Кордон

Пилкин поинтересовался, когда и при каких обстоятельствах погиб адмирал.

— Он застрелился, — последовал ответ.

Константин Павлович недоверчиво посмотрел на-плен-

ника.

— Вы уверены?

— Да.

И англичанин в подробностях рассказал, когда и как это произошло. Унтер-офицер знал и то, что адмирал Феб-рие де Пуант и старшие офицеры старались зачем-то скрыть от экипажа самоубийство командующего союзной эскадрой. Они утверждали, что Дэвид Прайс выстрелил случайно, якобы заряженным пистолетом задел за портупею. Но все ведь произошло на глазах комендоров нижнего дека. Они видели, как адмирал вытащил пистолет из шкафа и уверенно подставил дуло к сердцу…

— Поразительная новость! — вырвалось у Пилкина. — Наши люди видели, как хоронили адмирала. Мы считали, что он погиб во время орудийной перестрелки.

Самоубийство Дэвида Прайса подтвердили и другие пленные. А легкораненый француз, помещенный в общий лазарет с русскими, рассказывая через переводчика о сражении 20 августа, поведал о любопытном случае, в который поверили все солдаты и матросы. Не будет же раненый европеец ни с того, ни с сего нести русским небылицу! Француз сам видел английского матроса Вильяма Бреффа, который, будучи вестовым, общался с покойным адмиралом. Дэвид Прайс, лежа на смертном одре, поймал пробегавшего вестового за руку и, подтянув к себе, проговорил на ухо: «Передай, матросик, адмиралу Феб-рие де Пуанту, что русские порт не сдадут. Пусть прекратит бессмысленное сражение и, пока не пролито много крови и не разрушены корабли, уводит эскадру домой». На прощанье покойник по-отцовски крепко обнял матроса и поцеловал.

От удивительного рассказа француза у всех раненых вытянулись лица и только переводчику, статскому советнику губернской канцелярии Анатолию Ивановичу Заруд-ному, почему-то стало весело. Не разубеждая, а значит, и не разочаровывая религиозных людей низшего чина в наивной выдумке, он восторженно произнес:

— И до чего же прозорливый адмирал Дэвид Прайс! Умница! Вот только неизвестно, внемлет ли его совету новый командующий, воинственный Фебрие де Пуант…

Слух о самоубийстве английского адмирала быстро обошел порт. Восприняли его защитники Петропавловска

по-разному. Одни усмотрели в необычном случае душевную надломленность командующего эскадрой, первым понявшим, в каком труднейшем положении он оказался у берегов маленького порта, над которым русские и не помышляют поднять белый флаг; другие были явно разочарованы, узнав, что адмирал погиб не от выстрелов с береговой батареи; третьи услышанному не верили, утверждая, что Дэвида Пр айса сразил снаряд, метко пущенный с Сигнального мыса или Кошечной косы. К последним относился и капитан 1 ранга Арбузов.

— Какую чепуху мелят в порту! — раздраженно говорил он офицерам. — Кому надо утверждать такой вздор? Застрелился! Неприятелю выгодна эта версия, он ее легковерам и подбросил, чтобы принизить метких и доблестных русских артиллеристов. Я не могу поверить, чтоб человек смелый, благородный, каким был английский адмирал, решился на самоубийство, и без всякой на то причины. Ересь! Сказки для детей. Мы его ухлопали.

С Арбузовым, зная его неуступчивость и настырность, офицеры не спорили.

Новый деревянный домик, в одной половине которого разместили Александра Петровича Максутова и Константина Осиповича Мровинского, а в другой, отгороженной наглухо, — двух раненых мальчиков-кантонистов, пах свежим тесом, мхом и оконной замазкой, Арбузов, входя в офицерскую половину, лицом к лицу столкнулся с корабельным доктором Вильчковским. Тот полушепотом, но настоятельно потребовал, чтобы посетитель не утомлял длинными и серьезными разговорами раненых, которые нуждаются в абсолютном покое. Капитан 1 ранга отмахнулся от медика, как от мухи.

