Страница 58 из 79
— Эгей, люди добрые! Где нам найти кавалерийский лагерь? Говорят, он здесь неподалеку.
Лилберн, морщась, пытался выехать из-под полосы дыма, стлавшегося по поляне. Старший угольщик поднял голову, отер сажу со лба и махнул рукой на восток:
— Все, что они у нас забирали, они увозили вон в ту сторону.
Он говорил без злобы, как о чем-то само собой разумеющемся. Младший усмехнулся и бросил лопату земли на белые поленья.
— Не держи на них зла, брат. Не их вина, что парламент задерживает жалованье. Но скоро этому будет положен конец. Вам заплатят за все взятое.
— Да ну? Честно говоря, на это мы и не надеемся. Мы бы сами были готовы заплатить последнее, лишь бы не видеть их больше.
Лилберн ухватил за локоть дернувшегося было вперед Овертона:
— Оставьте, Ричард. Дорога каждая минута.
Нахлестывая измученных лошадей, они поскакали в указанную сторону. Слева за деревьями мелькнули дома деревни, острая крыша церквушки. Лилберн пытался притушить в уме привычно вскипавшую пену слов, выбрать из них несколько самых простых и ясных, способных сдвинуть с места заколебавшихся людей, может, даже одно слово, призывное, как крик вахтенного с мачты — «земля!». Но даже если б он нашел такие слова, говорить их было некому. Они ехали уже полчаса — и никаких следов лагеря. Кони пошли шагом и только вздрагивали под ударами плеток. От разговора с угольщиком тягостный осадок остался на душе. «Все, что они у нас забирали…»
— Не мог он нарочно послать нас не в ту сторону? — крикнул сзади Овертон.
— Какой ему смысл?
— Мы проехали уже больше пяти миль.
— Проедем еще немного, а там посмотрим, что делать.
Лагеря по-прежнему не было, но еще через полчаса они увидели другую деревню. Им долго пришлось ездить от дома к дому, прежде чем нашелся хозяин, согласившийся за приличную сумму ссудить их свежими лошадьми. Конный полк? Да, он что-то слышал. Там, к северу, но где точно — понятия не имеет. Дорога на Уэр? О, это вам надо вернуться туда, откуда вы приехали. Нет, более прямого пути от них, к сожалению, нет.
Потратив еще с четверть часа на переседлывание, они понеслись обратно, полные тягостных предчувствий и мучительного ощущения упущенного времени. Голубые пятна протаяли кое-где на небе, но от этого вид его стал еще более холодным. Собственные следы, оставшиеся в дорожной пыли, неслись им навстречу. Справа мелькнула вырубка. Теперь уже два черных холма дымились на ней, но угольщиков видно не было. Ощущение безлюдья не пропало и на большой дороге — она казалась особенно опустевшей по контрасту с тем, что было на ней два часа назад. И лишь когда они доскакали наконец до окрестностей Уэра — не гул, не крики, не выстрелы, нет, но какое-то почти физическое напряжение, излучаемое тысячами собранных в одном месте людей, словно стало у них на пути, указало дорогу, заставило свернуть к тянувшимся справа холмам.
Широкая полоса примятой травы поднималась вверх по склону, и, как им показалось, несколько бегущих фигур промелькнуло в просветах между кустами. Один человек попытался перебежать перед мордами их коней, споткнулся, тут же вскочил, затравленно озираясь, и вдруг кинулся к ним навстречу, растопыривая руки и крича:
— Стойте! Куда вы? Беги, Джон-свободный! Пропало дело, бегите!
Кровь текла у него из широкого пореза во лбу, и все же Лилберн узнал его — это был тот солдат, который шутил насчет врагов невидимых, друзей не ждущих.
— Он дьявол в облике человеческом! Чистый дьявол, говорю я вам. И все его удачи и победы его — все от дьявола! Уносите ноги, пока он не дохнул на вас серным духом, скачите, не останавливаясь.
Лилберн свесился с седла, ухватил солдата за ворот, тряхнул.
— Да о ком ты?
