Слезы Турана

Одна лишь дума тревожила сейчас властелина: «Огузы, огузы, огузы!» — стучала кровь в висках. Эта опасность висела над головой владыки, как снег в горах над путником. Казалось, пошевелись неосторожно, и лава обвалится, сорвется с кручи.

Санджар метнул острый и холодный взгляд по тронному залу. Здесь не было никого и, казалось, можно было довериться самому себе, спокойно порассуждать, соединить тревожные мысли об огузах и государстве. Султан Санджар по тем, казалось бы, незаметным случайным отдачам замечал, как день ото дня в руках его слабеет узда управления великим государством. Пока он не мог уловить главного, не мог сам себе признаться в неустойке, но тяжелые мрачные думы о великом султане все чаще посещали Санджара и ввергали в уныние и страх. Уже не было того большого сельджукидского государства, которое он получил в наследство от своего славного отца Мелик-шаха. Не было в руках и той всепобеждающей армии, которой руководил дед Тогрул-бек. Разве мог бы сейчас Санджар мечтать о походе на Константинополь, который когда-то лежал у копыт прославленного Алп-Арслана! Но прочь отгонял от себя эти мысли Санджар. Он не хотел и слышать о приближающейся слабости или разладе в государстве. Победа над Самаркандом показала, что он еще может держать в руках своих подчиненных. И не этим бедным родственникам — огузам, вставать на его пути.

— Эй, кто там? — позвал Санджар.

Из-за шелковой драпировки появились два телохранителя.

— Главного визиря!

Не прошло и минуты, как приказ был выполнен. Главный советник поднялся к трону, поцеловал пол у ног султана и приподнялся, согнув спину и преклонив голову. А султан Санджар как будто только проснулся, на рябом лице вспыхнул черный огонь глаз.

— Мне хотелось рассказать одну историю о нашем отце, — султан отпил из кубка вина и остатки подал визирю. — Однажды он ехал с Низам аль-Мульком на охоту. В одном из ущелий повелитель спросил своего наставника: чего бы тот в ту минуту хотел съесть?… И Низам аль-Мульк ответил: «Я с удовольствием бы проглотил яйцо всмятку, мой повелитель!» И вот три года спустя они снова проезжали по этому ущелью, и Мелик-шах опять спросил Низам ал-Мулька: «А с чем бы, мой визирь, ты хотел проглотить эти яйца?» «С солью», — ответил Низам аль-Мульк.

— О, если мои слова не оскорбят ответом ваш слух, величайший, — подхватил визирь, — я только добавлю к словам великого визиря: соль… нынешнего времени — острые клинки твоих воинов, которые сотрут с лица земли презренных огузов, происхождение которых не определят сто и один звездочет.

Из соседнего зала мягкой и плавной волной донеслись звуки лютни. Санджар прошелся по ковру и гордо замер у окна.

— Ты близок к истине, почтенный. Всякого, кто посмеет посягнуть на мою власть, я повешу вниз головой, за ребро, как ободранного барана. Памятью моих отцов я заткну глотку каждому, кто посмеет путать мои планы. Прикажи заготовить фирманы в Серахс и Балх. Пусть сушат мясо, готовят муку и ячмень… Скоро мы удостоим вниманием правителей этих благодатных оазисов. Клянусь аллахом, все негодяи, думающие нарушить цельность и могущество моего государства, познают холодок смерти. Пусть каждый из этих в боевом снаряжении выступит против огузов, моих единоплеменников, которым мы объявляем священную войну!.. Начинается великий поход.

Главный визирь вдруг заметил, как рука султана с дрожью сжала рукоятку кинжала. И в его когда-то властном лице проглянула неуверенность, сомнение… Не было в султане той силы и мощи, которая украсила историю государства победами на полях Персии, Мидии и Сирии; той непобедимости, которая пугала многих великих полководцев, создав легендарную историю Хорасана. Санджар долго молился, то и дело опускаясь на колени. На побледневшем, затканном гневом лице, незримо прорезались новые морщины.

— Воля неба всемогуща… Но ты видишь, аллах, сколько мне пришлось приложить стараний, чтобы сохранить государство от презренных газневидов, гурийцев, хорезмийцев.

