Сумерки

— Оправдывайся.

Андрийке не было больше причин хранить тайну, поскольку она была уже открыта. И он вполне откровенно и спокойно рассказал дяде о своих чувствах. По лицу воеводы разлилась глубокая печаль, ему казалось уже, что племянник погиб для него, семьи, родины, и православной веры. Но когда Андрийко передал свои, последние разговоры с Офкой и Сташком, Юрша поднял голову. С лица медленно сходила мучительная грусть и появлялось удивление. Наконец рука его поднялась, на этот раз, чтобы дружески похлопать отважного юношу по плечу.

— Ну, коли так, дело иное. Не думал я, что ты сам сможешь разглядеть всю гниль той почвы, где вырос этот цветочек! — И он ткнул большим пальцем назад, в сторону окон старостихи. — А что касается рыцарской службы женщине, то, согласно рыцарским правилам, ты поступил правильно. Но рыцарская служба — домысел благородных умов, полных высокой религиозности, верности и учтивости. Те рыцари и дамы не Офки и не Сташки, они не введут человека в грех. Покуда подлинный дух рыцарства жил ещё на Западе, тысячи мужей ежегодно плыли на восток, засевая своими костями и костями неверных святую землю в ожидании жатвы и царства божьего на земле. Но цвет того рыцарства погиб, завял, сгорел в огненных пустынях Сирии, а кто не сложил свою голову в бою, не умер от поветрий или жажды — растратил свою богатырскую силу в неслыханном распутстве Востока и вернулся домой дряхлым, обессиленным старцем. Осталась либо истощённая, обленившаяся, обнищалая сволочь, либо разжиревшие и неотёсанные бездельники, олухи. Вот кто представляет теперь на Западе рыцарей и служит дамам. Под их обычаями и поведением скрывается теперь разврат, а свет науки, веры и вдохновения следует искать на Западе у других. Всё это, как видишь, не нашего поля ягоды. Нам не по душе мир рыцарей и походы в святую землю. У нас хватает и своих неверных, начиная с татар и кончая невернейшими из неверных — шляхтичами. Они никогда не боролись с сарацинами и не видели святой земли, а рыцарство пришло к ним уже совсем не прежним. Тут оно снова расцвело, ведь как раз из таких бездельников-поганцев, такого воронья, жадного ко всему блестящему да к падали, и состоит шляхта. Она и насаждает у нас рыцарство с гербами, блеском, турнирами, но это не царство божье на земле, а дьявольское семя! Мой тебе совет — брось это служение. как ядовитый гриб…

— Я уже повесил свой шарф на уступе ворот, как сигнал для князя Олександра…

— Какого Олександра?

Юрша вскочил как ошпаренный.

— Какого Олександра? — переспросил он. — Что с тобой, парень?

— Князя Носа! Разве Сташко вам не говорил?

— Чего именно?

— Что он должен выкрасть старостиху…

Юрша посинел. Казалось, налившиеся, как верёвки, жилы на висках вот-вот лопнут, и чёрная кровь зальёт ему глаза. Руки воеводы судорожно корчились и глухо, раз за разом, ударяли о холодную сталь нагрудника. Шуба соскользнула с плеч и упала на пол. Андрийко понял, что нельзя терять ни минуты, не то с воеводой стрясётся беда. Он мигом расстегнул ему ожерёлок и откинул в угол, а в рот влил чарку мёду. Потом принялся расстёгивать панцирь, но Юрша уже пришёл в себя.

— Где этот Сташко? — спросил он хриплым голосом. — Он должен знать более серьёзные вещи! Я отдам его на муки, искалечу, убыо!

— Оставьте его, дядя, — попросил Андрийко, — он знает меньше моего, а мне давно уже известно, что князь Олександр без ума от старостихи. И боярину Миколе тоже.

— Коли так, всё пропало! — промолвил воевода, и голова его опустилась на руку.

Долго сидел он так, глубоко задумавшись, потом поднял голову и сказал:

— Вот, сынок, до чего довела русского витязя-героя шляхтянка! Решился выкрасть её у меня, своего кровного брата, увезти бог знает куда, чтобы погибнуть без веры, народа, державы.

— Но остались ещё мы, великий князь, Рогатинский, князь Федько…

— И господь-бог на небе! Но какой в этом прок? Коль скоро такое благородное сердце, как Нос, подался искушению, то на кого же можно положиться? Кругом ложь, себялюбие, скудоумие. Раз уж Олександр продаёт нас ради женщины, то не продаст ли нас и Свидригайло за титул, за королевский венец или ещё что-нибудь? Ох, порой сдаётся, что мы никогда не дождёмся рассвета и наше настоящее и грядущее погружено во мрак, из которого один выход — смерть!