— Кромвелем зовут его земное обличие, Кромвелем! Ворвался в наши ряды, один, со шпагой в руке, давил конем, срывал бумагу со шляп. Столько смелых людей — и никто, ни один человек не посмел ему перечить, не помешал схватить наших агитаторов!
— Смотрите! — крикнул Овертон. — Это Уайльдман!
Пригнув голову так, что волосы его смешались с конской гривой, Уайльдман скакал во весь опор, но, завидев их, натянул поводья, выбросил назад руку с плетью и прокричал срывающимся голосом:
— Будь проклята ваша солдатня, подполковник! Будь проклято это покорное отребье!
— Да что там произошло?
— Полки присягнули генералам. И полк вашего брата — тоже. Немного пошумели, — о да! — но стоило Кромвелю прикрикнуть на них, и они выдали зачинщиков. Мерзавцы! Были б вы под рукой, выдали бы и вас.
Лилберн, словно не веря, всматривался в бледное, искаженное лицо Уайльдмана, потом, ни слова не говоря, поехал наверх.
— Куда?! Назад!
Но его уже было не удержать. Он уже понял, что долгожданный берег обернулся миражем, но сквозь мрак и горечь, в которую погружалась душа, еще светило последним привычно-путеводным светом — скорей туда, откуда все спасаются бегством, именно туда, на самое острие опасности, скорей, скорей.
Неясный до того гул будто бы мгновенно приблизился, стал внятным, ринулся в уши, как только он выехал на гребень холма. Равнина, заполненная войсками, распахнулась перед ним, и как-то сам собой взгляд его сразу упал на крохотное белое пятно, затерянное в гуще красных, синих, коричневых мундиров, медно-стального блеска, шеренг, знамен. Рыжий осенний склон напротив поднимался полого и был изрезан аккуратными рядами палаток. Лилберн попытался понять, где какой полк, где штабные и Кромвель, — может, вот эта группа всадников, едущих перед строем? — но взгляд упорно возвращался к белому пятну внизу.
Всмотревшись, он понял, что белеет рубаха солдата.
Солдат стоял на открытом месте один и словно бы обращался с речью к тем, кто стоял чуть поодаль. Гул вдруг стих, и вместо него приплыла далекая барабанная дробь. Тогда Лилберн наконец разглядел перед солдатом линию поднятых мушкетных стволов и почти сразу увидел дымки.
Донесся треск залпа.
Солдат упал лицом вниз.
И тогда, не помня себя от отчаяния, гнева, омерзения, не надеясь уже что-то спасти и отстоять, а только доскакать и швырнуть в лицо тому, кого он считал виновным, всю свою ненависть, он дал шпоры коню, и тот, взвившись на дыбы, рванулся вперед, но сильные руки вцепились с двух сторон в поводья, пригнули конскую голову к земле, потом повернули, потащили назад.
— Предатель! Изменник! Ты тоже будешь судим! Я обвиняю тебя в измене, Кромвель! О, предатель!
Овертон, увлекая Лилберна за собой, повисал на нем, о чем-то просил, но ни слова его, ни сдавленная брань Уайльдмана, ни крики самого Лилберна были уже почти не слышны в тяжелом и грозном гуле, вновь поднимавшемся с равнины.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Левеллеры
«Его величество обязуется утвердить актом парламента на три года пресвитерианское управление в Англии и предпринять меры к активному подавлению сект, богохульств и ересей. Шотландия, со своей стороны, обязуется послать в Англию войска для охраны и установления истинной пресвитерианской веры, для защиты особы и авторитета его величества, для восстановления его в законных правах. И при первой возможности его величество прибудет в Шотландию и приложит все усилия для того, чтобы помочь деньгами, оружием, снаряжением означенному королевству Шотландия в ведении этой справедливой войны».
Из тайного соглашения, заключенного между королем и шотландцами на острове Уайт
«Казалось, никакие видимые силы не угрожали победившему парламенту, охраняемому доблестной армией Нового образца, и тем не менее положение его никогда еще не было таким опасным. Роялисты повсюду поднимали голову и с великой надеждой призывали к восстановлению короля и уничтожению парламента.
Беспорядки начались в апреле в самом Лондоне и затем стремительно распространились на близлежащие графства».
Мэй. «История Долгого парламента»