Страница 92 из 92
Вот он, Болотников, проходит в хату к чеботарю послушать игру Олешки на гуслях. Льются звуки простой, бесхитростной песни, смеются синие глаза Олешки.
— Где ты, жив ли, родной мой?!
За решетчатым окном давно уже спустилась летняя ночь. На чистом темно-голубом небе взошел серп луны. Подрагивая от ветерка, ветка рябины то скрывала его, то вновь светлые лучики пробивались сквозь листву.
Было удивительно тихо.
Под утро, склонившись на скамью, Иван Исаевич незаметно уснул.
И снятся ему… Олешка вместе с Парфеновым. Оба сидят на конях. Те бьют копытами о землю, нетерпеливо ржут, рвутся. Всадники с трудом их удерживают, зовут:
— Скорей, скорей, воевода!
Федор Гора подводит ему любимого коня.
— Седай, друже.
Он, Иван Исаевич, вскакивает на коня, конь рванулся, и все четверо уже мчатся как вихрь по шляху в гору. Пыль клубится столбом. От стука копыт земля гудит. Парфенов приподнялся в седле, крикнул:
— Вперед! Вперед! К жизни вольной. Без бояр, без…
И все пропало…
Болотников проснулся от грубых толчков. Над ним стояли тюремщики. Сквозь окно, забранное в железа, пробивалось яркое солнце.
Иван Исаевич поспешно встал.
Его связали. Бросили на пол. Придавили коленом. Палач выколол ему глаза шилом.
Болотников не издал ни стона, ни звука.
Его положили на телегу. Увезли к реке. Привязали к ногам тяжелый камень. Бросили в воду.
До конца он молчал.
А по Руси продолжали перекатываться грозные волны крестьянских восстаний. Они то затихали, то нарастали. На гребне ее оказывались новые люди: Степан Разин, Кондрат Булавин, Емельян Пугачев.
Но среди новых борцов за лучшую народную долю, даже триста лет спустя, ходили легенды, сказы, звучали песни о народном вожде, крестьянском сыне Иване Болотникове.
Память о нем не угаснет.