Страница 72 из 115
— Метко! — крикнул Женька, а бабушка рассмеялась:
— Где пьют, там и бьют!
А Нефедов, коротко — за недостатком времени — пожалев о плафоне, предложил, разливая шампанское по бокалам:
— Ну, бабушка, говорите тост. Вы у нас старшая.
И только успели налить лимонад Женьке, как часы забили гулко: дон, дон-н-н... Двенадцать раз!
— Что же мне сказать? — спросила бабушка. — Скажу, как от века говорили. С Новым годом, с новым счастьем!
Выпили, посидели, и бабушка напомнила:
— Ну, Женя, загулял! Новый год встретили, а теперь, — добавила она с особой торжественностью, — в свою комнату!
Женька допил лимонад, соскочил со стула и, услышав от бабушки, что, уходя, надо пожелать что-то самое важное родителям, шмыгнул носом у дверей:
— Хоть бы и в этом году вам путевку не дали!
И остались у новогоднего стола вдвоем, Нефедов с Верой, и молчали, пока он, с улыбкой глядя на нее, не пропел «Давай закурим, товарищ, по одной...».
— Отец эту песню часто пел. И другую, самодельную, про ястребков...
— Каких?
— Ястребками называли истребителей. А он служил в БАО...
— А это что?
— Батальон аэродромного обслуживания. Сам отец не летал, только готовил полеты. А пел о ястребках... — Юрий Евгеньевич подпер рукой подбородок.
Песню перебил звонок.
— Опять Косухиных, — еще веселей повторила Вера, вернувшись, но не увидела мужа на своем месте. Он стоял на стуле у стены и откручивал стрелки часов назад, пока не остановил на десяти минутах двенадцатого.
— Что ты делаешь? Прибавил уходящему году? Встретили раньше?
— Я же новатор, — слезая со стула, ответил Юрий Евгеньевич. — Сама сокрушалась, как Женьку уложить.
— А бабушка?
— Бабушка все знает.
— А меня не предупредил.
— Для шутки. Я ж люблю веселиться. Не похоже? — Юрий Евгеньевич подлил шампанского в бокалы и чокнулся с Верой. — И людей люблю. Ведь могли приехать к нам... Аркадий Павлович, Докторенко, солдат...
И Вера тут же бокал поставила.
— Юра! Кто поедет из Москвы, даже из Ливен... к нам, на новоселье? Да еще под Новый год! Нельзя же так. Деньги на дорогу тратить. Не дураки!
— Я бы поехал, — улыбаясь сказал Нефедов. — Я дурак.
— Чего ты хочешь от жизни? — вздохнула Вера. — Сам не знаешь.
— Знаю. Ничего такого особенного. Кроме одного... Чтобы все вокруг шло по-человечески! Ведь это от нас самих зависит.
— Само собой шло? Не пойдет. Пойми ты!
— Это я как раз понял.
— Давно, недавно? Что же ты молчал? От робости?
— Я? Собака, понимаешь, лает... как пушка! А я...
— Да, ты у меня храбрый, — сказала Вера.
— Думалось, очень маленький я... Ну, кто я? Никто! А оказалось... Если мы, маленькие, все... — И опять раздался настойчивый звонок. — Гляди, разбегались!
Вера поднялась и ушла. А Нефедов положил голову на согнутый локоть. И шампанское, которое было крепче газировки, и обидное одиночество праздничной ночи быстро завели его в дрему... И он наконец, не останавливаясь, нараспашку открыл в отделении милиции высокую дверь, за которой сидел кто-то самый важный. Кто? В безграничной комнате, возможной только во сне, стояла простая школьная парта. И за ней сидел Женька.
Холодный пот прошиб Нефедова. Почему сын здесь? Что за начальник? С кого ему спрашивать? С отца?
— Папа! — ответил Женька. — А с кого же мне еще спрашивать? Не сердись!
И еще чьи-то голоса начали пробиваться в сон:
— Вы не сердитесь? Правда?
И Вера отвечала:
— Что вы, что вы?! Мы рады. Юра!
