Страница 22 из 130
Это были нехитрые выражения обычной французской галантности — хвалить все и особенно то, чего ты вовсе не знаешь. Но натуре мсье Энно — сына парижских бульваров — была присуща еще и врожденная склонность к бурной аффектации. Проконсультироваться перед первым дипломатическим разговором ему не удалось: единственный, кто мог оказаться полезным из числа близких знакомых мсье Энно, — британский коммерции секретарь, специалист по продаже велосипедов, футбольных мячей и крокетных молотков — мистер Багге три дня тому назад отбыл в Одессу. В дни войны он также представлял на юге России не только английскую фирму спортивного инвентаря «Орт», но и прочие британские фирмы, снабжавшие русскую армию шинелями, ботинками, пистолетами «Браунинг» и авиамоторами «армстронг».
Закончив патетическое вступление, мсье Энно не умерил свою экзальтацию. Он вскочил со стула — Грушевский также вынужден был приподнять зад над креслом — и, вытянувшись, словно по команде «смирно», почти отрапортовал:
— Высокое правительство моей великой родины оказало мне честь и поручило задать вашему превосходительству пять вопросов, с тем чтобы ответы на них послужили основанием для принятия моим правительством решений, касающихся дальнейших взаимоотношений между нашими странами… Вопрос примо: ваша цель, мсье?
— Наша цель… хм!.. Мы ставим своей целью, мсье, возродить украинскую нацию.
— Чудесно! Вопрос секундо: ваши притязания, мой президент?
— Мы добиваемся… от Российского Временного правительства, чтобы оно, того… признало, что Украина есть Украина, а не Малороссия, то есть что украинская нация имеет право на существование…
— Прекрасно! Терцио: ваши претензии?
— Претензии? Хм! Как бы точнее сказать, мсье?.. Мы претендуем на то, чтобы Украина была таким же государством, как и все прочие, со всем тем, что положено каждому государству…
— Великолепно! Кварто: чего вы ожидаете от Франции?
— От Франции?
Грушевский был обескуражен. Вопросы сыпались слишком быстро, к тому же он никак не представлял себе, чего можно от Франции ожидать.
Нет, в самом деле, — что может понадобиться Украине от Франции? Чтобы франко–бельгийская компания продала Украине принадлежащий одной из ее фирм киевский трамвай? Так на это у Грушевского все равно не хватит денег — трамвай, пожалуй, дороговато бы стоил: вагоны, рельсы, электрический ток… Просить организовать салоны французских мод для дам высшего, казацких родов, украинского света? Но он был за то, чтобы дамы высшего украинского света одевались в корсетки и плахты, демонстрируя тем самым свою национальную сознательность… Что же еще есть во Франции, чего следовало бы желать? Страшные традиции французских революций? Всякие там конвенты, санкюлоты, гильотины… Ну нет! Михаил Сергеевич от рождения был человеком мирным… Ага! Грушевский наконец сообразил, как надлежит ответить — в русле дипломатического обмена мнениями.
— От Франции, — молвил он, — мы ожидаем, чтобы ваше правительство признало цель, стремления и претензии Украины.
— Несравненно! — воскликнул мсье Энно. — Тогда разрешите, мой президент, последний вопрос. Квинто: какова ваша позиция относительно дальнейшего участия в войне, которую Антанта и бывшая Российская империя, в чьем составе пребывали до сих пор территории вашей нынешней Украины, ведут против Германии и ее союзников?
Грушевский ухватился за кончик бороды и начал засовывать ее в рот. Вот это был вопрос так вопрос!
Войну три года тому назад объявило ненавистное Грушевскому великодержавное царское правительство — против «немецкого варварства», за братьев славян и во имя всяких других высоких идеалов. Однако каждому мало–мальски образованному человеку было понятно, что война ведется за новый раздел мира между крупнейшими державами, каждая из которых претендует на мировое господство. Но царь свергнут, царский режим упразднен, а войну народ объявил захватнической. Собственно, сопротивление народа войне и развязало революцию в бывшей Российской империи.
