Избранное

И все же он ее любил, если только это слово еще что-то для него обозначало. Хотя бы просто по-человечески, если уж никак иначе, как существо, с которым он прожил больше четверти века, лучшую половину своего сознательного существования; и главным образом жалел, в особенности когда она по вечерам усаживалась в его комнате читать и взгляд его невольно отмечал ее морщинистую шею и седые нити в волосах. Связывала их и дочь, во всяком случае до тех пор, пока она не покинула с вызовом их дом, чего он никогда не мог ожидать от столь безвольного на первый взгляд создания, каким она казалась. Также связывали их и общие интересы, с течением времени в их возрасте заменившие собственно жизнь: знакомые и друзья, трудно приобретаемые вновь, среда, не терпящая перемены, практическая невозможность поделить квартиру и имущество, и общие тайны, должные сохраниться в семье. Он не был ей верен в смысле моногамной исключительной преданности и сексуальной предпочтительности. Сам стиль и образ его жизни, общество, его окружавшее, частые поездки и весь внешний облик толкали его на мимолетные связи с другими женщинами, но на эти свои так называемые экскурсы во внешний мир он никогда не смотрел как на измену или обман — не только из чувства внутренней самозащиты, но прежде всего потому, что связи эти представляли для него величину переменную, тогда как брак — постоянную, что ограничивало сферу действия первых и возводило второй в разряд вневременных, абсолютных, непреходящих ценностей. Одно было делом личным и частным, как, например, привычка к курению, выпивке или еще какая-нибудь столь же индивидуальная черта, другое — явным, открытым, канонизированным и узаконенным. Разумеется, он таил от людей эти свои связи, как вообще скрывается людьми всякое проявление интимных особенностей и пристрастий, и относил их к сугубо личной области своей жизнедеятельности, отречься от которой не обязывали его ни условия брачного контракта, ни кодекс общественных норм и в которую никто не должен вмешиваться.

И все же при всех неурядицах и расхождениях и несмотря на постоянную подспудную или открытую борьбу, он не имел оснований рассматривать свою совместную жизнь с Верой ни менее счастливой, ни более несчастной, чем все другие браки, доступные его наблюдениям. Он не был склонен видеть в ней пример столь хорошо известного из литературы раздираемого кризисами, драматическими объяснениями, вспышками и примирениями брачного союза двух неврастеничных интеллектуалов, искусственно приводящих себя в состояние возбуждения и экзальтации, помогающее преодолеть несносную скуку пустого и бесцельного существования. Еще менее применимой к их браку считал он и навязшую в зубах, модную, и якобы научно обоснованную формулу о биологической вражде двух противоположных полов, пожирающих друг друга. Усредненная обыкновенность и совершенная естественность всех его основных проявлений, напротив того, не позволяла отнести их брак ни к случаю исключительному, ни тем более к несчастному.

Вера не была нескромной в своих желаниях и самоотверженно ухаживала за ним и за ребенком. При необходимости она до поздней ночи перепечатывала на машинке его статьи и речи и в качестве личной секретарши держала в памяти все обязательства, сроки, даты рождения, юбилеи, именины, венчания, поминки, приглашения друзей, родных, поздравления, подарки и неукоснительно следила за соблюдением всего необходимого и положенного. Находясь всегда в ладу с реальностью и сама — воплощение реальности, она была подлинным олицетворением богини супружества и семейного очага и, охраняя покой своего мужа, входила в его рабочий кабинет при крайней необходимости — позвать его к телефону, принести деловое письмо, напомнить, что пора отправляться на лекцию, или подать крахмальную рубашку для приема, на который он должен идти.

