Сын крестьянский

В городе он зашел в знакомую остерию, где когда-то сидел с Вероникой и скромно пировал с ней. Хозяин был все тот же, веселый, толстый, как и тогда, слегка под хмельком. Иван занял местечко в углу, потребовал вина. Стал прислушиваться, и все с большим вниманием, к разговору за соседним столиком. За кувшином вина беседовали двое, видимо, служащие из коллегии внешних дел.

— Откуда же вернулся теперь мессерэ Бартоломео Песталоцци?

— Из Польши. Туда другого посла назначают. В Польше очень тревожно. Аристократы польские все вздорят между собой. Он про Московию рассказывал…

— Ну-ка, что там?

— На Руси Димитрия, не то ложного, не то истинного царя, убили. Князь Шуйский царем стал, а против него другие войной идут, и чернь взволновалась. Началась междоусобица.

За соседним столиком продолжали говорить, но Иван больше не слушал. Повторял про себя: «Чернь взволновалась! Этого и надобно было ждать. Народ поднялся! Так я и мнил!..»

Он вскочил, подошел к стойке, стал расплачиваться с хозяином. Тот узнал его.

— Мессерэ, а я вас помню! Вы здесь с молодой женой тогда сидели, винцо распивали.

Толстяк заулыбался, потом прибавил:

— Что-то вид у вас беспокойный…

— Уезжать собираюсь.

Хозяин не стал любопытствовать, куда хочет он ехать, протянул на прощание руку:

— Счастливого пути!

Уходя, Иван напряженно думал: «Счастливого, несчастливого — что будет, не ведаю. Токмо знаю: ехать надо! Вероника и Градениго проживут без меня».

Болотников зашел к Альгарди. «Прощусь. Человек верный. Уму-разуму меня наставлял. Человек справедливый!»

При входе Ивана Альгарди читал какую-то старую рукопись. Отложил ее и пытливо взглянул на вошедшего.

— Ты что, Джованни, не в себе? Расстроен чем?

Иван ответил не сразу. Сел на стул; собираясь с мыслями, погладил волосы, взглянул на портрет Леонардо да Винчи и решительно произнес:

— Слышал я, мессерэ Альгарди: на Руси междоусобица началась, чернь взволновалася. А я кто? Чернь и есть; и за нее стоять буду. На Русь еду. Решил твердо.

Альгарди радостно, взволнованно взглянул на него, воскликнул:

— Раз решил, значит, надо! Из Джованни опять Иваном хочешь стать? Хорошо! Успеха в твоем деле, в нашем деле желаю! Стой за правду! Подожди минуту!

Альгарди достал из-под кровати сундучок, открыл его ключом, вытащил мешочек с чем-то тяжелым.

— Бери! Не вздумай отказываться: обидишь меня.

— Что здесь? — спросил Иван.

— Сбереженные мной дукаты. У меня еще есть, не пропаду. А тебе деньги в пути нужны: и приодеться надо, и оружие купить. Бери! Прощай, друг!

Иван взял деньги. Они, со слезами на глазах, обнялись.

Идя домой, Болотников решил никому ничего не говорить, с Вероникой и старым Паоло не прощаться, как когда-то с родителями.

Последний вечер дома он был весел, даже чересчур весел. Только глаза его лихорадочно блестели. Смеялся, шутил. Крепко обнял жену, пожелал покойной ночи Градениго. Ушел спать в садовую беседку.

Утром на столе Градениго нашел записку:

«Моя дорогая Вероника! Люблю и любить буду всегда. Все же возвращаюсь на Русь. Еду! Прощай! Прощай и ты, Паоло!»

Темной ночью, взяв с собой оружие, деньги, небольшой узел, он ушел навсегда.

Глава IX

Дальний покой в старинном замке Мнишков в городе Самборе, в Польше. Окна раскрыты в темный сад. Раздается пение соловья, и доносится запах цветов. Яркая, звездная, безлунная ночь.

Стены покоя обиты золотой парчой. Картины прославленных мастеров. Бросается в глаза Венера Анадиомейская, рожденная из пены, поднимающаяся на гребне волны, нагая, прекрасная, полная греха и грусти… На стене — зеркало из полированной меди. На лепном потолке — изображение пляшущих, смеющихся амуров. С него спускается зажженная люстра. Большой стол посредине с красной бархатной скатертью. На нем — серебряный письменный прибор с гусиными перьями, несколько книг, пергаменты, свитки. Кресла с высокими резными спинками у стола и по стенам.

