Покушение на Гейдриха

Позже, 31 мая, нацисты дополнили описание внешности участников покушения. О Кубише было сказано, что рост его 168–170 см; возраст 30–35 лет; стройный, худой; лицо полное, круглое, бритое, скуластое; темноволосый. «У преступника по левой щеке текла кровь, он был ранен в левую щеку, в левое ухо либо в левый висок».

И Габчик был описан обстоятельнее, но, кажется нацисты по ошибке некоторые приметы Кубиша приписали Габчику. О нем сказано: «Прямой нос, полные губы, сильно выступающие скулы и волнистые, зачесанные назад темные волосы…»

Однако мы знаем, что «выступающие скулы» были у Кубиша. Портфели нацисты точно измерили: один был из мягкой бычьей кожи размером 410 на 210 мм, а второй — «коричневый, сильно потертый, из крокодиловой кожи. Размер 375 на 250 мм. Боковые швы неумело зашиты черной ниткой. В правом нижнем углу большая круглая дыра, которая была зашита четырьмя расходящимися стежками…»

Такова была обстановка в конце мая 1942 года. Гейдрих умирал в больнице на Буловке, а у гестапо были следы, которые никуда не вели. Легко ли найти владельца по портфелю, зашитому черной ниткой? Либо по поношенной кепке из универмага «Била Лабуть»? Нацисты, конечно, это понимали, но они надеялись, что найдется предатель, знающий больше этого.

Документы государственной тайной полиции свидетельствуют, что поиски шли полным ходом:

«По приказу начальника управления пражского гестапо в ночь с 27 на 28 мая 1942 г. в городе была проведена большая облава силами четырех с половиной тысяч полицейских, эсэсовцев, а также трех батальонов вермахта. Город был блокирован, произведены обыски квартир, прочесаны улицы, дворы».

Облава, проведенная в ночь с 27 на 28 мая, имела прежде всего политический характер и не дала, как и следовало ожидать (при использовании большого числа людей, не обученных полицейским методам), никаких результатов. Небольшого числа немецких и чешских сотрудников уголовной полиции, которым были приданы сотрудники государственной полиции из Брно и других городов, разумеется, не хватило на то, чтобы квалифицированно провести обыск в каждом доме. В 6 часов утра поиск пришлось прекратить, поскольку истекал срок запрета выходить из дома и дальнейшие розыски не имели бы успеха. В отдельных районах обыски были проведены не во всех домах.

Во время поисков был задержан 541 человек из числа тех, кто, несмотря на запрет, находился на улице и у кого оказались не в порядке пропуска. Из них полицейские комиссариаты, в которых находилось по одному сотруднику службы безопасности СД, после проверки личности сразу же отпустили 430 человек.

Пражскому гестапо были переданы 111 человек. Из них после тщательной проверки 88 человек были отпущены, а четыре (два бродяги, проститутка и несовершеннолетний) переданы полицейскому управлению в Праге.

«Среди лиц, взятых под стражу, находятся: один активист движения Сопротивления, находящийся на нелегальном положении с октября 1941 года и разыскиваемый нами, двое подозреваемых в подпольной деятельности, 4 еврея и 3 чешки — по подозрению в осквернении расы, 4 человека — за накопление сверхнормативных запасов продовольствия, одна женщина — за недозволенное хранение боеприпасов, один еврей, покинувший свое местожительство, один еврей — за хранение сочинений врагов Германии и двое чешских рабочих, дезертировавших с работ в рейхе».

Это — отрывок из рапорта, который содержит невольное признание провала всей облавы. Только арест Яна Зики, ведущего работника второго подпольного ЦК КПЧ (он и был тем «активистом» движения Сопротивления), означал для фашистов успех. (В связи с этим достойна внимания радиограмма Бартоша в Лондон от 14 мая 1942 г.: «Интенсивная, почти открытая деятельность коммунистов успешно убеждает массы людей в том, что они являются единственной действенной силой общества, которая не боится ни жертв, ни труда. Она импонирует людям и вызывает их симпатии. ЦРСР занимает пассивную позицию в этом вопросе…»)

Зика не был связан с Кубишем и Габчиком, и снова полиция оказалась в тупике.

Только подлость помогла напасть на верный след.

