Страница 65 из 95
— Мама, зачем ты так?
— Молчи!.. Я тебе больше не мать, а ты мне не сын. Уеду я отсюда! Видно, доля моя такая: закончить свои дни в одиноком нашем доме.
Аннам расставил руки:
— Никуда я тебя не отпущу!
— Нет такой силы, какая удержала бы меня здесь! — Бостан поднялась с места, слезы горя и гнева текли у нее по щекам. — Спасибо тебе, сынок, хорошо же отблагодарил меня за молоко, которым я тебя вспоила!
— Мама!..
Аннам схватил Бостан-эдже за руки, но она вырвалась и скрылась в вагончике.
Глава тридцать первая
ВЕРТОЛЕТ ВЯЖЕТ КРУЖЕВА
осле одной из поездок по трассе канала Бабалы и Зотов заперлись в кабинете начальника участка и чуть не всю ночь просидели, изучая карты Рахмета: географическую, топографическую, почвенную… Они производили различные выкладки, спорили, меряли что-то на картах линейками, исчертили ворох бумаги, — и уже на следующее утро Бабалы вылетел самолетом в Мары и явился в управление строительства к Новченко с предварительным проектом спрямления трассы на участке от Кумме-Кума до Ак-Чаге.
Новченко, вернувшийся из Москвы в хорошем расположении духа, встретил Бабалы добродушным хохотком:
— Ха, жених пожаловал!.. Ну, как, невеста доставлена в Рахмет в целости и сохранности?
Бабалы, начавший уже привыкать к его грубоватой манере обращения, решил не обижаться, а принять его тон:
— Спасибо вам за хлопоты, Сергей Герасимович. Только Мергенову я до сих пор так и не видел.
— Как, разве ее не перевели в Рахмет?
— Перевели. Но мы с ней как на качелях качаемся: она в Рахмет — я в Ашхабад, я в Рахмет — она в Ашхабад, Боюсь, когда она из Ашхабада вернется — меня опять туда вызовут.
— Да, нашего дорогого Алексея Геннадиевича хлебом не корми — только дай посовещаться. Говорильня — это его стихия… Ладно, Бабалы Артыкович, не будем ему уподобляться. Что там у тебя? Ты ведь наверняка приехал не с пустыми руками.
Бабалы за минуту изложил идею, над которой они корпели с Зотовым всю ночь, протянул Сергею Герасимовичу папку с проектом.
Тот углубился в их расчеты. Подняв голову, усмехнулся:
— Значит, и Зотов твой на что-то способен. Или он здесь так, для поднятия его же авторитета?
— Зотов тут первая скрипка.
— Ага, значит, ты примазался. Шучу, шучу! Не всякий отважился бы поставить свою подпись под таким предложением… Министерство-то наверняка встретит его в штыки.
— Если вы поддержите — как-нибудь отобьёмся.
Новченко засмеялся:
— Ишь прыткий! В этом его поддержи, в том — помоги. А все шишки потом на голову Новченко, покровителя опасных экспериментаторов!
Бабалы прижал руку к сердцу:
— Сергей Герасимович, аллах свидетель, — я не просил вас защищать меня ка коллегии.
— А я сам знаю — когда и что мне делать. — Новченко в упор посмотрел на Бабалы. — Ты, верно, ждешь, что я тут же соглашусь с вашим предложением?
— Оно сулит нам явные выгоды. И сокращение трассы на семь километров. Но нам не только согласие ваше нужно, а и поддержка!
— А это видел? — Новченко сложил из трех пальцев известную комбинацию. — По-твоему, всякий раз, когда меня шарахнут по голове очередной новаторской идеей, я должен «ура» кричать? Нет, братец. В основной проект, утвержденный, — Новченко ткнул пальцем в потолок, — где? в верхах! — и так уже внесено слишком много поправок. И по каждой приходится выдерживать целое сражение. Я что, железный?
Бабалы, щурясь, покачал головой:
— Выходит, вы против нашего проекта только потому, что считаете его новаторским?
— Эк как вывернул! — беззлобно отозвался Новченко. — Кто это тебе сказал, что я против? Но, как говорят украинцы, треба разжувати… Ты к себе не торопишься?
— Я Зотова за себя оставил. Для меня сейчас главное: решить вопрос с нашим проектом.
