Избранное

Она двигалась не торопясь, робея, но продлевая удовольствие. Сантиметр за сантиметром, словно утопая в песке морского дна, сокращалась восьмерка ее фигуры, узкая в талии, позолоченная ровным загаром, пока наконец вода не скрыла ее всю, оставив только голову. Выбрасывая руки далеко вперед уверенными взмахами хорошего пловца и поднимая ногами фонтаны брызг, она проплыла немного и, перевернувшись на спину, посмотрела на берег как раз в тот момент, когда он с той же замедленностью в движениях сходил песчаным откосом.

Она не удивилась и не испугалась. Спокойно наблюдала за его приближением, едва заметно подгребая, чтобы удержаться на месте. Море полоскало, перебирая, ее волосы.

Он сошел к красному полотенцу, глядя на нее безмолвно и неотрывно. Сбросил с ног сандалии. Расстегнув застежку на поясе, стащил брюки и, оставив их лежать на песке где-то между ее купальным костюмом и красным полотенцем, стал спускаться к морю, по-прежнему не сводя с нее глаз и почти не ощущая раскаленного песка у себя под подошвами.

Подошел к воде; она лизнула его ноги. Он вошел глубже. В спокойном ожидании давно назначенного свидания, не ободряя его ни улыбкой, ни взглядом, женщина покоилась на волнах, словно нежась в постели, закрытая до подбородка синим покрывалом моря, под которым угадывалось колебание ее большой нестянутой груди. Он заходил все дальше в воду и, погрузившись до пояса, под ее прикрытием снял с себя купальные трусы и вышвырнул на берег. И с чувством подлинного освобождения поплыл к ней, огромной распластавшейся медузой покачивавшейся на воде. Ему показалось, что она одобрительно кивнула ему.

Он не испытывал ни желания, ни стыда, взволнованный чистотой и естественностью того, что с ним происходило. Женщина, загадочная и молчаливая, была от него еще далеко, а он, словно впервые погрузившись в море, всем телом своим ощущал ласковое прикосновение и свежесть вновь познанного чуда — воды!

Он подплыл к ней.

— Что-то вы опаздываете сегодня! — проговорила она, стараясь казаться спокойной и сдержанной, но голос ее, как бы усиленный резонирующей глубью моря, предательски зазвенел над водой: — Где это вы задержались?

Они вернулись к берегу. Как дети, держась за руки, вышли из воды. Не глядя друг на друга. Он только видел краем глаза, как при ходьбе, переливаясь, словно на волнах, трепетала ее большая, напряженно поднятая грудь.

Возвращались они через лес, в этот давно переваливший за полдень час, принявший в свою тень все крылатое и жужжащее. Мухи неотступно осаждали свежую ссадину на его плече. Адский зной и гул дурманил голову.

Они шли молчаливые, усталые, задумчивые и расстались перед селом.

Дома он нашел на кухонном столе покрытый тарелками от мух уже остывший обед. Станы не было видно; должно быть, ушла или легла спать. Чего-то поев на ходу, он поднялся к себе в комнату, к счастью затемненную. Сполоснул руки под умывальником, стянул с себя одежду и лег навзничь, ничем не закрываясь, как только что лежал подле нее на песке.

Итак, все же это случилось. Вопреки его благим намерениям и планам. Но просто и естественно, с ни к чему необязывающей легкостью. Почти без слов и объяснений. И расстались они, не спросив имени друг друга, не назначив свидания.

Но заснуть он не мог. Поднялся и спустился на берег, когда солнце стояло еще высоко. Не захотел подойти и к старику, в тени латающему сети. Не глядя по сторонам, прошел через село, незамеченным миновал дом Филиппа Водовара и углубился в лес, к дальним бухтам, той самой тропой, которая сегодня привела его туда.

Духота и зной сгустились под сосновым шатром. С первых же шагов его атаковали тучи комаров и мошкары, возмущенных вторжением незваного пришельца на территорию их законной вотчины. Он отражал нападение, отбиваясь от них с помощью майки. В висках стучало, слабость накатывала на него волнами, он пожалел, что вышел из дому. Торопливо спустился к морю, подгоняемый к месту совершенного преступления безотчетным импульсом. Прошел, обжигаясь, по раскаленному песку. Его обдало знойным ветром, насыщенным подхваченным с пляжа песком.

