Страница 14 из 48
Все мы почувствовали, как судно подпрыгнуло, как будто бы наскочило на что-то. Ледокол сначала поднялся кверху, затем возникло ощущение стремительного падения вниз. В ушах стоял неистовый грохот. Звуки напоминали пушечную пальбу. Тяжелые ядра летели и ударялись в стальные бока бортов. Что-то тяжелое билось о сталь красинской обшивки.
— Лед! — крикнул кто-то.
И мы бросились на верхнюю палубу.
Корабль был окружен бесчисленными ледяными плитами. Туман наполнялся грохотом льдин, налетавших на тело нашего корабля.
Ледяные плиты разной формы выплывали из густоты тумана и уходили в туман. Дышалось зимой, стужей, пахло морозом.
Лед был зеленым и голубым, синим и фиолетовым. Сверху его покрывал тонкий слой снега, блестевшего, как серебро елочных украшений. Льдины выставляли наружу свои прозрачные и цветные ребра. Между ними блестела черная вода океана.
Ледокол шел на льдины. Они разламывались под ним, у бортов ледокола в черной воде вскипало бледно-зеленое и голубое крошево битого льда.
Толщина льдин достигала метра и даже двух. Разламываясь, льдины переворачивались в воде ребрами кверху, как живые израненные существа. На многих из них желтели большие пятна — следы тюленей.
Удивление, которое мы видели у первых повстречавшихся нам тюленей, позднее мы наблюдали и у белых медведей. Они вовсе не пугались приближения необыкновенного чудовища, каким должен был казаться им ледокол. Они удивлялись ему и нескрываемо испытывали интерес, за который иной раз расплачивались своими тюленьими и медвежьими жизнями.
В тот день нам выдавали теплые полушубки, меховые шапки и сапоги. 28 июня, в полдень, для людей красинской экспедиции наступила зима.
Когда туман расходился, распахивался весь океан. Ночью светило желтое солнце. Океан был покрыт ледяными плитами. На плитах блестел снег. И оттого, что блеск льдов слепил глаза, мы смотрели на океан, на льдины и на лимонное желтое солнце сквозь дымчатые стекла очков. Все вокруг было так хорошо и так интересно, как будто все это придумано человеком!
В кают-компании на зеленом диване, в углу, маленькая женщина с большой челкой, закрывавшей до бровей ее лоб, кутаясь в темно-зеленый шарф, сшивала огромные полотнища для парашюта. Чухновский должен был сбросить этот парашют с прикрепленным к нему грузом продовольствия и разных вещей над льдиной, на которой находилось шесть человек, во главе с Лундборгом и Вильери. Чухновский подходил к Воронцовой, смотрел, хорошо ли сшиваются полосы, затем, успокоенный, отходил к пианино, садился и играл.
Потом снова вставал, смотрел на маленький пучок желтых цветов, которые еще с Бергена стояли в стакане на столе нашей кают-компании, наклонялся над ними, нюхал и говорил:
— Они уже увядают. Как жалко!
У берегов Шпицбергена
Всегда удивляла меня способность старого, тучного штурмана Брейнкопфа различать невидимые предметы, видеть невооруженным глазом какие-то необыкновенные точки там, где даже в самый сильный бинокль я не мог разглядеть ничего, кроме ровной линии горизонта. Однажды, стоя возле компаса на верхнем мостике, Август Дитрихович указал мне на горизонт и при этом заметил:
— Вот и Шпицберген.
Я совершенно напрасно вглядывался в синь горизонта, тщетно надеясь рассмотреть что-нибудь, кроме водной пустыни.
Но через несколько часов там, где еще недавно клубился легкий туман, возник остров Форланд, или, как его еще называют, Земля Принца Карла. Остров выступал из океана крутыми остроконечными горами. На склонах гор в расщелинах сверкало голубое серебро снега. «Красин» шел то во льдах, то чистой водой, по которой на большом расстоянии друг от друга плыли зеленые и голубые ледяные горы. Тюлени высовывали из воды черные блестящие морды. На поверхности воды стаями носилась водоплавающая птица. Крошечные утки-нырки в панике разбегались перед носом нашего корабля. Ими кишела вода. На льдинах, которые плыли нам навстречу, желтели медвежьи следы. Днем опять все задернулось молочным туманом. Затем туман рассеялся и открыл сверкающее серебро Земли Принца Карла и черный океан — по нему медленно передвигались оторванные от берегового припая куски ледяных полей.