Почти третью часть своей жизни я провел в походах. Разве не эта рука наводила страх на врагов и разила их без промаха! Так за что же ты даешь мне новые наказания?.. За что я должен принять на душу неслыханный грех — поднять руку на родственный мне народ?.. Разве ты не видишь, что сила, данная тобою, теряется? Окружающих меня раздирает зависть и жадность. Золото ставится выше чести… жизни!.. Прошу, аллах, измени путь и судьбу моего государства. Сделай так, чтобы мне не пришлось поднимать меч на близких людей к моему трону. Поверни коней всех подлецов, жаждущих наживы и крови, в другую сторону. Измени расположение звезд на небе, о аллах! — и повелитель грозного Мерва опустился на колени; тихо шепча молитвы, восхваляющие и призывающие силу неба.

Наступили тревожные времена. Это было начало XII века и распри в Хорасане все больше подрывали влияние этого государства на подвластные эмираты. При дворце сельджукидов образовались две группы приближенных. Одна из них шла корнями от персидских представителей, другая вела свою родословную от огузских племен.

Мнение царедворцев раскололось. Одни предлагали пощадить восставших, снова подчинив их султану и обложив огромным налогом. Другие ратовали за то, чтобы раз и навсегда покончить с воинственными племенами, поселившимися в верховьях Аму-Дарьи.

…Над Мервом плыла звездная ночь. Санджар лег на тахту, подложив под голову круглую персидскую подушку. И вдруг он громко крикнул:

— Эй, кто там! Прекратить пир! Пусть принесут сюда книги.

…Тихо покашливая, по длинному коридору шел хранитель царской библиотеки, придерживая рукой тяжелую книгу в серебряном переплете. Золотые застежки украшали редкую книжицу. Старик двигался осторожно, губы его шептали молитву; они мелко вздрагивали, от чего казалось, старик не то жует, не то всхлипывает. У двери в спальню старик поклонился заходящему солнцу, которое прислало через оконце свой прощальный луч.

— Великий аллах, дай мне силы и голос, чтобы он был похож на сладостные звуки флейты. И пусть сердце нашего повелителя расточает сегодня лишь одну доброту.

Старик снял перед дверью кожаную обувь, подбитую медными гвоздями, и осторожно ступил на ковер. На противоположном конце коврового великолепия восседал султан Санджар — гроза и гордость вселенной Из высокого резного арабского кальяна струился легкий, дурманящий дымок, распространяя по комнате сонливую блажь. Кивнув старику, султан потянулся и сказал:

— Читай, хранитель, и пусть твой голос будет приятным и легким, как дым этого кальяна. Мое сердце в дурном смятении… Читай!

Поправив белоснежную чалму, старик положил книгу на низенький раскладной столик и, перебирая четки из сандалового дерева, тихо проговорил:

— Знай же, единственный и величайший, твоих ушей должно коснуться то, чего они не дослушали в прошлый раз…

— Читай. Я хочу слушать о великом Ганнибале.

Хранитель царской библиотеки приложил правую руку к сердцу, губам и лбу. Низко поклонился. Пожелтевшая от старости рука осторожно перевернула плотные и звонкие, словно окостеневшие, страницы, исписанные красивой арабской вязью. Найдя нужное место, старец ровным голосом, нараспев, начал читать.

Санджар глубоко затянулся дымом, а Каймаз выжидательно свернулся клубочком на шелковой подушке у ног повелителя.

Ровный, красивый голос наполнял комнату успокоительным чтением.

— Пока природное честолюбие Тита находило себе выход в войнах, о которых мы рассказывали, — слышался голос чтеца, — он пользовался уважением сограждан. Уже после консульства Тит снова служил в войске, теперь в должности военного трибуна, хотя в этом не было необходимости. Но когда, постарев, он отошел от дел, то часто слышал упреки за то, что, вступив в возраст, когда можно быть свободным от всех забот, он тем не менее, не может сдержать своей юношеской запальчивости и жажды славы. По-видимому, один из таких безудержных порывов привел к его столкновению с Ганнибалом, после чего он многим стал отвратителен.

Ганнибал тайно бежал из своего родного Карфагена, жил какое-то время у Антиоха, но когда Антиох после битвы во Фригии охотно принял условия мира, Ганнибал снова бежал и после долгих странствований нашел, наконец, пристанище. В Риме все об этом знали, но никто не обращал внимания на бывшего врага — бессильного, старого и оставленного счастьем. Однако Тит, посланный сенатом к Прусию по каким-то делам, увидел Ганнибала и разгневался, что этот человек все еще жив, и хотя Прусий неоднократно и горячо просил за изгнанника, нашедшего у него убежище, Тит не уступил. Говорят, что существовало древнее пророчество о кончине Ганнибала. Ливийский край скрыл Ганнибала прах…