Избранное

Жена его с некоторых пор чувствовала себя неважно. Недомогания, на которые она теперь постоянно жаловалась, он относил за счет климакса, но вот однажды, когда все это начало уже не на шутку действовать ему на нервы, у нее внезапно, ночью, открылось сильное кровотечение, и ее отвезли в больницу в карете «скорой помощи». Оттуда она уже не вернулась: ей сделали операцию, но она умерла после мучительной короткой агонии.

Дочь, некрасивая и неумная девушка, с трудом закончив экономическую школу, поступила на работу в торговую фирму и вышла замуж за какого-то техника. Он разменял свою большую пятикомнатную квартиру на две поменьше и одну из них уступил дочери. Вот уже три года он был совершенно свободен и одинок — если не считать Милены Брун, которую он к тому времени уже перестал называть «крошкой».

Во всех этих передрягах она сумела быть ему полезной, как это ей вообще было свойственно — тактично и деликатно, но весьма эффективно. Будучи специалистом по интерьеру, она даже участвовала в устройстве его новой квартиры, придумав для нее особое, не только из окон и с потолка идущее освещение, что было ее слабостью и отличительной чертой ее декоративного стиля. Теперь они виделись чаще, по крайней мере в первое время, и свободнее бывали на людях. После стольких лет тайной связи ничто наконец не мешало им упорядочить свои отношения, но она, разумеется, не требовала этого, а он не предлагал, имея на то свои причины. Сначала из-за дочери, потом из-за родственников жены, из-за круга знакомых, где ему приходилось вращаться, потом последовали длительные командировки, в том числе и на Ближний Восток, в Ливан, где его предприятие получило по конкурсу большой заказ на строительство плотины для гидроэлектростанции. Затем у дочки, которая, выйдя замуж, сразу же забеременела, был выкидыш и она долгое время серьезно болела. А когда уже не было вроде бы никаких причин тянуть, у него не хватило решимости — оказалось, он привык к холостяцкой жизни, к свободе, которой раньше не знал, так как женился очень рано, едва закончив образование. Теперь он мог являться домой когда хотел, ни перед кем не отчитываться в своих поступках, ложиться после обеда на диван прямо в ботинках, обедать в ресторане и выбирать обед по своему вкусу. Молчать, если ему этого хотелось, быть в одиночестве сколько угодно, а соскучившись — встретиться с Миленой Брун и потом проводить ее до дому. В свое время, прежде, бывали мгновения, когда ему приходили в голову почти преступные мысли о том, как освободиться от жены, а теперь, когда это произошло, он настолько сжился с существующим положением, что ему казалось настоящей бессмыслицей связывать себя новым браком. У каждого из них была своя жизнь, сложившиеся привычки, и не было уже того восторга первых дней, когда люди ни о чем не думают, а только ищут возможности как можно больше и как можно дольше оставаться вместе. Если до сих пор все было хорошо, то зачем обременять формальностями уже сложившиеся и установившиеся отношения, особенно принимая во внимание, что неизвестно, остались ли бы в том же согласии, живя под одним кровом и проводя каждый день по нескольку часов вместе, два таких ярко выраженных индивидуалиста. Вполне возможно, что между ними в силу разных привычек и взглядов, начались бы всякого рода ссоры и размолвки, грозящие не только разрушить новый союз, но и уничтожить все то, что до сих пор их связывало. Самая проблема верности, например, в брачном союзе получает иную окраску, и то, что он до сих пор терпел и с чем молча примирялся, притворяясь, что ничего не замечает, стало бы его терзать не только в будущем, но и задним числом, за все время, прошедшее с момента их знакомства. Одно дело — быть другом и любовником молодой и красивой свободной женщины и, будучи ей неверным, закрывать глаза на ее флирт с другими, другое дело — быть мужем дамы, чьих любовников, бывших или будущих, он поневоле сможет встречать в той среде, где сам вращается. Все эти господа урывали у него куски, кто больше, кто меньше, часто даже не ведая один о другом, а теперь, если его связь с Миленой Брун будет обнародована, они все сразу станут его должниками, чьи долги он будет помнить, но не посмеет востребовать. Значит, ему придется терпеть насмешливые взгляды тех, с кем она его обманывала, не говоря о других, будущих — почему бы ей, привыкшей к свободе, не изменять ему во время его командировок, если в ее распоряжении будет квартира, о которой оба они в свое время так тосковали.

Зачем им все это, если все может идти, как раньше, спрашивал он себя, даже не помышляя о том, что все это может быть совсем иначе для нее, для Милены Брун. Он был женат, а она замужем не была; теперь он — свободный человек, познавший родительские чувства, а она — все еще незамужняя девица, которая скоро уже будет считаться старой девой, вынужденная жить со своей больной матерью и ворчливой разведенной сестрой, и разве ей не хочется наконец тоже иметь свой собственный дом, свою семью.