КВАРТИРА НА ВЕЛЬВАРСКОЙ УЛИЦЕ

— А здесь что у вас? — крикнул, обращаясь ко мне по-немецки, один из эсэсовцев и ударил ногой в дверь.

— Жилая комната. Стол, стул, тахта…

На тахте лежали подушки. Эсэсовец молчал, обшаривая глазами комнату. А я про себя твердила: «Он не должен заметить эту щель, он не должен заметить эту щель…» Аленка плакала. Щель вела в чуланчик, где спрятался Опалка.

— Вы где спите? — орал он на меня.

Я показала.

— А где спит ребенок?

Я едва держалась на ногах и указала рукой на вторую комнату. Он посмотрел на Аленку. Перед этим я шепнула ей, что надо говорить, но разве можно быть уверенным в ребенке… Поколебавшись, он прошел в соседнюю комнату.

Это была ужасная ночь.

Я уже раз пережила такое. Моего мужа казнили и 1941 году, я осталась одна с маленькой дочкой. Я ненавидела их, они исковеркали всю нашу жизнь, разбили, уничтожили семью… И поэтому я ни минуты не раздумывала, когда друзья обратились ко мне с просьбой укрыть человека.

Его, говорили, ищут немцы.

О своей жизни я не думала. Если погибну, знала: о дочке позаботятся родственники. И с нетерпением ждала дня, когда он придет.

Я не знала, как его зовут, что он тут делает, откуда приехал — с Востока или с Запада. Его надо было спрятать, у него была тут важная работа — вот что все решало.

Мы жили в Дейвице на Вельварской улице. Сойдя с трамвая у здания новой гимназии, надо было пройти налево по тропинке вверх между деревьями небольшой рощицы. От нас была видна эта дорожка среди берез.

Раздался звонок. Моя приятельница Божена, у которой он жил почти двадцать дней, привела его к нам и, попрощавшись, поспешила домой. А он остался на кухне. Высокий, стройный, с интеллигентным лицом.

— Меня зовут Адольф, — произнес он с приятной улыбкой.

Я показала ему, где он будет спать, куда сложить вещи (их было немного), и мы договорились обо всем. У меня было три комнаты, из одной дверь вела в маленький чуланчик, где человек мог едва уместиться. Я там держала ненужные вещи, и вот он пригодился. Дверца чулана была за диваном, и верхний край ее был выше спинки дивана сантиметров на десять. Я положила туда желто-синюю подушку с пестрым узором и закрыла щель. Адольфа я поместила в этой комнате, чтобы в случае опасности он мог быстро укрыться в тайнике.

На вилле, где мы жили, был привратник, но я ему ни о чем не говорила. Поэтому мне надо было точно знать время возвращения Адольфа, я сама спускалась вниз и открывала ему входную дверь. Иногда он целыми днями сидел дома, читал, а после обеда помогал мне вытирать посуду. Уходя, он всегда успокаивал меня, что все будет в порядке. Он был неразговорчивый, но добрый человек. Это было видно с первого взгляда. О своих делах никогда ничего не говорил, да я и не спрашивала. Я знала, что он борется против фашизма, и этого мне было достаточно.

27 мая он ушел очень рано. Придирчиво осмотрел костюм, содержимое карманов. Не забыл проверить револьвер, который почти всегда держал под подушкой у изголовья, попрощался, как обычно, и произнес:

— Сегодня у нас много работы. Если меня не будет в восемь часов вечера на тропинке, что ведет от остановки трамвая, значит, не приду, вы не беспокойтесь.

Он сбежал по лестнице, промелькнул среди деревьев, обернулся и помахал.

Я работала тогда у одной женщины — зубного врача, вела у нее картотеку. И вдруг я узнаю, часов около одиннадцати, что на Гейдриха было совершено покушение. Я испугалась — и сразу подумала об Адольфе. Имеет ли он к этому отношение? Целый день я была сама не своя, у меня все валилось из рук, из головы не шло это покушение. Я думала об Адольфе и Аленке, ей было тогда семь лет. Вечером Аленка хотела со мной поиграть, но у меня не было настроения. Я все поглядывала на дорожку. Придет ли? Наконец-то! Увидела его на тропинке, он поднимался от остановки, шел медленно, опустив голову. Встретила его, собрала на стол ужин, но он только, как бы извиняясь, улыбнулся: