Избранное

Искусство — все равно что поток! Как нельзя войти два раза в одну и ту же воду бурного потока, так невозможно вновь открыть уже открытое однажды в искусстве. Устарев, открытие грозится стать избитой и скучной банальностью. Путь познания есть путь открытий и в искусстве; мелкая, плоская истина — мелкое, плоское искусство. И только те произведения искусства, которые вдохновлены большой, глубокой истиной, переживают время, заставляют нас вновь и вновь возвращаться к их неиссякаемому роднику, при каждой новой встрече дарят нам радость новых откровений и открытий, когда-то пропущенных или не осознанных нами. Однако декларирование так называемых вечных тем совсем не равнозначно великому искусству. Напротив, обращение к вечным темам часто оборачивается общими местами, тогда как разработка малых проблем дает иной раз бессмертные шедевры, столетиями поражающие эстетический вкус непревзойденным мастерством и свежестью неумирающего искусства.

Это, собственно, в дополнение к прежним соображениям могло бы заключить, связав в единое целое давно вынашиваемый им, но существующий пока что в бессистемных и разрозненных набросках его труд под общим названием «Назначение искусства» (может быть, следовало добавить «современного» и, вероятно, «изобразительного»). С этой мыслью он поднялся с земли. Удовлетворенный рассуждением, доведенным до конца, а значит, и собой, спустился на берег, не зная еще, какую из уединенных бухт изберет он сегодня для себя.

Никто из местных в море не купался — купались только дети, но и те у причалов, прямо напротив села. Иностранцы и туристы, если и бывали здесь проездом, никогда не сходили на берег, и потому, кроме него, единственно та женщина, которую он застал на днях у моря, пользовалась побережьем. В селе ей, видимо, купаться не понравилось; отбросы, которые выкидывали из домов на песок, засоряли пляж, да и море грязное. На поверхности плавало моторное масло, дно усеяно черепками и опорками. Он и сам спускался к причалам только под вечер, чувствуя себя не в состоянии после дневного сна добрести до дальнего пляжа. Несколько дней назад он застал ее в одной укромной бухте; женщина лежала на мохнатом красном полотенце и, опершись на локти, смотрела куда-то вдаль. При появлении приезжего из зарослей кустарника она поспешила натянуть купальный костюм до надлежащего уровня. Казалось, она была недовольна его внезапным вторжением в ее уединенный отдых.

Да и сам он находился в замешательстве. Менее всего хотелось бы ему выглядеть навязчивым или любопытным. Не склонный заводить знакомства, а тем более пускаться в авантюры, он и сам нуждался сейчас в покое и одиночестве. Что же делать? Вернуться назад в кустарник? Или проскочить мимо нее в другую бухту? И он выбрал самое худшее из всего возможного: глядя себе под ноги и словно бы ее не замечая, опустился на песок посреди пляжа.

Они оказались один на один на пятачке ракушечной прибрежной отмели, замкнутой с двух сторон скалами, кустарником сзади и морем спереди. И между ними независимо от них самих и совершенно неизбежно в этом огражденном от мира пространстве, где они очутились, возникли токи нерасторжимых и напряженных отношений. Что-то помимо их воли прочно связывало их невидимыми нитями, объединяло в стройную систему отталкивающих или притягательных сил взаимодействия. Итак, он рисковал показаться нескромным, если смотрел в ту сторону, где сидела она, или чересчур пугливым при упорном от нее отворачивании. Но стоило ему, повинуясь безотчетному импульсу, кинуть на нее хотя бы беглый взгляд, как он встречался с ее устремленным на него взглядом и в полной растерянности, поверженный и посрамленный, отводил глаза. В едином ритме качающегося рычага также поднимались они со своих мест. Шел купаться он — ложилась загорать она, возвращалась из моря она и вытягивалась на песке — поднимался он и направлялся в воду. И так попеременно.

