Страница 5 из 44
Пал туман молочного цвета. Солнце закрылось. Впереди смутно стали вырисовываться острова Кармакульские и Храмцевы.
— Малый ход!
— Есть, малый ход…
Идем к берегу. Якоря задевают за грунт. Подбираем канаты. Створные (опознавательные) знаки при входе в Малые Кармакулы закрыты туманом. В тумане легко нарваться на рифы.
— Подождем, — решает капитан.
Ждем. Норд-ост усиливается. Сильным порывом срывает пену с волны, подбрасывает и водяной метелью ударяет в лицо. Машина работает, удерживая ледокол на месте. Спускаем моторную лодку. Паяльные лампы вспыхивают синим пламенем и гаснут: на таком ветру не разогреть мотора. Решаем итти на весельной шлюпке. К начальнику экспедиции подошла единственная на ледоколе женщина — научный работник — Рябцева-Демме.
— Отто Юльевич, разрешите спуститься на берег.
Шмидт, с развевающейся по ветру бородой, обдумывает.
— Хорошо, поезжайте.
На веслах идти трудно. Гребли, выбиваясь из сил. С ледокола за нами наблюдают. После часовой борьбы с волнами мы зашли за выступ скалы. Торопимся к становищу.
— Товарищи, давайте поднимемся наверх. Съэкономим время.
Многие пошли в обход. Крутой подъем был ненадежен. Борис Громов, корреспондент „Известий“, первый полез на кручу. Обнаженная со стороны моря скала состояла из продольных черных пластов сланца. Выдержат ли они тяжесть?
Камни с грохотом полетели вниз. Мой путь оказался менее опасным. Я уже наверху — жадно дышу весенним воздухом, собираю цветы и смотрю на высокие, серые, молчаливые горы, вечно прикрытые белой завесью тумана. Июлем на Новой Земле кончается мрачная, вьюжная полярная зима.
Слышу крик: Борис Громов в кожаных мокрых варежках тщетно цепляется за выступы скалы. Варежки скользят по гладкой поверхности сланца. Снять их он не может: нельзя нарушить равновесия. Необходима немедленная помощь. Но рыхлый берег не сдерживает моей тяжести. Решаю, зарывшись по локоть в землю одной рукой и обхватив другой серый, покрытый лишайниками камень, спуститься вниз. Подтягивая то одну, то другую ногу, тащу осторожно цепляющегося Громова. Он лезет по мне.
Обошлось благополучно. Отряхнув грязные, липкие руки, побежали догонять ушедших вперед.
Под ногами замелькала яркая расцветка мха. Таяли снега. Весенние ручьи, журча, бежали к морю. Из-под снега робко пробивались первые цветы — полярные маки. Осторожно перепрыгивая с камня на камень, через холмы, напрямик, иногда утопая в талом снегу, бежим к виднеющимся вдали небольшим домикам — становищу артели промышленников. Навстречу с громким лаем выбегают собаки ненцев. Из окон, дверей выглядывают ненцы, укутанные в зимние малицы. Русские охотники, заброшенные сюда из Печоры и б. Архангельской губернии, с расстегнутым воротом спешат к нам.
— Привезли газеты?
Мы виновато жмемся. Эх, что нам стоило захватить последние номера газет, купленные перед отправкой из Архангельска. Пришлось рассказывать на словах. Промышленники интересовались новостями с Большой Земли. С неослабевающим вниманием прослушали нашу информацию о XVI партийном съезде. Перебивая друг друга, они передавали свое, пережитое за зиму.
— Песцов здесь уйма. Ловятся хорошо. Все мы объединились в промышленную артель.
— Церковь превратили в общежитие, — перебивая других, спешил сообщить самое интересное председатель фактории Госторга.
— Пожалуйте к нам. Милости просим.
Северяне гостеприимны. В небольшой, уютно обставленной комнате начальник полярной станции Земли Франца-Иосифа — Иванов выбирает охотника для зимовки. Желающих ехать много. Председатель фактории Госторга рекомендовал тов. Кузнецова — лучшего охотника. За зиму он добыл 120 песцов, в то время как остальные охотники едва наловили по 20—30 песцов.