Наконец-то перед нами Шпицберген!
Шпицберген — «Острые горы» — архипелаг Форланд — только один из многих его островов, узкий и длинный.
Русские в древности называли Шпицберген Грумантом, скандинавы — поэтическим именем «Свальбард».
1596 год считается датой официального открытия архипелага Шпицберген. Но задолго до этого года архангельские поморы уже знали суровую землю Грумант, которой сейчас мы любовались с борта нашего «Красина».
В истреблении китов в этих водах когда-то соревновались голландцы, норвежцы и англичане.
Нам удалось встретить только одного кита. Кит уже стал редкостью в водах Шпицбергена. И не киты в двадцатых и тридцатых годах XX века привлекали к Шпицбергену взоры промышленников, дипломатов, ученых.
На Шпицбергене, на западных его берегах, люди открыли уголь.
Более других мог рассказать о Шпицбергене наш спутник — доктор Гуль. Он с увлечением говорил, что здесь, почти под восьмидесятой параллелью северной широты, в заливе Вудбей, обнаружены горячие ключи с температурой плюс двадцать восемь по Цельсию!
— Горячие ключи на Шпицбергене!!!
— Совершенно серьезно. На северо-западе Шпицбергена мы нашли отчетливые следы вулканической деятельности. В Вудбее, где обнаружены горячие ключи, открыты древние вулканы.
О западном Шпицбергене Гуль мог рассказывать как о стране, в которой знает каждую пядь. Зато Норд-Остланд — огромный остров архипелага Северо-Восточная Земля, — по его словам, все еще оставался полным тайн. У западных берегов еще сказывается теплое дыхание Гольфстрима. Но Норд-Остланд — это земля в ледяном футляре.
«Красин» шел в обход западного Шпицбергена, на северо-восток, вдоль неисследованных берегов Норд-Остланда.
По-прежнему не было известий о группе Мальмгрена.
Днем 29 июня «Читта ди Милано» предложил прислать нам лоцмана.
Ответная радиограмма «Красина» гласила:
«Благодарим вас за любезное предложение. Имея на борту «Красина» лучших офицеров ледокольной службы, не испытываем необходимости в лоцмане. Все время идем во льдах и в тумане.
«Красин»
29/VI, 14 часов 35 минут».
В Виргобей, где стоял «Читта ди Милано», было решено не заходить: дорог каждый час!
«Красин» шел на расстоянии одиннадцати миль от острова Форланда. Очень хорошо была видна высшая точка западного Шпицбергена на высоте 1050 метров. Облака делили горы горизонтально. В полночь солнце сияло на севере. Сияние было неподвижное и мертвое. Океан серо-синий, небо едва голубое, с неподвижными белыми облаками.
Каждую ночь приходили радиовести. Каждую ночь радист принимал шведскую прессу:
«…Банкир Розенберг скончался в Вене, имея от роду семьдесят девять лет… Под Парижем сгорел автомобильный гараж… За доллар на бирже в Осло дают три кроны семьдесят эре…»
В ворохе точек-тире, между сообщением о курсе доллара в Осло и смерти престарелого Розенберга, радист уловил имя Мальмгрена. Шведская пресса сообщала:
«О группе Мальмгрена нет до сих пор никаких известий».
И снова точки-тире, летевшие из эфира, вещали о курсе доллара в Берлине, Лондоне, Париже и Риме…
Затем шведская пресса писала о судах «Квесте» и «Браганце». Оба судна, шведское и норвежское, уже достигли северной оконечности Шпицбергена — мыса Кап-Норд — и медленно пробирались во льдах.
Джудичи пророчил:
«Браганца» спасет группу, прежде чем «Красин» доберется до мыса Лей-Смита!»
Гуль не разделял мнения Джудичи. Когда его спрашивали, он наклонял голову, пальцами дотрагивался до своей рыжей, аккуратно подстриженной бороды и тихим голосом, почти шепотом произносил:
— Не думаю, чтобы «Браганце» удалось пройти дальше Кап-Норда. Только ледокол в состоянии будет форсировать лед севернее Шпицбергена.