Наступило молчание, только ветер сердито хлестал по кровле замка да выступам крепостных укреплений и нагонял в комнату клубы дыма.

— Что же, дядя, делать с князем Олександром?

Юрша сжал кулаки.

— Ох, и проучил бы я его, — пробормотал воевода сквозь зубы. — Как отец непослушного отрока, посадил бы в холодную дня на три, на хлеб и воду, чтобы вышибить из головы всякую чепуху…

— Конечно, дядя, но князь Нос — не я, он князь и… рыцарь. У него своя воля, самое большее, что вы можете, отдать его великому князю на суд…

Юрша потёр ладонью лоб.

— Не думай, сынок, что я этого не знаю. Говорит во мне гнев и обида… Жаль мне уплывающих из рук сокровищ, жаль попусту затраченного труда всей жизни. Точно глупый юнец, бьюсь я головой о стену, а тот, кто годится мне в сыновья, меня поучает. Ох, понимаю я отлично, что гневом и криком делу не помочь… лишь скорее утопишь дело в грязи самолюбия и своекорыстия, озлобишь умы немногих сторонников и отвратишь от общей борьбы за свободу отечества, веры, народа…

Воевода умолк и задумался, и, когда после долгого молчания встал, лицо его было суровым, но спокойным, как всегда.

— Сегодня вечером жди меня у себя после ужина, — сказал он.

— Позвать ли стражу?

— Нет! Я ведь убрал татар от дверей старостихи…

— Видел я, но не понимаю.

Юрша улыбнулся и опустил руку на плечо молодого человека,

— Не забывай, Андрийко, что я не только воевода, но и Юрша и не могу позволить трепать моё имя поганым нехристям. Когда идёт дело о наказании Юрши, не гоже глядеть на это головорезам-приспешникам. Я сам был бы тебе судьёй без защитника и ответного слова, но и без свидетелей твоего позора. Не должны они присутствовать и когда будем ловить Офку при твоей помощи.

Говоря это, Юрша забывал, что в нём говорит то же самолюбие, побудившее князя Носа ради слепой страсти пренебречь святым долгом. Не понимал того и Андрийко, да и не отдавал себе отчёта в намерениях дяди.

— Да, но если Офка убежит?.. — начал было он.

— Пусть себе едет с князем Олександром, я задерживать её не буду! — решительно промолвил воевода. — У меня хватит сил и смекалки, и это мой долг — бороться с врагами и коварством шляхты, но я не властен и не обязан оберегать верность чужой жены!

Юрша вышел, Андрийко же, обдумав слова и решения воеводы, пришёл к заключению, что его дядя потерял здравый рассудок и уже не владеет собой. Юрша-то и должен, хочет того или не хочет, оберегать ради Кердеевича честь Офки и, поскольку она всячески вредит замыслам сторонников великого князя, следить за каждым её шагом. А вот у воеводы, видать, иссякли силы, не хватило воли, и он решил избавиться от женщины, хитрость и злобу которой не смог раскусить, вместо того чтобы принять такие меры, перед которыми содрогалась его благородная, честная и прямая натура. Подобно хозяину, охотно избавлявшемуся от неверного и ленивого работника, несмотря на то, что выдал ему плату вперёд, воевода примирился с отъездом старостихи и даже радовался, что кто-то берёт её на свою ответственность, поскольку не Юрша выкрал её из замка и ие Юрша отступился от государственных интересов великого князя.

Андрийко с грустью, нетерпеливо ждал ночи. И хотя никто ничего ему не говорил, какой-то внутренний голос подсказывал юноше, что князь Нос прибудет именно в эту ночь. К вечеру ветер нагнал на безграничные поля Волыни тяжёлый серый туман и утих. Мороз спал, в воздухе потеплело, нужно было ждать оттепели. За ужином старый Савва жаловался на ломоту в костях, а Бабинский и Горностай засели за мёд, которым их усиленно потчевал Андрийко. С наступлением сумерек все разошлись, кто по комнатам, кто в кухню, кто в город. Андрийко отпустил стоявшего у калитки караульного, а когда совсем стемнело, два ратника-татарина стали на стражу по обе её стороны. Андрийко поднялся на галерею и посмотрел на площадь.