И все же совершенно очевидно, что-то в этом браке было неблагополучно. В нем крылся какой-то порок. Возможно, его противоборство с Верой было следствием того, что жена в его жизни представляла объективную реальность и воплощение того внешнего мира, который его опутывал, сдавливал, обволакивал и душил, как сети, не дающие выбраться из своих тенет. Или может быть, в современной перенаселенности земли межчеловеческие связи, разветвляясь, лишали себя жизненного пространства, задыхаясь в тесноте, как в набитой людьми душегубке, отравленной ядом отработанных легкими газов? Каждый человек создает вокруг себя область гравитационных сил, и в возрастающей перенасыщенности мира становится невозможным избежать взаимных соприкосновений и столкновений, а это приводит к тому, что при таких условиях наиблагожелательнейшие и наидружественнейщие межчеловеческие контакты оборачиваются не только чужеродным проникновением в суверенное гравитационное поле, но и нарушением независимости личности. А может быть, его повышенная нетерпимость и болезненное чувство тесноты на самом деле были проявлением внутреннего недовольства самим собой, результатом переутомления и нервного перенапряжения, а бегство в это уединение — не чем иным, как бегством от самого себя, взбалмошной и безрассудной выходкой обиженного, наказанного ребенка, жаждущего выплакаться в темном углу.

Он уже готов был передумать и написать ей покаянное письмо. «Следуйте велению первых импульсов. Как правило, они наиболее благородны!» — вспомнил он чьи-то слова, а раз так, значит, надо молчать. Может быть, она поймет, что его поступок направлен не против нее персонально. Что все это — отчаянный, хотя и своеобразный, вид протеста против тисков общественных отношений и связей, попытка вырваться из замкнутого круга или просто сделать перерыв, чтобы определиться во времени и пространстве и глотнуть целебного настоя свежего воздуха, столь необходимого для успокоения его смятенных противоречивых и встревоженных чувств.

Спасаясь от расслабляющей жалости к самому себе, он насильственно прервал волну этих размышлений. Механически заполнил несколько бланков, сунул деньги в карман и собрался к Миле.

— Решили выйти? — осведомилась Стана из кухни. — Промокните. Не время сейчас для прогулок.

Но дождь уже прошел. Солнце пробилось сквозь тучи и желтым светом заливало пляж. Лиловое море между тем угрожающе насупилось. На берегу под выглянувшим солнцем все сверкало, умытое дождем: капли на листьях, на камнях оград, на кольях для развешивания сетей.

Из песка сочились ручейки воды, стекающие к морю. Носком ботинка расшвыривая выброшенные ночью на берег водоросли, он находил то обломок крупной раковины, то студнеобразное тело уже расплывшейся медузы, то мелких рачков, удиравших в море со всех ног. Дед Тома был возле своего баркаса.

— Исправилась погода!

— Пока еще нет. Пообсушит вот паруса, а там опять нагонит тучи да дождь. Хороший шторм только и может усмирить все, что за ночь взбаламутило.

— Пиши пропало, значит, с ловом, дед?

— Эх, господин ты мой, быть мне моложе да подмогу иметь, сейчас бы самое время для лова. В мутной воде самая рыба. От этаких волн и ей несладко приходится. И ей хочется притулиться к чему-нибудь прочному, вот она и лезет в сети. Наверх направились?

— Куда же еще по такой погоде деться? Как все, так и я.

— Вот и прекрасно! Вижу я, скоро мы вас в свою общину запишем, в наше братство примем.

А может, это не так уж и плохо? Насколько все здесь проще и понятней. Ему казалось, что, выбравшись из четырех стен комнаты, он вырвался из замкнутого круга своих мыслей на вольный, свободный и широкий простор.

Общество завсегдатаев находилось в самом мрачном расположении духа. За угловым столиком клевал носом Симо Бутылка, склоняясь головой к стоявшим по сторонам двумя свечками у изголовья усопшего бутылке и стакану. Капитан Стеван, Уча и сам хозяин играли в карты, но как-то вяло и без вдохновения. Играли они, по обыкновению, на выпивку, и каждый успел уже столько раз выиграть и проиграть, что всем, видимо, досталось поровну. Невыспавшиеся, позевывая, метали они на стол липкие, отсыревшие карты, лениво собирали их, тасовали. Воскресенье. Бакалейная лавка закрыта, и то и дело кто-нибудь из сельских заглядывал сюда за сигаретами или спичками, заставляя Миле отрываться от игры и брести к полкам. Сумрачно, хотя дверь открыта настежь, воздух тяжелый, как, впрочем, и на улице. Старик был прав: снова набежали тучи и напор сирокко сокрушил слабый всплеск сопротивления северных потоков воздуха. Южный ветер принес с собой тропическую влажность и дыхание застойных морей. Стены словно слезились, отсырев от дождя; разомлевшие, покрытые испариной картежники скидывали пальцем капли пота с век.