек видела ее собственными глазами, летающую на метле! Привязали дивчине к шее старый мельничный жернов и сбросили с берега в водоворот Волги… Пошла ко дну, как щенок… С цыганом позабавились иначе. Связали ему ремнем руки, намазали медом и повесили в лесу над муравейником так, чтобы доставал его стопами. Вся деревня три дня и ночи ходила понаблюдать, как конокрада живьем пожирали муравьи! Двоих мужиков приговорили потом к трем годам строгой тюрьмы…

— Суровое, слишком суровое наказание! — воскликнул отец Макарий. — За что? За какого-то цыгана-язычника и нескольких татар? Наверняка сам Бог радовался тому, что идолопоклонников отправили в ад!

— Бог, снова Бог… — простонал Володя.

Имя это, как лезвие, пронзило мозг и сердце мальчика.

Он с плачем выскользнул из гостиной. Вернувшись во флигель, упал лицом на кровать и долго, тяжело, безнадежно рыдал.

Его разбудил брат, вернувшийся домой за полночь. Брат был поражен, заметив заплаканное лицо мальчишки.

— Что с тобой случилось? — спросил он. — Ты плакал? Уснул в одежде…

Слезы хлынули из глаз Владимира.

Срывающимся голосом, постанывая и рыдая, он рассказал брату обо всем и, сжимая кулаки, прошептал:

— Бог злой… злой!

Старший брат взглянул на него внимательно, задумался и сказал тихо, но твердо:

— Бога нет…

Мальчик покачнулся, как пьяный, пронзительно вскрикнул и упал без сознания.

Глава II

Весна близилась к концу.

Волга сбросила с себя ледяные оковы. По ней уже прошли первые пассажирские суда. На реке все чаще появлялись спускающиеся по течению плоты. Пролетели, держа курс на север, последние стаи диких гусей и уток.

Володя принес из гимназии табель с годовыми оценками; в нем были одни пятерки и резолюция педсовета, согласно которой он признавался первым учеником в классе.

Отец погладил его по лицу, мама поцеловала в лоб и сказала:

— Ты моя радость и гордость!

Он со спокойствием и безразличием принимал похвалы.

Даже не понимал, за что его хвалят. Учился он старательно, потому что хотел как можно быстрее поглотить знания. Учеба давалась ему легко. Особенно он любил латынь и по собственной инициативе пробовал читать Цицерона, листая при этом толстый словарь Шульца или обращаясь за помощью к брату Александру. Несмотря на все эти занятия у него оставалось немало свободного времени. Он много читал, увлекаясь Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым; два раза прочел «Войну и мир» Толстого и проглотил неисчислимое количество книжек.

Обычно он делил книги на две категории: бабские, то есть сентиментальные, бессмысленные, после которых ничего, кроме красивого звучания слов, не оставалось, и настоящие — в которых находил мысли, глубоко западавшие ему в сердце и мозг.

Зачитываться книгами он начал недавно. До сих пор ему мешало в этом увлечение коньками.

Он любил скорость и постоянный контроль над своими мышцами, необходимый для сохранения равновесия.

Сделав уроки, он бежал кататься на замерзшую речку. Возвращался оттуда уставший и сонный. О чтении не могло быть и речи. Ложился в кровать и засыпал как убитый.

Только минувшей зимой он понял, что коньки отнимают у него много драгоценного времени и лишают возможности проводить его с пользой.

Сомнения были недолгими.

Стиснув зубы, он пошел к приятелю Крылову, чтобы обменять свои американские коньки на четыре томика Тургенева в хорошем переплете.

Володя был первым учеником; самым усердным, способным и дисциплинированным. И все же это не мешало ему радоваться наступающим каникулам.

Семья Ульяновых проводила лето в маленькой, лежавшей недалеко от реки и окруженной лесами деревеньке Кукушкино.

Для маленького Владимира это был рай. Сельчане относились к Ульяновым по-дружески, а особенно любили Марию Александровну, которая лечила их совершенно бесплатно, иногда заглядывая в медицинский справочник и раздавая лечебные травы, а также привезенные из города микстуры. Среди местного населения у нее была устоявшаяся репутация отличной врачевательницы.

Мальчишка тоже имел в деревне много друзей.

Подвижный, жаждущий приключений, смелый, он собирал вокруг себя ребят, которые поражались его изобретательности и силе. Они обожали его, не видя в нем снисходительности господского сынка; он никогда не пытался их поучать или высмеивать. Обычно недоверчивый, а иногда и резкий в отношениях с приятелями из гимназии, здесь Володя чувствовал себя в своей стихии. Был равным среди равных.

Иногда он возвращался домой с подбитым глазом. Когда Мария Александровна с досадой выговаривала ему за это, Володя, глядя в любимое лицо матери, отвечал с легкой улыбкой:

— Это ничего, мамочка! Мы играли в казаков-разбойников. Рыжий Ванька мне заехал кулаком в глаз, но я тоже набил ему неплохой синяк. Мне не хотелось сдаваться, и я сражался один против пятерых, пока не прибежали мои разбойники…

Теперь, после получения табеля с годовыми оценками и окончания учебного года, Володя пребывал в предвкушении всех этих удовольствий.

Старший брат оставался в городе, сестры Мария и Ольга были приглашены к тетке, поэтому он ехал с родителями один.

Прибыв в деревню, Володя сразу же умыкнул из дому и побежал в лес, пока родители распаковывали чемоданы и корзины.

Солнце клонилось к закату.

Деревья, усыпанные свежей, пахнущей листвой, роняли последние цветы и семена. Яркая, зеленая трава, белые, желтые и голубые весенние цветы источали аромат. Воздух был наполнен запахом еще сырой земли. В воздухе летали бабочки и блестящие мухи, с жужжанием проносились жуки. По верхушкам сосен прыгали белки. Вокруг порхали птицы, щебетали, свистели и ловили насекомых.

Мальчик замер в восхищении, приветствуя лес, траву, насекомых и птиц.

Все вокруг казалось ему прекрасным, безмерно счастливым, бессмертным.

Володя невольно сорвал с головы шапку и окунул взгляд в бескрайнюю голубизну неба.

— Бог! Великий, добрый Бог!.. — воскликнул он с благодарностью и умилением.

Звучание этого слова напомнило мальчику отца Макария и коллежского советника Богатова. Он болезненно поморщился, сердито сощурил глаза и опять натянул шапку на голову.

Затем он пересек лес, путаясь в пересекавших тропинку корнях деревьев, и вышел на высокий берег реки.

Заросший кустарником дикой малины и калины, он обрывался почти вертикально.