На том месте, где они лежали днем, сохранились оттиски их тел. В грубых отпечатках, вдавившихся в песок, было что-то от помятой, истоптанной травы, оставленной туристами на зеленой поляне вместе с арбузными корками, консервными жестянками и бумажным сором. Было нелепо стоять здесь под солнцем над оскверненным, поруганным и униженным святилищем их мимолетной, но искренней любви, и он поспешил от него прочь. В бесцельном и выматывающем скитании по берегу убил он остаток дня и вернулся в село перед самым заходом солнца, чтобы хотя бы взглядом проводить уходивший в море баркас деда Томы с завербованным для подмоги мальчишкой. Издали послал он привет старому Харону, склонившемуся над веслами.

У села его встретили гомон и крики. Возбужденные женщины толпились на дороге.

— Залетный! — окликнул его Капитан, на своих длинных ходулях спеша к нему через ограды и межи. — Стой! Ты нам как раз и нужен.

— Что еще случилось? — отозвался он, пытаясь пробиться сквозь орущую толпу. Капитан уже преодолевал последнее препятствие.

— Пошли, пошли, я тебе покажу! — вцепился он в приезжего и, схватив под мышки, повлек за собой. — Филипп Водовар до полусмерти избил свою бабку палкой. Череп ей раскроил. Там она, в моем дворе.

— Что это он? За что?

— Почем мне знать? Это уж милиция установит. Надо вызвать милицию и составить протокол.

Словно огромный муравей, тащил Капитан свою жертву через канавы и межи, пока наконец не приволок в свой двор. Его загромождали разбитые бочки, заржавевшие якоря, старые кастрюли и осколки корабельных ламп. На двух соединенных досках, покрытых мешковиной, с рваной, засаленной подушкой под головой, словно на одре, лежала бабка Мара. По селу разносились женские вопли:

— Убил! Насмерть убил! Череп проломил несчастной!

От бабки несло ракией; она была мертвецки пьяна. Один чулок сполз, оголив колено в чешуйчатой корке грязи. Под правым глазом у бабки красовался запекшийся кровоподтек, из полуоткрытого слюнявого рта вырывались не то стенания, не то храп.

— Отходит! — произнес Капитан. — Хрипит уже!

Окна водоваровского дома закрыты от любопытных взглядов ставнями. Женщины с кудахтаньем и гвалтом придвинулись к владениям делопроизводителя, а бабка Мара, пожевав еще немного беззубым ртом, пробормотала что-то невнятное и успокоилась — по всей видимости, заснула.

— Ой, боже мой, умирает! — заквохтали женщины, как вдруг в соседнем доме отворились ставни одного из окон и в нем появился сам хозяин в шляпе, с палкой в руках и очками на носу.

— Попробуйте подойти, я вас ошпарю кипятком. Вон он у меня уже кипит в горшке, — провозгласил он и добавил: — В порядке предусмотренной законом самозащиты. Разойдитесь, именем закона! — пророкотал он и с треском захлопнул ставню, а женщины испуганными курицами бросились со всех ног врассыпную.

Капитан Стеван вытащил ручку и протянул приезжему на подпись заявление, заготовленное им для милиции.

Проснулся он с тяжелой головой. Плечо болело. Царапина готова была нагноиться; кожа вокруг покраснела, припухла. Погода портилась. Из окна было видно, как над морем поднималась легкая дымка. От влажной духоты, преследовавшей его всю ночь, лоб покрывался испариной.

В предчувствии ненастья дед Тома забросил с вечера только две сети, остальные перегораживали пляж лабиринтами коридоров, не имеющих выхода. В кухне на столе приезжий нашел остывшую еду: Стана теперь с ним почти не встречалась. Он прихватил кусок хлеба и сыра и с книгой под мышкой, жуя на ходу, отправился в бухту.

Ветер и волны стерли вчерашние следы на песке, расписав его отметинами своих смелых набегов. Он расположился под дикой смоковницей, еще отбрасывавшей тень. Но ему не читалось. Не тянуло и в воду. Глядя на свинцовое море, отливавшее потускневшим зеркалом, он попытался собраться с мыслями.