Пост Леонардо

Паойде и Дудига отправились туда. Вернувшись через полчаса, они сообщили, что из деревни чукарамае сбежали все женщины и поэтому мужчины требовали, чтобы мы — я и Клаудио — пришли туда и помогли им вернуть жен. «Но мы сами пошли в лес, покричали, и все женщины вернулись», — доложил Паойде. Вопрос, как говорится, был исчерпан, мы легли спать. Ночь прошла спокойно, потом прошел день, а на следующий вечер, когда уже стемнело и над рекой, предвещая грозу, дул сильный ветер, мы снова услышали крики чукарамае.

И снова послали к ним Паойде и Дудигу. Однако ни сей раз они не доплыли до берега и вернулись, чтобы сказать нам, что у чукарамае происходит нечто непонятное: они очень злы, воинственно настроены и все время кричат, требуя меня и Клаудио. Ничего не поделаешь: мы взяли лодку и отправились туда.

Было уже совсем темно. Когда наша лодка ткнулась носом в песок, со всех сторон к ней подступили чукарамае, раскрашенные черной краской. А это было уже совсем плохо: черная окраска тел означает у индейцев подготовку к нападению.

Мы спросили, в чем дело, и чукарамае, грозно размахивая дубинками, закричали, что их жены снова сбежали в лес по нашей вине. И поэтому мы должны немедленно вернуть женщин. Но почему по нашей вине? — спросил я. Да потому, что мы с Клаудио два дня назад оставили возле деревни подарки только для мужчин: ножи, рыболовные крючки, леску. О женщинах мы не подумали. И они, обидевшись, ушли в лес. И мужчины, решив, что во всем виноваты именно мы, потребовали от нас «искупить свою вину» и вернуть им их жен.

Посовещавшись, мы решили идти в деревню. Однако едва мы успели выйти из лодки, как стало ясно, что дело принимает весьма скверный для нас оборот: один индеец схватил меня за правую руку, другой — за левую. Я крикнул Клаудио, что индейцы схватили меня, Клаудио ответил, что и он тоже схвачен и что на руках и ногах Паойде и Дудиги висят по четыре чукарамае.

Подталкиваемые чукарамае, мы шли по узкой тропке в их деревню, над нашими головами угрожающе мелькали бордуны и копья, темный лес гремел воинственными криками индейцев. Я, к несчастью, не заметив камня на дороге, споткнулся, упал и разбил себе колено. Чукарамае не обратили на это никакого внимания, подняли меня с земли и снова потащили вперед. Стиснув зубы от боли, я ковылял, подталкиваемый в спину и в голову, крики становились все громче и громче, индейцы устроили вокруг нас настоящую воинственную пляску.

Когда мы добрались до деревни, чукарамае вытолкнули нас на середину поляны к костру. Клаудио, я, Дудига и Пайоде оказались окружены несколькими сотнями разъяренных индейцев. Было их примерно человек триста пятьдесят — четыреста. Все с тяжелыми бордунами, копьями, луками. Все выкрашенные в черное...

Тут, в деревне, они снова потребовали, чтобы мы вернули им женщин. И если не вернем... Легко было предположить, что будет, если мы не вернем им женщин! Что делать? Отправляясь в эту экспедицию, мы с Клаудио немного освоили язык чукарамае. И я решил попробовать покричать, обращаясь к темному, казавшемуся безлюдным и необитаемым лесу: «Менинамембой! Кобекриде майкире! Менинамембой! Кобекриде майкире!» — «Женщины! Идите сюда! Белые — хорошие люди!» В ответ — ничего. «Менинамембой! Менинамембой!»

В ответ — молчание...

Костер начал угасать, и я закричал одному из чукарамае: «Куы! Куы! Куы!» Он почему-то послушался меня, подбросил веток, огонь полыхнул, осветив всех нас жарким пламенем, и это немного успокоило.

Мы снова принялись звать женщин, но никто не откликался. Огонь опять начал угасать, и чукарамае заметно ожесточились. Их крики стали громче, они приблизились к нам почти вплотную, размахивая оружием. Положение становилось критическим. И как в кинодраме, нагнетая страх, налетел ветер, хлынул ливень, загасив костер. Несколько головешек еще светились, и, понимая, что костер — наше последнее спасение, я закричал снова: «Куы! Куы! Куы! Куы!», но один из чукарамае подскочил к этим головешкам и затоптал их, разбросав голыми ногами угли.

