Страница 3 из 11
И.Г. Добродомов, профессор МПГУ, доктор филологических наук: «В громадном научном наследии О.Н. Трубачева поражает прежде всего обилие самого разнообразного материала из самых разных источников с умелым выбором из него самого главного, существенного и четкая методика его анализа, что отличает истинную высокую науку от расхожих мнений.
Олег Николаевич был великий этимолог, который умел извлечь из древнего слова максимум возможной сейчас информации о жизни наших далеких предков, приникнуть с помощью древних слов в строй их мыслей, уберегаясь как от их модернизации, так и от чрезмерной архаизации»[5].
Н.Н. Лисовой, доктор исторических наук, публицист: «С именем О.Н. Трубачева, великого ученого, крупнейшего знатока и исследователя славянских языков и истории славянской культуры, связаны такие глубокие пласты русского духовного творчества и национального сознания, что подлинный масштаб и значение этой утраты не вдруг и не скоро будут по достоинству осмыслены. Сказать, что российская наука и даже культура понесли невосполнимую потерю, значит сказать слишком мало.
Когда в последние годы приходилось общаться с О.Н. Трубачевым и Г.А. Богатовой, подлинными супругами, «впряженными в один плуг», издававшими ежегодно каждый по тому словаря (Олег Николаевич – ЭССЯ, Галина Александровна – «Словарь русского языка XI – XVII вв.»), невольно возникал в сознании образ круговой обороны.
И они действительно держали круговую оборону – против всех и всяческих врагов и недоброжелателей России и русского слова, против глобализмов и американизмов, нагрянувших к нам с Запада, против политического распада, аморализма и меркантилизма, подтачивающих общество изнутри.
В этом смысле со смертью Олега Николаевича, кратко сказать, не только меньше стало в мире Русской Науки – меньше стало Русского Человека…»[6].
Т.В. Богатова
К истокам Руси
Начиная этот непростой и, смею заверить, выстраданный рассказ о Руси Азовско-Черноморской, невольно переросший в остро ответственный, а потому вселявший в меня смущение, неоднократно откладываемый и вновь избираемый и уже на протяжении ряда лет не новый для меня сюжет – о Руси и ее названии, я приглашаю читателя обратить свой взор на юг, в данном случае – не на Крым, а на тот, в сущности, крайний юг собственно Руси-России, который при всех ее могучих прирастаниях и разрастаниях как был тысячу лет назад, так и остался фактически самым отдаленным южным форпостом Руси-России в ее исторически древнейших – европейских – пределах. Это Тамань, Таманский полуостров, древняя Тмутаракань. Более южные корректировки границ вследствие победоносных кавказских войн меня в данный момент не интересуют – не потому, что границы эти в силу известных причин оттеснены вспять, а скорее потому, что здесь речь пойдет в первую очередь о традиционно русском этническом пространстве.
У Тамани, снискавшей в литературе прошлого века репутацию самого скверного городишки на юге России, было большое прошлое – русское и дорусское. Это прошлое интересно и заслуживает нашего рассмотрения и даже пересмотра не только само по себе, оно небезразлично и для углубленного понимания вечного вопроса, «откуда есть пошла Русская земля», в особенности же того, как и откуда она стала так называться. Важность правильных ответов на эти взаимосвязанные вопросы давно поняли не только у нас в стране: «Тот, кто удачно объяснит название Руси, овладеет ключом к решению начал ее истории»[7].
Но сначала – по порядку. Самым серьезным суждением предшествующей научной мысли о Тмутараканском княжестве мы должны признать мнение о загадочности его возникновения и существования[8]. И наоборот, односторонне упрощенными представляются нам суждения тех современных исследователей, для которых начало русской Тмутаракани датируется лишь временем после походов князя Святослава во второй половине Х века[9], а их критика «умозрительности» мнения старых исследователей о присутствии там славян в более ранние века[10] становится, как увидим далее, все более голословной. И это при том, что старое, почтенное мнение о глубоких местных корнях Тмутараканского княжества[11], в свою очередь, уже не может удовлетворить нас сегодня, когда накоплены материалы для не столь однозначных, более широких решений и неожиданно конкретных ответов в духе славянско-неславянской взаимности.
Словом, попытка дать современное решение проблеме Тмутараканского княжества вновь влечет за собой весь комплекс Азовско-Черноморской Руси, несмотря на запретительные нотки в современной критике. Повторяется типичная ситуация в науке (и науковедении), когда инициаторы запретов или анафем на проблемы, будь то «ненаучная» («донаучная») теория дунайской прародины славян или, как в данном случае, древних корней Тмутараканского княжества и Азовско-Черноморской Руси, оказываются вынужденными расписаться как минимум в собственной недальновидности.
Я имею в виду недавно высказанное мнение, высказанное, надо сказать, бегло и в полной уверенности, что речь идет о вчерашнем дне науки: «Ее (легенды о Черноморской Руси. – О.Т.) абсурдность доказана еще учеными прошлого века, тем не менее, ее сторонники появлялись в 20 – 30-х годах, не исчезли они и ныне»[12]. Вот тезис, в котором я вижу типичный завал на пути к истине и собираюсь построить немалую часть своего дальнейшего изложения в плане расчистки этого завала, для чего, думаю, накопилось достаточно материала. Надо иметь, правда, при этом в виду, что спорящие уже с давних пор подвизаются в некоем подобии заколдованного круга, избрав либо славянскую идею в интерпретации этой южной приморской Руси, либо отрицание славянской идеи, а заодно – как бы для вящего порядка – и полное отрицание этой своеобразной Руси.