Однако Временное правительство, возложившее на себя власть над всеми территориями бывшей Российской империи, всего лишь три дня назад специальной нотой министра иностранных дел господина Милюкова заверило все союзные государства — Францию, Англию, Италию, а также и США, которые только что включились в войну, — что революционная России признает все государственные обязательства и будет продолжать войну до полной победы над империалистом–швабом! И добывать эту победу Временное правительство намеревалось во имя торжества справедливости, защиты родины и братьев славян от «немецкого варварства» и прочих высоких идеалов.
А народ и теперь, в дни революции, продолжал считать войну — междоусобною войною правительств. В стране ширились «пораженческие» настроения: даже целой поражения прекратить бесчеловечное всемирное кровопролитие!
Был «пораженцем» и Грушевский. Но его «пораженчество» имело особые причины. Он хотел, чтобы побежденная, обессиленная Россия уступила территорию Украины австро–венгерской империи. «Хоть и под чужою пятой, а все же «соборная Украина», — мыслил историк Грушевский. Что же мог он сейчас ответить на вопрос Франции, призывающей к победе над Германией и Австро–Венгрией?
— Понимаете… — пробормотал Грушевский, разжевывая бороду.
Мсье Энно уловил его неуверенность.
— Поймите! — воскликнул он. — Русский фронт бездеятелен! Русский солдат на позициях понял революцию и свободу так, что можно бросить оружие! Сегодня — тысяча первый день войны! Тысяча и один день воюют наши страны, — неужели тысячекратно пролитая кровь наших братьев пролились напрасно? Этого нельзя допустить, мой президент!
— Тысяча первый день? — пробормотал Грушевский, поспешно укрываясь за этот календарный эффект, чтобы выгадать время для размышлений. — Неужели тысяча первый? Кто бы подумал? Скажите на милость, — тысяча первый!..
И вдруг его осенило. Он пальцами развел бороду на две стороны, что бывало с ним в минуты особо торжественные, и величественно произнес:
— Почтенный и глубокоуважаемый мсье! Прошу информировать ваше высокое правительство, что как только желания, стремления и претензии украинской Центральной рады будут удовлетворены, то первой нашей целью явится создание национальной украинской армии. Российская армия, — тут Грушевский улыбнулся, и его улыбка исполнена была превосходства и тонко выраженного пренебрежения, — не в состоянии воевать: революционная анархия разлагает ее. Она уже разложилась, мсье! — воскликнул Грушевский и поднял палец, как всегда делал на лекциях, прежде чем сформулировать резюме, которое студентам надлежало записать в свои тетрадки. — Разложилась, ибо утратила национальные интересы, мсье! Те интересы, на страже которых поставило ее царское правительство. Царское правительство ушло — и национальных интересов не стало. А войско молодого украинского государства будет воодушевлено именно идеей защиты национальных интересов! Оно и возникнет для защиты национальных интересов и их утверждения. Украинское войско будет отменной боевой единицей — непобедимой и героической. Украинская армия будет воевать — уверяю вас, мсье!
На этом Грушевский закончил. Он, правда, не сказал, против кого собирается воевать предполагаемая украинская армия. Но ведь разговор был дипломатический, и при таком разговоре каждое лишнее слово — неосмотрительно, а многословие — опасно. И чтобы эффектно подчеркнуть свое заявление, Грушевский подбежал к письменному столу, схватил пачку телеграфных бланков, положенных секретаршей во время недавнего доклада, и размашисто бросил их на круглый стол перед представителем Франции.
— Вуаля, мсье! Депеши. С Северного фронта. Западного, Юго–Западного, Румынского и Турецкого — со всех фронтов… Вот, пожалуйста: из гарнизонов Петрограда, Москвы, Смоленска, Минска, Томска, Омска, Царицына, Батума, Баку… Офицеры и солдаты–украинцы разложившейся русской армии требуют организовать из них украинские национальные части. Передайте это, прошу вас, вашему глубокоуважаемому правительству, в частности мсье Клемансо и президенту Пуанкаре!