Страница 92 из 175
«Возьмите, возьмите от меня подарок!»
Они, конечно, взяли; видно, что хотят взять!
А Катя: «Шнапса, шнапса ей!»
Они: «Йо, йо, йо! йо, йо!» Значит: «Да, да!»
Посидели, ушли. Настала ночь. Мысли у меня в голове разные, чтобы мне узнать точные все сведения. Мне же важно, сколько бойцов, важно — вооруженные силы, все!
«Катюша, завтра пораньше разбуди меня!»
(Хотя и не спится.)
«Хорошо, разбужу!»
Разбудила, часов восемь утра; сама: «Я пойду, Клава, на базар!»
«Ну хорошо, сходи, я тут по улице пошатаюсь, пройдусь…»
Пошла и весь город я выходила. Сколько гаражей, где машины у них стоят, я все сосчитала. Сколько где зениток, какие вышки…
Город я знала. И в то время мысли, как кто предсказывает! Куда нужно иду. Весело, глазки строишь!
Я проходила до двенадцати часов дня. Прихожу домой, даже устала, вся упрела я: и все так спешила, будто бы на работу шла! Прихожу, Катюша дома.
«Клава, вот четыре литра принес офицер шнапса!»
«Большое спасибо! Сколько мне нужно уплатить? Вот, у меня две тысячи здесь есть. Но ведь, наверно, мало будет?»
«Не знаю. Им же тоже не за деньги достается! Он же продуктами заведует, он стащит оттуда, и все!»
«Ну как же, Катюша! Неудобно! Все ж человек старается, хороший. Надо!»
«А вот придет — предложишь, конечно!»
В четыре часа дня они опять приехали. Опять поздоровались и сели. Я вынимаю деньги, отдаю за шнапс и благодарю.
Они: «Не надо, не надо, что вы!»
«Возьмите, возьмите, большое спасибо, благодарю!»
«Деньги не нужны, а вы продайте мне пластинки! Здесь все патефон русь и пластинки — русь, я мало понимаю по-русски!»
«Пожалуйста! Вот двенадцать штук! Вам нравятся? Возьмите! И возьмите деньги!»
«Нет, нет, не надо. Пластинки возьмем, а деньги — никс».
Вынимают они шеколад две коробки и дают шеколад. Конечно, не естся, не пьется, ничего не по мне, потому что сидишь с врагом, переживаний сколько! И пусть бы сидел простой человек, а ведь сидит партизанка, и это задевает по-партизански! Сидишь, регулируешь: эх, и шлепнула бы сейчас, честное слово!
Поиграли они на пластинках. Я говорю: «Я завтра уезжаю домой! До свиданья!»
А у самой впечатление такое: «А как же я через Череху пройду?»
Катя: «Клава! Мы тебя проводим!»
«Это было бы для меня неплохо, я бы очень была довольна, если б проводили».
Говорит она ему по-немецки: «Приезжай завтра часов в восемь утра, и мы Клаву отвезем на машине!»
Он: «Йо, йо! Да, да!»
И так она пошла его проводить, этого офицера, Катя. И второй с ней. И вдруг эта Катя вернулась: «Офицер хочет с тобой познакомиться и желает, чтоб ты проводила его!»
Мне так в краску бросило, я не могу прямо! Ну как мне отказать? Невозможно! Справилась все же, пошла проводить. Подошли к их казарме. Он мне говорит: «Клавушка, мы завтра на машине приедем, проводим тебя далеко! Мы поедем…» (километров пятнадцать от Пскова, называет деревню).
Сердце злится невозможно, хоть они и относятся так хорошо. Эх, думаю, как вынула б я сейчас пистолет с валенка, вот бы у меня поскакали!
Обратно они нас довели до нашего дома, и мы сказали: «Нах хаус — мы идем спать!»
Они: «До свиданья, спокойной ночи!»
Вежливо себя ведут, за руку так крепко вел под ручку!
Прошла ночка. На самом деле, приезжают в восемь часов утра. И главное, у меня мешок-то большой: там и ваты, и лекарства, и шнапс тут. А вид у меня такой: немецкие бусы, красивый стеклярус, сережки купила она мне в подарок, купила перстенек. Поднимаю мешок, — мешок-то большой. Думаю: как бы вынести?
Я только подошла, они: «Давай, давай, я поднесу!»
Раз — мой мешок и понесли, и распрощались мы тут с хозяевами, и — в машину. Положили мешок, посадили нас и пятнадцать километров провезли меня.