Правда, она была еще красива, хотя и утратила свежесть молодости, и, сидя с ней где-нибудь на людях, он часто думал, что они — подходящая пара. И даже, что, будучи еще в хорошей форме, он сгодился бы и для другой женщины, помоложе Милены. Одетая всегда хорошо, с продуманной элегантностью привыкшей следить за собой женщины, она теперь предпочитала облегающим платьям, юбочкам и блузкам солидные костюмы классического английского покроя, которые не так подчеркивают фигуру и не столь выдают естественные формы. Изменив своим прежним привычкам, она стала обильно пользоваться косметикой, иногда злоупотребляя ею и наводя на щеках чахоточный румянец, носить всевозможные ожерелья, видимо, стремясь прикрыть морщины на шее. Желая возместить естественную свежесть кожи, стала пользоваться духами; целуя ее, он чувствовал на увядших губах дыхание прошедших лет; стыдливая всегда, теперь она старалась ни на минуту не показываться ему обнаженной, а во время объятий, которые никогда не были особенно бурными, он ощущал под своими ладонями складочки жира и обвисшей кожи у нее на животе и на боках. Она быстро отцветала, как многие нерожавшие женщины, которым в нужный момент материнство не дало новых жизненных импульсов и которые, сохраняя еще былую красоту, теряют соки на глазах, как дерево с подрубленными корнями. Да и в ее взглядах на мораль начала проявляться строгость и сухость, присущая старым девам; при обсуждении столичных сплетен она вдруг становилась мелочной и нетерпимой, как это и свойственно многим в молодости свободомыслящим интеллигентным особам и бывшим красавицам. В ванной она теперь пребывала так подолгу, что всюду опаздывала, а его доводила до бешенства, заставляя ждать перед театрами и кино, не зная, что делать — то ли идти одному, то ли вообще продать билеты. Раздражали его и ее бесконечные визиты к парикмахеру, к портнихам и косметичкам, боязнь, что он может неаккуратным движением испортить ей покрытую лаком прическу или невзначай задеть только что положенный на лицо грим. Постоянная искусственная улыбка «Keep smiling», точно позаимствованная с рекламы зубной пасты пли с портрета профессионального политического деятеля, бесконечные телефонные разговоры с подругами, о которых раньше и слуху не было, да еще усиленная любовь к концертам классической музыки, на которых он дремал, сидя рядом с ней. Критически разглядывая ее, он спрашивал себя, скоро ли она начнет красить волосы, увешивать себя серьгами, браслетами и перстнями, сидеть в кафе и кондитерских, решая кроссворды и уплетая пирожные с кремом, а едва выпадет первый снег, как самые светские и уже немолодые дамы в Белграде, станет прогуливаться, похожая на таракана, в своем бережно хранимом черном каракулевом манто среди молодых девушек, порхающих по улицам в красных, зеленых, голубых и желтых пальтишках, словно разноцветные воздушные шарики.

Последнее лето они провели вместе, символически, в окрестностях Дубровника. Она, видимо, чувствуя, что в их отношениях произошел какой-то перелом, и потеряв привычное равновесие, вдруг стала проявлять сентиментальность и держаться так, точно это был их медовый месяц, что было смешно, учитывая их длительный любовный стаж, да и ее зрелый возраст. В противоположность своему прежде тонкому вкусу и чувству меры в туалетах, она стала одеваться в стиле, который мог бы ей подойти разве что пятнадцать лет назад, когда они только что познакомились, а теперь, как ему казалось, был совершенно неуместен. Вызывая у него ассоциации со старыми американскими туристками, она выходила даже к ужину в шортах и узких пестрых кофточках с короткими рукавами, оголяясь гораздо больше, чем допускали ее годы и наружность. Она, как девочка, кокетливо грозила ему пальчиком, видя, как он оборачивается вслед юным особам в мини-юбках, или, лежа на пляже, приподнимается на локтях, когда они, прикрытые минимальным количеством материи, торопятся мимо, легко перепрыгивая через лежащих. Обленившегося и отяжелевшего на адриатическом солнце, она насильно тащила его в море, когда ей самой хотелось купаться, брызгалась водой, хотя знала, что он этого не выносит, то и дело звала его на романтические вечерние прогулки при луне, то по берегу, то в лодке, каждую минуту спрашивала, любит ли он ее, растроганно пускалась в воспоминания, заставляя и его припоминать детали давно прошедшего, которые он уже забыл или которым вовсе не придавал значения даже в свое время. В довершение ко всему она начала влюбленно прижиматься к нему на людях, заглядывая в глаза, а за столом в ресторане гостиницы позволяла себе, как будто она ему и в самом деле жена или даже мать, следить, что он ест и сколько курит и пьет. В конце концов он потерял терпение, накричал на нее и грубо оборвал, она выскочила из-за стола, перепуганная и разобиженная до слез. Произошла между ними и крупная ссора, когда оба они в припадке бешенства выплеснули друг другу в лицо все взаимное ожесточение и недовольство, накопившееся за долгую историю их связи. Совместный отдых превратился в бессмыслицу, вернулись в Белград они намного раньше, чем предполагалось. Боясь новых ссор и подобных сцен, Лукич всерьез спрашивал себя, не лучше ли и не честнее ли будет поскорее закончить этот роман, потерявший всякий смысл, разъеденный эрозией времени, — если не по иной причине, то для того, чтобы позволить Милене устроить свою жизнь, даже связав себя с каким-нибудь другим человеком, пока она еще может его найти.