В комнате двое: Михаил Молчанов, нашедший приют в замке, и приглашенный им Иван Болотников.

Болотников сидит в глубоком кресле. Он в темной одежде иноземного покроя. Выделяется белый плоеный воротничок. К ногам прислонена сабля, подвешенная к кожаному поясу. Он наблюдает за собеседником, настороженно думает: «Иные сказывают, что Молчанов сей и есть царь Димитрий Иванович, кой спасся, а ляхи, вороги наши, приняли его. Дело темное с Молчановым… Затаюсь пред им!»

Молчанов нервно ходит по покою. Это человек лет тридцати пяти, среднего роста, рыжеватый. Хитрое, пронырливое лицо. Короткие усы и аккуратно подстриженная бородка. На нем красный атласный кафтан с пуговицами в виде серебряных шариков. На правом указательном пальце золотой перстень.

Михаил Андреевич Молчанов, русский служилый дворянин, стал близок Лжедимитрию I и занял выдающееся положение при его дворе. Тотчас после убийства Лжедимитрия Молчанов пробрался в Польшу. Он был одним из творцов версии о спасении Лжедимитрня I.

Приезд Болотникова вызвал в Польше большой интерес.

Пронеслась весть о прибытии из Венеции «прославленного казачьего атамана», героя необычайных приключений. «Прославленный атаман» побывал у татар, в Турции, в Италии. Он попал в рабство и плавал невольником на галерах. Теперь он прошел новый, полный приключений путь из Венеции к рубежам Московского государства, через земли немецкие, чешские, венгерские, через всю Польшу. Этот легендарный атаман оказался вместе с тем человеком «высокой книжности», человеком «глубокой учености».

Особенно заинтересовался Болотниковым Михаил Молчанов, узнав, что прибывший казачий атаман направляется на Русь для участия в разгорающейся борьбе против бояр. Он главным образом из-за своих соображений и распространял слухи об Иване Болотникове.

— Еду на Русь служить народному делу, — говорил Болотников, — биться супротив бояр да супротив… — он замялся, — иных всяких…

«Да супротив дворян-помещиков», — хотел сказать Болотников. Михаил Молчанов, дворянин и помещик, это понял, пытливо посмотрел на своего собеседника, со своей стороны хотел что-то сказать, но сдержался и лишь одобрительно кивнул головой. С шумом придвинул кресло и сел против Болотникова.

— Снова бояре престолом царским завладели, — продолжал Болотников. — Мало, видать, царь Иван Васильевич Грозный показнил супостатов…

— Истинно, истинно! — оживился Молчанов. — Верна речь твоя, Иван Исаевич! На царя Димитрия руку подняли, супостаты, — сокрушенно закачал он головой. — На кого подняли… На сына Грозного! Своего заводилу, боярина Шуйского, на престоле утвердили, над русской землей царем поставили. Можно ли терпеть такое воровство боярское?..

— Не место Шуйскому на престоле, — гневно сдвинул брови Болотников.

— Истинно, истинно разумеешь, Иван Исаевич! А ведомо ли тебе, что Шуйский крестоцеловальную запись выдал боярам — быть у них в послушании? Слыханное ли дело? Лист письменный, грамоту выдал и крест на том целовал. Все труды царя Грозного уничтожить норовят. Весь подвиг дворянского служения государству Московскому втуне останется. Мысленное ли дело? Всех чинов люди холопами боярскими станут на Руси. Поместья у дворян отберут и обратят в боярские вотчины. Бояре и без того мужиков к себе сманивают с дворянской земли. Ныне мужиков и вовсе отдадут им. Не царские воеводы градами и волостями управлять будут, а как встарь бояре-кормленщики. Города и волости в кормление к ним перейдут. Ведом ли тебе тот устав-порядок?

— Разумею.

— Целая округа, — продолжал Молчанов, — боярину отдается: города, посады градские, волости, села. Он и воевода, он и судья. Над людишками владыка, всех чинов люди под его начало ставятся. Царь он в своей округе.

— Того допустить нельзя. Не стерпит того народ. Не те времена! — гневно стукнул саблей о пол Болотников. — Восстанет народ-богатырь, длань свою могучую на супостатов подымет… Сомнет. Прахом развеет… Кто бы ни были те супостаты. Не пойдет народ в холопы, в крепость! Ни к вотчиннику-боярину, ни… — снова замялся Болотников, — не пойдет ни к кому…