— Тогда мы вот что сделаем…
Новченко вызвал секретаршу и велел подготовить вертолет. Обращаясь к Бабалы, пояснил:
— Покружим-ка над твоим участком.
Вскоре строители, работавшие на Рахметском отрезке трассы Большого канала, увидели в небе вертолет. На строительстве самолеты и вертолеты не были в диковинку. Но обычно они или проплывали мимо, или шли на посадку. Этот же вел себя странно: проследовав вдоль еще не освоенного участка трассы на юго-восток, он вернулся назад, снизился, чуть не касаясь брюхом земли, свернул в сторону, вновь заспешил к югу… Он словно вязал над пустыней причудливые кружева.
Тем, кто наблюдал за его непонятными маневрами, казалось, что он то ли ищет что-то или кого-то, то ли никак не может выбрать место для посадки. Иные же в тревоге предполагали: может, он потерял управление или шасси у него заело, он просто не в состоянии приземлиться, вот и кружит над трассой.
Однако пассажиры, сидевшие в вертолете и дававшие указания пилотам, преследовали определенную, вполне конкретную цель. Это были Новченко и Бабалы.
Сергей Герасимович не отрывал напряженного взгляда от земли, задавал Бабалы короткие вопросы, что-то записывал в свой блокнот и снова смотрел вниз. Порой, словно забыв, что он в вертолете не один, Новченко принимался напевать: «Ай, Куммет-Кум, ай-яй, Ак-Чаге…»
Словно устав от плетения кружев, вертолет начал вдруг совершать длинные прыжки: сядет в какой-либо точке, и снова взлетит, и опять сядет, уже в другом месте. Когда он приземлялся, из него выходили Новченко и Бабалы, бродили по песку, с трудом вытаскивая из него ноги, беседовали с оказавшимися там строителями, перебрасывались друг с другом шутливо-деловыми репликами.
Из-за пыли, покрывавшей людей с ног до головы, тут трудно было отличить рабочего от инженера, молодого джигита от пожилого. Когда-то синие комбинезоны приобрели устойчивый серый цвет, и от пропитавшего их пота, солью выступавшего на спинах, сделались твердыми, как панцирь. Обувь имела жалкий вид: она потрескалась, сыпучий песок, как наждак, до дыр протирал подметки. Губы у всех, как кожа сапог и ботинок, тоже были в трещинах, волосы выгорели под солнцем и пропылились, и оттого и черные, и рыжие шевелюры казались поседевшими. На лицах, серо-шоколадного оттенка, выделялись глаза, и горели они весело и ярко, как звезды.
Разговаривая с этими людьми, покорителями пустыни, казалось, не знавшими усталости и уныния, Новченко смотрел на них чуть ли не любовным взглядом и что-то удовлетворенно бурчал про себя. За весь день Бабалы не услышал от него ни одного бранного слова.
Уже после полудня вертолет опустился возле сооруженного совсем недавно деревянного домика, где воздушных путешественников ждал горячий чай.
Чай был вскипячен в танка и с усталости показался удивительно вкусным. На большом, с залысинами, лбу Сергея Герасимовича выступили крупные капли пота. Он с наслаждением отхлебывал чай из облупившейся синей чашки и молчал. Бабалы смотрел на него испытующе, пытаясь угадать его мысли.
Наконец, не вытерпев, он обратился к Новченко:
— Сергей Герасимович!..
Тот отмахнулся свободной рукой:
— Погоди, Бабалы. Слышал небось поговорку: «Голодный думает только о еде». Вот и у меня котелок не варит. И не будет варить, пока я не набью брюхо.
Бабалы и сам успел проголодаться. Он вышел из домика, чтобы отдать необходимые распоряжения насчет еды, а Новченко достал из полевой сумки флягу с коньяком, налил полную чашку и залпом опорожнил ее.
Вернувшись, Бабалы заметил, как лицо у Новченко раскраснелось и теперь уже все блестело от пота.
На столе появилась сковородка с котлетами, которые еще продолжали шипеть и наполнили весь домик дразнящим ароматом.
Новченко с жадностью накинулся на них и, пока ел, не проронил ни слова. Насытившись, он закурил глубоко затягиваясь и медленно выпуская сизоватый дым.
— Сергей Герасимович! — взмолился Бабалы. — Не испытывайте мое терпение, оно у меня не стальное!
Новченко прижал ладонью руку Бабалы, лежавшую на столе: