Сын крестьянский

Народу мало. Хозяин поставил на стол белой колбасы из мозгов — «червеллаты», белый хлеб, блюдо фиг, кувшин с кисловатым виноградным вином.

— Кушайте, пейте, дети мои! Поправляйтесь после трудов праведных или после безделья! Вам лучше знать, после чего.

Подкрепились. Иван пошел провожать Веронику. Было темно. Идя через мост Большого канала, они глядели на воду. Гондолы виднелись уже неясно, но на каждой горел цветной фонарь, и по всему каналу мелькало множество разноцветных огоньков. Отражаясь в воде, теряясь вдали, они быстро передвигались во тьме. Получалась фантастическая световая пляска. Раздавались звуки гитар, мандолин, пение. Иван довел Веронику до гондолы. Простились, как старые знакомые.

— Мадонна, в гости к вам приеду! Разрешите?

Вероника, со своей загадочной улыбкой, освещенная большим фонарем на пристани, ответила:

— Что же, приезжайте, мессерэ! Буду рада! Сказала, где живет, села в гондолу и исчезла. До Ивана донеслись звуки песни:

Прошло несколько дней. Иван порывался навестить Веронику, но стеснялся, теряя присущую ему решительность. Наконец рано утром, в праздничный день, он поехал к ней — на Лидо, береговую полосу близ Венеции.

Выйдя из гондолы, он стал разыскивать дом, где жил Паоло Градениго, отец Вероники, и вскоре нашел его. Перед ним был потемневший от времени деревянный домик. У ограды стояли два темно-зеленых старых пирамидальных тополя. «Много таких дерев было у татар в Крыму…» — подумал Болотников, и воспоминание о неволе больно укололо сердце.

Вошел во двор. Хрипло залаял старый, беззубый пес. Из дому вышли Вероника и Паоло, высокий седоволосый крестьянин. Усы, бритый продолговатый подбородок. Лицо обветренное, морщинистое.

Иван увидел, что Вероника рада ему. Он осмелел. Девушка сказала отцу:

— Это мой новый знакомый, московит Джованни. Я его пригласила к нам.

Градениго приветливо поздоровался и повел гостя в домик.

Через покосившиеся сени вошли в большую бревенчатую комнату. «Совсем как у нас, — подумал Иван. — И здесь, видать, совсем житье не боярское…» Отличалось жилье разве только иконой: в углу висело деревянное распятие Христа и изображение девы Марии на потемневшем холсте. Еще висела на стене гравюра какого-то дожа, до того поблекшая, что разобрать очертания венецианского правителя было уже невозможно. Среди убогой обстановки Болотников вдруг увидел арфу.

— Мадонна, кто на этом играет?

— Я, мессерэ Джованни, — ответила, слегка смутившись, Вероника.

Еще одно бросилось в глаза Ивану: все в этом доме блистало чистотой. «Ее руки», — подумал Болотников.

Отец и дочь пошли показывать гостю свое хозяйство: небольшой двор, садик, полоску огорода. Безысходная, вековая бедность и здесь была окрашена чистотой и порядком.

У Вероники матери не было, давно умерла. Паоло жил с дочерью вдвоем. Жилось тяжело. Несколько выручали море и розы. Паоло рыбачил, а Вероника продавала цветы. Одно хозяйство прокормить не могло. Лично «свободный», не крепостной, Паоло вынужден был половину урожая фруктов своего садика и овощей огородной полоски отдавать землевладельцу. Земля, как у всех «свободных» крестьян в Италии, считалась арендной. Право собственности принадлежало землевладельцам.

Паоло долго рассказывал молодому гостю из далекой, неведомой страны о доле крестьянской под солнечным синим небом, на благодатной земле республики дожей.

«Жизнь не лучше нашей, — думал Болотников. — А противу казацкого вольного житья на Дону, что галера — «каторга».

— Кормилец-море приходит на помощь. Без моря гибель была бы у нас простому человеку, — вздохнул Градениго. — Пойдем взглянем на него.

Пошли втроем к морю. Стоял прекрасный летний день. На небе — ни тучки. Волны подкатывались к ногам и с шумом убегали, а по мокрому песку шныряли крабы, спасаясь в воде. В нескольких саженях от воды на шестах висели сети Градениго и других рыбаков. У Паоло была прикрепленная цепью к столбу смоленая лодка, со свернутым парусом на мачте.

— Нас несколько человек, — сказал он. — Вместе ловим рыбу и продаем тут же скупщику. Конечно, возить в город на базар было бы выгоднее, мессерэ Джованни, да мы задолжали нашему скупщику. Приходится весь улов ему одному сдавать. Трудно нам вдвоем со всем справиться, вот и влезаем в долги, — сокрушенно добавил старик.

«Не намек ли, что, мол, втроем было бы легче?» — мелькнула мысль у Болотникова. Градениго отослал Веронику:

— Ты, дочка, домой иди, что-нибудь приготовь нам, а мы скоро придем, только искупаемся. Грешно не искупаться в такой теплый день!

После ухода Вероники Ивану взгрустнулось. «Скрылась мадонна, и тоска приползла! Поди ж ты! Знать, сердце в полон попало!»

Жарились они, голые, на солнце, хотя и разные годами, но оба здоровые и сильные, наполненные радостью жизни, которая в Градениго играла, как старое фалернское вино, а в Иване бродила, как молодой виноград. Они пришлись по душе друг другу — московит с далекого севера и старый венецианец. Все окружающее было насыщено солнцем, спокойствием. Оба изредка лениво перебрасывались словами, а море тихо ворчало, словно было третьим собеседником. Пошли навстречу волнам, искупались. Не спеша вернулись домой.

Вероника, с ярким красным маком на груди, подала макарон и джьюнкаты — свежего творожистого сыра.

— А ну-ка, дочка, сыграй! Люблю твою музыку! — поев, обратился к дочери Градениго.

Вероника улыбнулась и села за арфу.

Ивану представилось, что за этой улыбкой кроется особый мир, неясный и таинственный, в который она его никогда не впустит, как бы они ни стали близки.

Вероника играла и пела народные песни, то веселые, то печальные. Болотников думал: «И здесь скорбят, печалуются, как на Руси. Али без печали жить нельзя?» И опять задумался Иван о своей далекой родине, об угнетенном народе своем…

Под конец Вероника сыграла одну вещь, сказав:

— Это, мессерэ Джованни, называется — прибой. Я сидела у моря, слушала и подбирала на арфе.

Вначале тихо, затем все сильнее и яростнее волны бьют о скалы, откатываются и снова упорно бьют. Буря! А потом постепенно стихают.

Простились тепло. Звали приезжать. А Вероника, когда уже отошла несколько шагов от гондолы, дружески помахала платком и… опять эта очаровательная, загадочная улыбка.

Полюбили Иван и Вероника друг друга. Виделись часто. Старик Градениго был доволен. Через два месяца справили свадьбу в одной из католических церквей Венеции. Иван для счастья Вероники и своего готов был венчаться в любой церкви.

Вскоре он ушел из гондольеров, переселился в дом Градениго, стал хозяйничать и рыбачить вместе со стариком, а то и Веронику брали с собой на ловлю.

Через год родился у них сын Пьетро. Жизнь стала еще полнее.

Несмотря на все свое счастье, Иван сильно тосковал по родине.

Раз в солнечный осенний день шел он по Лидо а видит: несутся по воздуху длинные паутинки. Захолонуло у Джованни сердце: вспомнил он бабье лето на родине. За околицей своей убогой деревеньки сидит у пашни паренек Ванюша. Куда ни глянь — рожь сжатая в снопах стоит, как войско великое. Вдали — лес, куда они, ребята, гурьбой по грибы ходили. Жаворонок трепещет в воздухе на одном месте крылышками, звонко распевает. Мимо тянется проселочная дорога. Вдоль нее шумят старые березы. Сидит Ванюша и видит: летят паутинки, много их… Откуда берутся, куда несутся?

Загрустил «венецеец Джованни» от этого воспоминания. «Русь, Русь… Дальняя, а сердцу близкая! Увижу ль тебя когда-нибудь?» Он стал себя успокаивать: «Что впусте печалиться? Живу, люблю жену, сына… Чего еще надо? Паутины дурню надо! Гляди на нее здесь!»