И в той деревне — полицейские, гарнизон большой. Думаю: как высадят меня с машины, так все равно тут документы спрашивать будут (все же у меня сердце беспокоится!). Ну как я выеду? И главное, там есть знакомые, и знают, что я — в партизанах! Вот, думаю, тут-то я засыплюсь тогда! Я говорю: «Катя, чтоб они провезли меня за деревню! Потому что полицейские отберут у меня все!»
Она говорит по-немецки: «…А то полицейские ее тут разграбят!»
Они провезли за деревню, сошли с машины, беру я мешок, мешок тяжелый.
Накладываю так на плечи.
«Ведь вам же тяжело будет?»
«Ну, километров пять — десять отшагаю, переночую — до деревни дойду!»
«А мы полицейского заставим отвезти за несколько деревень!»
«Нет, нет, что вы!»
И сердце у меня дрожит: а ну как приневолят?
«Катя, не нужно! Поезжайте домой, спокойнее будет!»
На етим и остановились.
«Идите, спокойно шагайте, до свиданья. Здесь прощаемся на етим месте!»
А Катя прощается со мной, и у нее сердце что-то чувствует.
«…До свиданья, Клавушка, крепко тебя целую!»
«До свиданья!..»
И прощаюсь с обоими офицерами. И они крепко жмут руки: «Может, и не увидимся!..»
Я: «Ну что вы, я в Псков часто буду приезжать!»
«А когда вы приедете? Мы вас будем ждать и вам все приготовим!»
Уж не так, а меня тоже на «ты» называют!
«Если спокойно будет, я приеду в скором времени, а если… время-то военное, может быть, вас не будет, кто его знает? Кто ее знает, какая обстановка будет?»
«Йо, йо!.. Но все же приезжайте! Встречать будем и ждать!»
А все же сердце у меня радуется. Выйду, думаю, и выхожу из положения тяжелого!
Но путь — дальний, километров сто! Но об этим не волнуюсь, мне только угрожал Псков. А там-то я обойду, эти деревни все знаю — знакомые! А время, партизанами данное, уже было просрочено, я и из-за них волнуюсь, знаю, что они за меня переживают! Это ужасно!..
А все же хоть мешок тяжелый, но я так шагала шибко, и я отшагала сорок километров.
Когда я уже вышла, где есть партизаны, то я вошла в деревню, к старосте, попросила у него лошадь, из казенных. Прямо так: «Есть ли лошадь? По приказанию партизанского командира!»
А партизаны там уже были раньше!
И пистолет на боку!
Ночь. Немцы ночью не ездят. Как видно, староста этот был виноват перед Родиной. Он так растерялся!
«Есть здесь у старика лошадь армейская, при отступлении Красной Армии у старика осталась. Хорошая!»
«Ну вот, быстрыми темпами запрягите мне эту лошадь!»
Это же я прямо не знаю, как это у меня голова соображала, могли они меня там посадить и отправить! Набраться смелости тоже!
И быстро он мне запрег эту лошадь, и хозяину сказал, что очень много партизан, и лошадь требуют взять от тебя, от хозяина. Мобилизую!
Запрег в сани. Одна я села и поехала.
Лошадь была белая, жеребок хороший, пер он меня так, только хвиль была!
И я всю ночь ехала. Стало рассветать. Въезжаю в деревню (знаю, где есть немцы, где — нет!). Зашла в дом, Попросила лошади клевера у хозяина. Полный час конь кушал, напоила я его, но сама не кушала, абсолютно. Я очень волновалась.
И прибыла я в свою часть в пять часов вечера.
Въезжаю в деревню, где наша часть была расположена, — километров десять от большака. Стоят наши бойцы на посту.
«Ой, Клава! Ты жива?.. Командир здесь с ума сходит: пропала Юрьева!»
Командир партизанского отряда был Силачев…
Подъезжаю: «Где наш штаб?»
Только к окну я подъехала, выбегает наш командир с такими улыбками, и ничего, что я просрочила! Хватает меня в охапку: «Ну, как дела, дорогая?»
«Товарищ командир (и руку прикладываю), все в порядке!»
«Это не человек, а золото!.. Ну, что привезла?»
«Что нужно, все привезла!»
«А все ж долго, долго чего-то было!»
«Спрашиваешь, долго? С немцами загуляла!»
«Так мы можем замуж выдать!»
«Спасибо, товарищ командир, за ваше предложение! Вот выйди сам! Мы выйдем, пожалуй: где-нибудь автоматным огнем встретим этих мужиков!»
Начал он меня спрашивать. И сплю сама, не спалось же мне там, я ж нервничала, не знала, что делала… Но все же снаружи — как будто веселая, довольная была, но на сердце что у меня делалось — это жутко прямо!