— Земля Франца-Иосифа должна сразу почувствовать присутствие лучшего охотника Севера…
Северяне не укладывают чемоданов, их груз не сложен — охотничьи винтовки, патроны и незаменимые спутники — собаки. Для себя две пары белья, несколько теплых оленьих шкур — и все. Беременная жена Кузнецова плакала. Плача, утешал ее пятигодовалый белокурый мальчуган:
— Не плачь. Отец уезжает на большую охоту.
Через два часа моторная лодка нас повезла к ледоколу. Обняв жену и сына, Кузнецов сидел у руля спокойный, милый и простой. Правда, лицо его было несколько сурово, — но он ведь житель Севера. Собаки умными глазами смотрели на нас, дрожа от холода. Некоторых из них мы прикрыли брезентом. Поздно вечером подошли к бортам ледокола. В кают-компании был уже накрыт стол. Ненец-охотник и русский промышленник узнали друг друга. Оказалось, они часто встречались зимой, вместе охотясь за редким экземпляром голубого песца.
— С таким ты не пропадешь, — говорит профессор Шмидт, хлопая по плечу Иванова.
Море покачивает. Надо уходить дальше от берега.
В 1 час ночи 20 июля „Седов“ поднял якоря, простился с Кармакулами и взял курс на Землю Франца-Иосифа.
— Полный вперед! В Арктику!
КУРС НА ЗЕМЛЮ ФРАНЦА-ИОСИФА
„В море Баренца можно исчезнуть…“
Над морем Баренца небо нависло тяжелыми тучами. Ветер завывал в вентиляторных трубах, налетал на стойла коров, едва не срывая брезенты; встающие перед носом „Седова“ огромные водяные горы пенились и рассыпались. Капитан в желтом непромокаемом плаще, подставив открытое лицо непогоде, бессменно стоял на капитанском мостике. Старший штурман записывал иззябшими за вахту руками в судовом журнале:
„Ветер крепчает, порывы доходят до 7 баллов. Волна усиливается. Вызванный боцман и запасной матрос закрыли брезентами коров и продрогших лошадей. Закрепили провизионные ящики. Ледокол кренится на левый бок. Волны падают через бок на палубу…“
„В море Баренца можно исчезнуть…“
Спрашиваю капитана:
— Будет шторм?
— Пожалуй, надо ждать. Барометр падает. К ночи немного тряхнет. Готовьтесь отдать концы из горла.
Кают-компания, всегда набитая членами экспедиции, пустеет. Морская болезнь наступает внезапно. Голова кружится. Становишься беспомощным. Ноги, налитые свинцом, прирастают к палубе. Шатаясь, как пьяные, один за другим уходили к себе в каюты с единственным желанием: спать. Как можно дольше спать!
— Полный вперед! В Арктику.
Разъяренные волны тяжкими ударами бьют по бортам „Седова“. В каюты просачивается вода. Сон не освежает. Тысячи мучительных сновидений. Вода каплет на лицо. Мокнет постель. Слышится собачий визг. Бедные псы. Они совсем беззащитны. Просыпаюсь от грохота катающихся по палубе железных бочек.
На моем одеяле, свернувшись калачиком, дремлет измокший колымский Мишка. Так вот откуда сырость. Ласковые сонные глаза Мишки смотрят на меня.
— Спи, спи…
Шатаются полки. Карабин Громова отделяется от стены. Выглядываю за двери и изумляюсь. Нина Петровна Демме в больших охотничьих сапогах осторожно перетаскивает с палубы в трюм горшки и ящики с гвоздикой, маргариткой, земляникой, настурцией, петрушкой, луком и альпийскими растениями.
— Боюсь, на спардеке — расшибет, унесет в море. Сорвется постройка первой оранжереи в полярном бассейне.
Выхожу наверх. Капитан попрежнему на мостике.
— Сбавить число оборотов в машине!
Морской ветер и долетающие брызги свирепого океана освежают тело. Крестьянские лошадки, заброшенные прямо от сохи в Ледовитое море, перестали есть сено, коровы позабыли о жвачке. Круглые, как яблоко, глаза их бессмысленно вращаются.
Двое суток бушевал океан. Застигнутые непогодой чайки с криком кружились над палубой. Двое суток пустовала кают-компания. Завхоз, не признавая шторма, распевал: