«Красин» во льдах

— Напрасно так думаете. Только бы мне спастись и выздороветь! Я буду счастлив побывать в Арктике еще и еще! Я не сдаюсь, Трояни!

Инженер внимательно смотрит на седобородого больного товарища. Чечиони страдает больше всех. Он переживает катастрофу глубже и болезненнее, чем его начальник Умберто Нобиле, лежащий в этот момент в палатке со сломанной ногой и рукой и с тяжелой раной на голове. А между тем вот уже во второй раз, беседуя с инженером Трояни, механик погибшего дирижабля Чечиони вслух мечтает о новом путешествии в Арктику.

Проходит еще минут пять, прежде чем Бьяджи наконец снимает наушники, поднимается и шагает к палатке. Почти тогда же оставляет свою примитивную обсерваторию на льдине и высокий итальянец с каштановой бородкой. У него белый свитер длиннее верхней курточки и высовывается из-под нее наподобие широкого светлого пояса.

— Вильери, каково положение? — Данные наблюдения Вильери, по-видимому, занимают Трояни не меньше, чем новости радиста Джузеппе Бьяджи.

Но Вильери не считает возможным объявлять что-нибудь прежде, чем новости не будут доложены начальнику лагеря. Ничто внешне не напоминает в троих из этих людей о принадлежности их к военной среде. Ничто, кроме их манеры обращения друг с другом: больного генерала Умберто Нобиле, офицера Вильери и нижнего чина Джузеппе Бьяджи. Впрочем, им всем вместе с остальными тремя — чешским ученым Бегоунеком, инженером Трояни и механиком Чечиони — приходится есть из одной общей миски. Это обстоятельство не может не внести значительную простоту в обращение трех военных и значительно ослабить чинопочитание.

Забинтованная голова Умберто Нобиле выглядывает из палатки.

— Генерал, лучше мы подойдем к вам!

— Нет, нет. Я побуду на воздухе. Помогите, пожалуйста.

Ему помогают выползти из палатки. Голова в бинтах. Сломанную руку поддерживает повязка. Грязные бинты покрывают поврежденную ногу. Он оброс бородой так же, как и его товарищи. Поверх легкой брезентовой курточки на нем вязаный свитер, толстые башмаки. Из-под повязки на голове тускло поблескивает тонкое серебро седины, которого не было еще месяц назад. Дымчатые очки-консервы сдвинуты на смуглый, в морщинах лоб.

Его усаживают на обломке ящика. Раненый Чечиони садится рядом. Трояни, Вильери и черномазый Джузеппе Бьяджи опускаются на корточки. Бегоунек продолжает стоять, оглядывая итальянцев.

Бьяджи заговаривает первым. Со вчерашнего дня, судя по сообщениям, ничего значительного не произошло. Пароход «Читта ди Милано», плавучая база итальянской экспедиции, стоит сейчас в Виргобее, на Шпицбергене. «Читта ди Милано» доносит о готовящихся полетах шведских летчиков в район мыса Лей-Смита. То же сообщалось вчера. По-прежнему ничего о Руале Амундсене. Где-то у берегов острова Надежда, к востоку от архипелага Шпицберген, дрейфует во льдах советское судно «Малыгин». Экспедиция на «Малыгине» вышла в прошлом месяце из Архангельска, пытаясь с востока пробиться к льдине Нобиле…

Вильери вздыхает:

— Наименьшее количество шансов добраться до нас именно у «Малыгина».

— Я верю только в спасение самолетами, — замечает Бегоунек. — Но сможет ли тут опуститься какой-нибудь самолет?

Бьяджи напоминает о другом советском ледоколе, который также вышел на розыски аэронавтов «Италии». Ледокол называется «Красин». Он уже миновал Берген и держит курс норд.

— Я не могу представить себе, чтобы какое-нибудь судно в состоянии было пробиться сквозь подобные льды, — высказывает свое мнение инженер Трояни. — Советские люди слишком самоуверенны. У меня больше надежды на маленькие норвежские суда «Хобби» или «Браганца». По крайней мере, ими управляют норвежцы. А норвежцы знают толк в плавании среди льдов.

— Я продолжаю настаивать на своем, — повторяет Бегоунек. — Если нам еще суждено спастись, то только с помощью самолетов. Мы или погибнем на этой льдине, или нас спасут летчики. Но я спрашиваю, сможет ли тут опуститься самолет? Да или нет?

Вильери разводит руками:

— За ночь нас опять отнесло к востоку. Положение льдины беспрерывно меняется. На второй день после аварии наши координаты были: восемьдесят один градус четырнадцать минут северной широты и двадцать градусов двадцать пять минут восточной долготы по Гринвичу. Сегодня наши координаты — восемьдесят градусов тридцать три минуты северной широты и двадцать семь градусов двадцать четыре минуты восточной долготы. О течениях в здешних местах ничего не известно. Где гарантия, что нас снова не отнесет далеко на север? Наконец, площадь льдины сокращается изо дня в день. Вы измеряли сегодня, Трояни?

— Длина триста семнадцать метров, ширина двести один.

— Другими словами, льдина стала короче еще на три метра и уже еще на два!

Нобиле поднимает голову:

— Нет оснований предаваться тревоге. Пространство льдины еще вполне позволяет совершить здесь посадку самолета.

Но Бегоунек не доверяет льдине:

— Вы забываете, генерал, что вода подтачивает нашу льдину снизу. А солнце, как оно ни холодно здесь, мало-помалу подогревает наше ледяное жилище сверху. И льдина тает! Я утверждаю, что льдина тает!

Нобиле прерывает его:

— Нас спасут! Италия! Финляндия! Швеция! Норвегия! Даже Советское государство, как это ни странно, бросило свои технические силы, чтобы найти и спасти нас. Как смеем мы с вами роптать, когда самое страшное позади! Мы уже в состоянии поддерживать радиосвязь с «Читта ди Милано», а через него со всем миром! Наши родные уже знают, что мы с вами живы. Разве судьба не была к нам милостивее, чем к другим нашим спутникам, — к тем, кто остался в объятом пламенем дирижабле! Живы ли они? И где? Что было бы с нами, если бы в час несчастья из горящего дирижабля на лед не выпал вместе с нами мешок с запасной радиоаппаратурой? Что, если бы вдогонку мешку не полетели продукты, палатка, все, без чего мы не прожили бы здесь так долго! Подумайте о тех, кто унесен дирижаблем! Ведь у них нет запасной радиоаппаратуры, а установка на дирижабле безусловно погибла! Насколько мы счастливее их! И кто скажет, есть ли у нас с вами право на это счастье! Дорогой Бегоунек, придите в себя и оставьте ваши мрачные мысли. Когда это будет необходимо, мы перейдем с этой льдины на следующую. Нас спасут. Я бы хотел быть так же уверен в том, что спасут тех, кто исчез… Титинка! Титинка! Поди сюда, собачка моя… Ах ты бедная моя путешественница!

Седьмое живое существо, обитающее на ледяной площадке, с веселым лаем бросается к ногам Нобиле. Титинка — первая и пока единственная собака, побывавшая если не на самом полюсе, то, по крайней мере, над ним. Любимица Нобиле, с которой он не расставался даже во время полета на дирижабле. Небольшая, белая, с черными пятнами на смышленой морде, она выпала на лед в момент катастрофы вместе со своим хозяином. Иногда Нобиле со страхом смотрит на беспечного фокстерьера. Что, если настанет момент, когда иссякнут последние крохи провизии? Что, если голодные глаза его спутников остановятся на Титинке как на единственной возможности утолить голод? Правда, пока запасов хватает. Норма — триста граммов на человека в день.

Желтое слепящее солнце медленно катится над горизонтом, не закатываясь, не поднимаясь.

— Скоро полночь, — говорит Чечиони.

— Не все ли равно, день или ночь! — вздыхает Трояни. — И ночью и днем все то же солнце! Хотел бы я сейчас полюбоваться на золотую луну в моем Ривароло… Увы, Арктика — не Ривароло!

— Дзаппи любил говорить, что Арктику надо сжечь, — подхватывает Вильери. — Я, кажется, понимаю Дзаппи.

— Где теперь Дзаппи! — задумчиво произносит Бегоунек. — Где Финн Мальмгрен!

— И Дзаппи, и Мариано, и Мальмгрен, наверное, уже достигли земли, — говорит Бьяджи. — Я убежден в этом.

Бегоунек, защищая глаза от ночного солнца, вглядывается туда, куда много дней назад ушли Дзаппи, Мариано и Финн Мальмгрен.

— Если они достигли земли, их должны были уже обнаружить. Я боюсь…

— Это необязательно. Они могли затеряться среди горных хребтов Норд-Остланда, — высказывает предположение Трояни. — Вот только чем они смогут питаться?