Кордон

Силен духом, влиятелен на фрегате священнослужитель Иона. Даже сам Изыльметьев без согласия иеромонаха не решится ни в какой день перенести или отменить часы, отведенные под богослужение. Оно из всех з^анятий на корабле по словесности считается самым важным. Никакие науки не влияют так на душу матроса, как святое писание, умело подаваемое опытным богослужителем.

Отец Иона желает матросам только добра. Иеромонах знает, что в человеческих душах никогда не исчезнет желание к исповеди. Кто еще, как не он, утешает земных грешных, вселяет в них веру в прекрасное будущее на том ~вете? А без цели и надежды человеку на земле жить тяжко. Вот и теперь, когда на фрегате валом валятся люди от болезней, иеромонах сам взялся исцелять их от недугов.

— Не слова, а медикаменты сейчас нужны людям, — запальчиво сказал духовному отцу доктор Вильчковский. — Не помешало бы питание больным улучшить.

Иеромонах возразил:

— Тебе, сын мой, люди доверяют свое немощное тело, а мне — душу. Разница в оном есть превеликая…

С иконой Николая Угодника — извечного покровителя русских моряков — священник обходит больных. Нет, икону в руках держит не он — она, массивная, обрамленная благородным металлом, для длительной переноски тяжеловата, — ее носит причетник. Отец Иона говорит больным утешительные слова, после которых они целуют всеисцеляющую и^ону. Она освобождает людей от любых недугов: от скорбута и тифа, от лихорадки и кровавого поноса, от головной и зубной боли. Не сразу, разумеется, человек вылечивается. Как скоро наступит выздоровление, зависит от самого больного. Если он искренне верит

в чудодейственную силу святой иконы, целует ее с пристрастием, возлагая надежды на Бога, Николай Угодник поможет ему скорее подняться на ноги. А коль занемогший, прикасаясь губами к святому образу, усомнится в своем исцелении, пусть пеняет на себя — такому человеку ни отец Иона, ни сам Бог-исцелитель не помощники;

Вот угомонился, перестал метаться в жару обросший густой рыжей щетиной моряк, уставился молча на священника. Иеромонах признал в нем старшего баталера. Непьющий раздатчик водки отличался на богослужении особым усердием. Отцу Ионе нравились такие люди. Они искренне и верно внимают Богу, не пропускают служения и с благоговейным вниманием слушают священные слова. Иеромонах подошел к притихшему моряку, начал читать молитву:

— Во имя отца и сына и святого духа…

— Moritur!1 — донесся до священника чей-то слабый голос.

Отец Иона наклонился к лицу старшего баталера и увидел неподвижные широко открытые глаза. Они застывали с последним изображением при жизни. Священник узрел в них самого себя. Пятясь к выходу, иеромонах за: бормотал:

— Святы божий, святы крепкий, святы бессмертный, помилуй нас…

Тихий океан в северном полушарии, по мнению моряков мира, самый буйный. Тайфуны, один коварнее другого, налетают на корабли и остервенело треплют их с такой силой, что не подай вовремя команду «Аврал!», не успей снять паруса, и ураган сломает мачты, закрутит судно, втянет в морскую пучину. Опытный капитан не поставит в шторм парусник на якоря. Сделай он это, и ходуном ходившие клюзы перегрызут якорные цепи. Лучшее спасение от тайфуна — это укрытие в бухте. Надо успеть войти в нее вовремя, встать в укромное место, прижаться к прибрежному склону и переждать непогоду. Так и поступают все капитаны, когда есть куда судну укрыться. Но что делать экипажу, если тайфун застанет корабль в открытом океане, вдали от материка и островов? Тут, как говорят моряки, положись на волю божью, но сам не плошай…

Словно догадываясь о бедственном положении экипа-

1 Moritur — умирает (лат.).

жа «Авроры» и в силу своего коварного и жестокого характера, желая окончательно доконать русских моряков, Джорджия, прилетевшая из южных широт, с визгом и грохотом обрушилась на фрегат, стремительно неся тучи мокрого снега. Неукротимая, лохматая, дико ревущая стихия облепила корабль тяжелой ледяной жижей. Она двое суток вертела, мотала парусник в черном вареве штормового моря, качая больных моряков в подвешанных койках со злобой придурковатой няньки.