Стало темно. Чукарамае кинулись к нам, схватили за руки, за плечи. И в этот момент где-то вдали послышался крик: «Мебените! Мебените! Мебените!» — «Старуха! Старуха! Старуха!» Сразу же наступила тишина. Кто-то бросил веток в костер, пламя поползло по хворосту, слегка осветило поляну. Метрах в пятнадцати от нас стояла старуха. Я показал знаками, что хочу с ней поговорить. Чукарамае расступились, и я смог приблизиться к этой женщине. Она жевала какой-то корень, и когда я подошел к ней, вынула эту жвачку изо рта и вымазала ею мои глаза, чтобы испугать сидящего во мне «дьявола».

Тогда я взял ее за руку и привел в центр круга к костру. Здесь я чинно поблагодарил ее за то, что она пришла, откликнувшись на наш зов, и попросил, чтобы она позвала остальных женщин. Она начала кричать. Кричала громко и пронзительно. И спустя несколько минут из черноты ночной сельвы показались женщины. Их, как потом я подсчитал, было около двухсот сорока, в том числе около семидесяти с грудными детишками па руках.

Тут в деревне началось всеобщее ликование. Мужчины, выражая свой восторг, радостно прыгали, вертелись, но женщины продолжали проявлять гнев и недовольство. И тогда мы с Клаудио поняли, что ушли они в лес не из-за нас, не из-за неполученных от нас подарков, а из-за каких-то своих недоразумений с мужчинами. Против нас женщины ничего не имели. Спустя несколько мгновений они даже сами стали нести нам лепешки «бижу», куски жареной рыбы и другие кушанья. Тогда я решил, так сказать, в педагогических целях рассердиться на чукарамае: начал кричать, угрожать им, ругаться. Но индейцы не обратили на это никакого внимания. Они ликовали по случаю возвращения женщин, а мы перестали их интересовать. И все же самый важный шаг к сближению был сделан. Мы уходили от них почти друзьями. И знали, что отныне можем возвращаться в эту деревню, когда захотим.

Справедливости ради должен сказать, что даже об этой — самой рискованной, самой опасной — экспедиции, которая чуть не стоила нам жизни, мы сохранили в памяти и другое воспоминание, одно из самых волнующих и трогательных.

У чукарамае, как и у большинства остальных племен, в каждой деревне имеется несколько наиболее уважаемых индейцев. Один из таких индейцев по имени Критао должен был уехать с нами, когда мы решили возвращаться в Шингу: мы пригласили его посмотреть новые места, надеясь, что он затем уговорит все племя переселиться поближе к нам.

Когда мы уезжали, и он вошел в нашу лодку... О, это была незабываемая сцена: вся деревня высыпала на берег. Критао плакал, слезы катились по его лицу, но он не обращал на них внимания и пел. Пел песню, которой чукарамае провожают своих соплеменников, отправляющихся в далекий путь. Критао пел, и вся деревня с берега отвечала ему. Нет, я не берусь описать это! Я сам чуть не заплакал, глядя на них, на этих чукарамае, которых мы недавно видели воинственными и неустрашимыми и которые сейчас страдали, расставаясь с сыном своего племени. Песня плыла над рекой, протяжная и грустная. Индейцы плакали, и у всех у нас подкатил комок к горлу... Мы почувствовали, что эти люди, которые несколько дней назад собирались убить нас, стали для нас близкими и родными.

НЕКОГДА ГРОЗНЫЕ ЧИКАО

Утро следующего дня началось, как обычно, сеансом связи с Сан-Пауло. Вот-вот должен был начаться сезон дождей, и поэтому Орландо интересовался лекарствами против малярии: во время дождей эта болезнь терзает людей особенно сильно.

С самолетом, на котором прибыл Нельсон, пришло письмо, извещавшее, что в аптеках Сан-Пауло появилось новое чрезвычайно эффективное противомалярийное средство под названием «фанасуфа». Нельсон, к которому Орландо обратился за советом, подтвердил, что это последнее слово науки, и, подняв указательный палец с аккуратно подпиленным ногтем, многозначительно изрек: «Американское последнее слово!»

— Алло! Алло! Сан-Пауло? Сколько стоит эта самая «фанасуфа»? Вы слышите меня? «Фанасуфа» сколько стоит, спрашиваю! Прием!..