В числе одного из первых «запретителей» Черноморской Руси называют Ф.Ф. Вестберга с его исследованиями начала XX века, полемика с которым велась в основном с позиции изначального славянства этой Руси[13]. Позиция эта в прошлом была весьма активной, и ее защищали не последние имена в русской историографии – Гедеонов, Иловайский, Багалей и, конечно, Пархоменко[14].
Потом или, вернее, уже тогда произошло то, что просто не могло не произойти, – некий исторический обман зрения. В самом деле – ничего не стоило спутать туманную Русь Азовско-Черноморскую с несравненно более известной Днепровской, Киевской Русью, и нет смысла, видимо, особенно пенять за это историкам, оценивая сейчас трудность вопроса и двусмысленность источников. Памятуя об этой двусмысленности источников, да и самого русского вопроса на раннем этапе, не следует удивляться тому, что и проблема Азовско-Черноморской Руси обретала порой варяжский, норманнский акцент[15], и мы сталкиваемся с этим не один раз. Хотя и тут комплекс сведений об Азовско-Черноморской Руси явно мешал гладкости и цельности картины ранней истории Древней Руси в целом, и отчаянные попытки избавиться от этого комплекса способны были бы вызвать даже наше человеческое сочувствие, если бы дело было только в этом. Чего стоят, например, упрямые попытки уточнить в желаемом смысле перевод знаменитых трех мест из Льва Диакона. В соответствующих местах у этого византийского историка содержатся: (1) требование императора Цимисхия к князю Святославу, чтобы тот «удалился в свои области и к Киммерийскому Боспору…» (VI. 8), далее, (2) напоминание Цимисхия Святославу о том, что отец его Игорь спасся к Киммерийскому Боспору с десятком лодок (VI. 10), наконец, (3) высказывается предостережение, «…чтобы скифы (то есть русь. – Т.О.) не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор в том случае, если они будут обращены в бегство»[16]. Оказывается, комментаторов очень встревожило, что эти действительно яркие слова о Киммерийском Боспоре (то есть Керченском проливе) как месте, куда возвращаются скифы – тавро-скифы – росы, «дали многим историкам пищу для предположений о существовании Приазовской Руси. Но данная гипотеза зиждется лишь на неточности перевода, как латинского – Газе, так и старого русского – Попова…»[17]. Но «неточность» – если считать таковой упоминание о Боспоре Киммерийском – сохранена и в новейшем, видимо добротном, переводе М.М. Копыленко, и от ключевой роли Киммерийского Боспора в толковании этого вопроса не уйти никуда ни нам, ни комментаторам, как бы они ни редактировали употребление союзов в переводах Льва Диакона. Они, эти комментаторы[18], способны вызвать скорее раздражение, чем признательность, поскольку воюют с очевидностью, попутно без всяких оснований пытаясь посеять сомнения в «четких географических представлениях» Льва Диакона, а заодно и других ученых византийцев. Все это делает для нас сомнительными доводы самих этих скептиков, желающих ограничить черноморскую сферу деятельности первых русских князей днепровским устьем.
5
Добродомов И.Г. Олег Николаевич Трубачев // Там же, с. 18 – 29.
6
Лисовой Н.Н. Служение слову. Академик О.Н. Трубачев: ученый, человек, гражданин // Московская перспектива, 2002, октябрь.
7
Brückner A. O nazwach miejscowych. Kraków, 1935, с. 41.
8
Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. I. Период первый, киевский, или домонгольский, первая половина тома. Изд. 2-е. М., 1901.
9
Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1900.
10
Советская историография Киевской Руси. Отв. ред. В.В. Мавродин. Л., 1978.
11
Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. Изд. 2-е. М., 1882.
12
Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1900, с. 157, примеч. 131; см. еще сведения по истории вопроса в: Грицков В.В. Русы. Часть 3. Черноморская Русь. М., 1992.
13
Пархоменко В.А. У истоков русской государственности. (VIII – XI вв.). Л., 1924, с. 51.
14
Гедеонов С.А. Варяги и Русь. Историческое исследование. Ч. I – II. СПб., 1876, ч. I, с. XI; 5, с. 33, 150; 9, с. 174; 7, passim; см. еще: Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М.,1956, с. 83.
15
Голубинский Е. История русской церкви. Т. I. Период первый, киевский, или домонгольский, первая половина тома. Изд. 2-е. М., 1901, с. 47.
16
Лев Диакон. История. Перевод М.М. Копыленко. Комментарий М.Я. Сюзюмова, С.А. Иванова. М., 1988.
17
Там же, с. 197, комментарий.
18
См. еще специально Карышковский П.О. Лев Диакон о Тмутараканской Руси // Византийский временник, т. XVII. М.-Л., 1960, с. 39 и сл., passim.