Наблюдателю, который вздумал бы посмотреть на них откуда-нибудь сверху — с верхушки сосны на скале, — они бы представились связанными веревкой кукольными марионетками в театре или частями механизма, действующего в строго определенной последовательности: переворачивались ли они с боку на бок, ложились ли навзничь, закинув руки за голову, приподнимались ли, опираясь на локти, принимались ли швырять в воду камешки…

Наконец, не вынеся напряженности положения и не добыв положенного срока, он разорвал насильственно тягостную связь, поднялся с песка, собрал свои вещи и пошел домой. По дороге не выдержал. Кинул взгляд в ее сторону; она тоже смотрела на него, как ему показалось, усмехаясь едва ли не насмешливо. Промелькнуть мимо нее безучастной тенью было немыслимо. Он кивнул головой в знак приветствия, и она, к его удивлению, с готовностью ответила ему свободной и широкой улыбкой.

Вечером он снова ее встретил. Пропеченный жаром до самых внутренностей, он пришел к Миле утолить жажду. Женщина шла от бакалейной лавки с покупками в плетеной сумке и первая кивнула ему издали, дружески и свойски улыбнувшись, и он ее приветствовал тем же. Пока он соображал, надо ли с ней заговорить и что бы ей такое сказать, она взбежала по ступенькам на верхнюю террасу и скрылась, послав ему привет краем взметнувшейся юбки и показав стройные ноги.

На следующее утро, поднявшись к Миле после удачного лова, чтобы передать рыбу на обед, он столкнулся с ней на том самом месте, где расстался накануне, — она спускалась с лестницы с полотенцем и соломенной шляпой в руках.

На этот раз они поздоровались, уже как старые знакомые.

— Мы, кажется, мешаем друг другу, — заметила она на ходу, не останавливаясь, чтобы дождаться ответа. — Надеюсь, сегодня нас не занесет в одну и ту же бухту.

И она сбежала по ступенькам. Красная ленточка на соломенной шляпе вымпелом мелькала среди зелени. Непонятно, как надо было понимать ее слова — как приглашение или как упрек. А впрочем, ему это совершенно безразлично.

Он задержался в селе дольше, чем предполагал. Сначала у Миле, пока тот пререкался с тощим, иссушенным зноем крестьянином из дальнего горного села, покупая у него сыр и пршуту. Потом у причалов со старым рыбаком, распутывавшим сети. Когда он выбрался наконец из села, солнце было уже высоко; должно быть, его новая знакомая решила, что сегодня ей удастся побыть на пляже одной.

В лесу пахло сосновой смолой. Он шел голый по пояс, и пот стекал с него ручьями. Полотняные брюки он натянул на купальные трусы, и руки у него были свободны. Срывая мимоходом листья лавра и розмарина, он растирал их пальцами и нюхал. Узкая, устланная хвоей тропа вела его под сводом сосен по холмам к облюбованной им уединенной дальней бухте. Испещренный пятнами света и тени, он был неотличим от пестрого настила хвои на земле. Он представлялся себе полинезийским воином, островитянином, татуированным и изукрашенным боевыми узорами. Или судовладельцем из античной древности, который спешит через лес кипарисов и сосен к высокой скале на мысу посмотреть, не возвращаются ли из дальних стран его корабли, груженные маслом, зерном и пряностями, ожидавшиеся обратно к утру, если боги и ветры были к ним благосклонны.

Тонкая пестрая змея, вспугнутая его шагами, скользнула к старой ограде и, просунувшись в щель головой, вобрала в нее все свое длинное тело. Потянуло запахом моря. И тропа говорила о близости моря — знакомая тропа, не раз уже выводившая его на берег. Еще несколько метров, и, раздвинув, словно полы театрального занавеса, ветви лаврового куста, он ступит на песок бухты, раскинувшейся полукружием античного театра, одним взглядом охватив с возвышения амфитеатра всю ширь открывшегося моря с парусниками вдали, под порывами легкого бриза медленно приближающимися к родным берегам.

Ветка дикого граната до крови расцарапала его вспотевшее плечо. Еще два-три шага. Море открылось его глазам — пустынное, в гребешках разгулявшихся волн, теряясь границей в знойном, мглистом мареве. На побелевшем раскаленном песке виднелись следы ног. Справа, под скалами, лежало знакомое красное полотенце и возле него — скинутой змеиной кожей — горка одежды. Женщина входила в море. Обнаженная.