В помещении со скромной мебелыо — две кровати, приставленные к ним низкие тумбочки с керосиновыми лампами-молниями, обеденный стол и шесть стульев, — кроме доктора и раненых офицеров, был Дмитрий Петрович Максутов. Он, пристроив стул к койке брата, что-то спокойно рассказывал. С приходом капитана 1 ранга помещение оживилось. Поздоровавшись с Дмитрием Петровичем и Константином Осиповичем за руку, Арбузов легко и комично пожал второму Максутову босую ногу. Это вызвало улыбку даже у Александра Петровича. Он, видимо, желая показать, что его здоровье не так уж безнадежно, высвободил из-под простыни руку и перекрестился.

— Бог милостив, — донесся тихий голос. — Всевышний

оставил мне правую руку. Могу креститься, а скоро, наверное, сумею и писать.

— Правой все сумеете делать, — заверил Арбузов. — А больше ничего не повредило?

— Господа, я вас предупреждал, — без промедления вмешался Вильчковский. — Александра Петровича трудными разговорами прошу не утомлять. Если возникнут вопросы по части его здоровья, обращайтесь ко мне. Лечащие врачи лучше пациентов знают их состояние.

— Ох, уж эти доктора! — подал недовольный голос Арбузов, не любивший выслушивать замечания. — Никогда им не угодишь! — Он взял стул, сел рядом с Мровин-ским и заговорил так, чтобы слышали все — Маленькую, но любопытную новость, Константин Осипович, я вам сообщу. Из Сероглазки нонешней ночью баба в порт к мужу лесом пробиралась. В темноте провалилась в яму и дрюпнулась… Представьте — села верхом на спящего медведя! Здоровенный косолапый выманул с ней наверх и распластался, сдох со страху. Баба пришла в порт с медвежьей шерстью в руках. Заикой сделалась. Кулаки ей едва разжали.

— Бедная женщина! — сочувственно произнес Мро-винский. — У нее ведь и сердце с перепугу могло лопнуть.

— Могло, — согласился Арбузов. — А разорвалось у медведя. На поверку, робчее бабы хозяин леса оказался. Солдаты утром приволокли его в порт. Говорят, пудов за двадцать будет.

Александр Павлович, желая поднять настроение больным, подбирал затейливые случаи и сообщал о них с веселой наигранностью.

— Во время боя, Константин Осипович, я видел, как не в вас, а в мою кокарду целился из штуцера англичанин, — шутливо сказал он. — Но вы с завидной ловкостью подставили свою ногу.

Мровинский улыбнулся.

— Я спасал жизнь старшему офицеру, — принял шутку инженер-поручик. — За такой самоотверженныйм поступок, согласитесь, полагается награда.

— Будем хлопотать.

Мровинский с перебитым пулей сухожилием, как и Максутов, лежал на спине, боясь пошевелиться, но бодрости духа не терял.

— Господин Вильчковский заверяет, что обойдемся без ампутации, — с надеждой сообщил он. — А это озна-

чает, что рано или поздно буду передвигаться на своих двоих. Приобрету клюку, вернее, элегантную трость, и буду выглядеть эдаким джентльменом, разумеется, в штатском платье.

— Если не будете нарушать моих советов, — вставил доктор, — то, допускаю, что до старости обойдетесь без клюки и до отставного возраста не снимете свою любимую форму.

— Клятвенно обещаю не нарушать, — Мровинский, изображая покорность, комично сложил руки крестом на груди. — Все ваши указания буду выполнять безропотно.

— Присоединяюсь, — подал слабый голос Александр Петрович.

— Бог даст, и мы вылечимся, — продолжил за него Дмитрий Петрович. — Из нас, шести братьев, на Сашу первого выпала такая беда. Впрочем, ничего не знаем о Павле. Он, судя по последнему письму, мичманом служит на Черном море. А там, надо полагать, идут баталии похлеще наших.

Все согласно кивнули. О черноморских событиях защитники порта наслышаны: главная арена войны, вне сомнений, на северном побережье, в Крыму.

— Обед доставили, — объявил Вильчковский, увидев из окна двоих матросов с корзинами. — С вашего позволения, вначале накормим мальчиков. — И он, не дожидаясь ни согласия, ни возражений, вышел встречать вестовых.

— С родственниками нам, Максутовым, повезло, — продолжил Дмитрий Петрович. — Большое у нас и дружное семейство. Даже на расстоянии друг друга не теряем, переписываемся. Вот только Юлия чуть не запропастилась.

— Какая Юлия? — поинтересовался Мровинский.