Перебесилась и на третьи сутки к вечеру стихла свирепая Джорджия, вяло поплелась на север, таща за собой рваные тучи, как космы огромной ведьмы. А с противоположной стороны, разминувшись в несколько десятков миль со злой южанкой, на «Аврору» остервенело набросилась не менее взбалмошная и разрушительная Генриетта. Разнузданная особа злорадно освистала посмевших не устрашиться ее моряков двенадцатибалльным ветром, вскосматила океан пятисаженными волнами, которые в длину достигали трехсот метров. Беспрерывной продольной и поперечной качкой Генриетта, казалось, хотела вывернуть у людей нутро наизнанку. Она взметала корабль на гребни ревущих волн и тут же опускала в черную кромешную пучину, холодя сердца смельчаков. У моряков кружилась голова, рябило в глазах, к горлу подступала тошнота. Иллюминаторы кланялись дверям, двери — иллюминаторам, то в одну, то в другую сторону кренились переборки с прикрепленными к ним и палубе вещами. Под гулкими методичными ударами свинцовых волн скрипел и стонал корабль. Видавшие виды моряки прощались с жизнью.

Набушевавшись вволю, укротила свой вредный норов, угомонилась жаждущая жертв буйная северянка Генриетта. Адовая напасть миновала. И хотя ходившие ходуном волны еще продолжали биться о борта фрегата, ветер ослаб, тучи развеялись, появилось солнце.

«И кто же эти свирепые и беспощадные тайфуны назвал трогательными и нежными именами женщин? — думал Изыльметьев, смотря на утихающую стихию. — Не иначе как в насмешку над земными особами с невыносимо вредными и капризными характерами».

После тайфунов командир фрегата с доктором Виль-чковским обошёл больных. Болезнь никого не красит. Она изменила людей до неузнаваемости. Всматриваясь в похудевшие и обросшие лица моряков, Изыльметьев

догадывался, что кое-кто из них никогда не увидит берегов родной земли. У него от жалости сжималось сердце. Однако командиру нельзя расслабляться и показывать подчиненным угнетенность, слабость духа. Он старался быть добрым и даже веселым.

— Много прошли, немного и тем паче пройдем, — уверенно говорил Изыльметьев морякам, смотревшим на него с надеждой и верой в спасение. — Тяжела страда морская. Но мы, русские люди, видали всякое и не падали духом. Вынесем и это испытание. Держитесь, братцы!

И в ответ доносились слабые голоса:

— Бог даст, выдюжим…

— Вам дай Господь здоровья…

Изыльметьев подозвал к себе неподдающегося никаким болезням старшего боцмана Заборова, и они осмотрели с ним весь корабль. Капитан-лейтенант с огорчением узнал, что на фрегате поломаны трапы и перила правого борта, сорвана с ростров шлюпка; выломав палубные доски, свалился в пучину кормовой компас…

— Как думаешь, Матвей Сидорович, дойдем до залива Де-Кастри? — пожелал Изыльметьев узнать мнение опытного моряка.

Старший боцман посмотрел на него исподлобья.

— А куды нам, ядреный корень, деваться? — уклонился он от прямого ответа. — Не так, так этак…

— «Этак» не желательно, — сказал Изыльметьев, уловив у собеседника сомнение.

— Так оно, конечно, рады бы, да сами видите, что делается в экипаже, — грустно проговорил Заборов. — Вон как людей умолотило… Девятерых, понимаете, за борт спустили… Харчи на нет сходят. Воды, боюсь, не хватит. Трудно так дорогу одолеть.

— Трудно, — согласился Изыльметьев, — но надо, надо дойти.

— Сумление, Иван Николаевич, шибко берет, — сознался старший боцман, но огорчать окончательно командира корабля не стал — А может, и выкарабкаемся и из этой беды. И раньше ведь тяжко бывало…

— Бывало, — в раздумье повторил Изыльметьев.

Вскоре занемог и он сам. Его знобило, сильно болела

голова, поднялся жар. «Все признаки лихорадки», — определил болезнь Иван Николаевич и, поняв, что нуждается в медицинской помощи, велел вестовому пригласить лекаря. Однако оказалось, что доктор Вильчковский сва-

лился с ног в одно время с командиром корабля. Слег в постель и впал в беспамятство старший офицер Михаил Иванович Федоровский.