Он встряхнулся, вышел в прихожую и увидел Нерсесяна с немолодой женщиной — они оба уже разделись, и женщина причесывалась перед зеркалом, которое бабушка поставила в прихожей.
— Гаянэ! — крикнул Нерсесян. — Вот хозяин!
Часы ударили полночь.
— Скорей! — в панике закричал Нерсесян, подхватывая бутылку шампанского, которую они принесли с собой.
— Давайте мне! — заторопился и Нефедов. — Я умею!
Вера засмеялась, и в комнату, где закрутилась суматоха, оторвавшись от зеркала, вошла Гаянэ и сказала:
— С Новым годом!
И получила бокал шампанского. А часы еще били.
— Успели! — ликовал Нерсесян. — А то... Сидим дома. Одни!
— Почему? — спросила Вера, неуместно улыбаясь.
— А разве я знаю? Дети выросли. Смотрю — у нее слезы на глазах... Пойдем к Нефедовым! Оделись, пришли и — все! Свои же! — Он взял из рук Веры тарелку, наполненную закусками, попробовал с разных сторон. — У-у-у, как вкусно!
Стали есть, разговаривать, и Нерсесян, сделав еще глоток вина, спросил:
— Слушай, откуда у тебя такие связи? Такое, понимаешь, письмо пришло насчет твоей квартиры! Директору завода.
— От кого? — испугался Юрий Евгеньевич.
— На бланке... Не из учреждения. Но сбоку, вверху, как полагается, типографским шрифтом: академик А. П. Корецкий!
— А. П.? А-а! Аркадий Павлович! — догадался Нефедов. — Это рыболов. Я даже не знал, что он академик. Вот здорово! И ни о чем не просил его... Только телеграмму дал, чтобы не приезжал пока на новоселье. Временно откладывается. А он... Фу-ты черт, как неудобно!
— Можно сказать, никакой роли оно не сыграло, мы уже приняли решение, но — прекрасное письмо. Длинный текст! — рассказывал Нерсесян. — Директор меня спрашивает: кто такой этот Нефедов, что за него ходатайствует известный ученый? А я ему говорю: «Просто — Нефедов».
Вера повела Гаянэ показывать квартиру, а Нерсесян наклонился к Нефедову:
— И еще вот что я хочу сказать тебе, хороший человек! Почему кто-то должен за тебя вступаться? Почему сам молчишь в тряпочку?
— Хороших людей много.
— Тем более. Воевать надо за себя! Другие воюют!
— Бегают, ловчат, рвут. А дети смотрят...
— Э-э-э, — сказал Нерсесян, — но нельзя же и так жить, как рохля! Драться надо!
— И с вами?
— Выпили? — заметила Гаянэ, возвращаясь.
И Вера засмеялась и объявила:
— Драчуны! Сейчас будет чай с пирогами.
Но перед чаем вдруг надумали пройтись и посмотреть, какой он, Новый год. Нерсесян утверждал, что существует такая традиция, и первым вышел с Гаянэ на лестничную площадку. А Вера, радуясь, что бабушка напекла много пирогов, побежала на кухню поставить чайник, и Нефедов ждал в прихожей, прислонившись спиной к стене и держа ее пальто наготове. И покрикивал, торопя жену:
— Гёрла!
Во дворе они долго смотрели на освещенные окна нового дома. Обрывки музыки долетали из-за этих окон. С неба падал снег. Они стали лепить снежки и, смеясь, бросать их в окна, к которым изнутри тут же начали прилипать лица — вопрошающие, недовольные, улыбавшиеся. Много лиц.
СЛОБОДА
1
Снова пригрело... Который уж день подряд солнце лупило с синей высоты во все концы неба и земли, доставая до самых темных углов и изгоняя оттуда тени. И едва сползала тьма, тут же выглядывала острая трава, готовая хлынуть зеленой свежестью отовсюду — из-под каменных городских заборов, из разрывов асфальта, из серых щелей среди старого булыжника, которым были замощены окраинные улицы.
Здесь, на окраине, травой занимались дворы с еще не убранным от новостроек битым кирпичом и мусором. Занимались быстро, как вольным пламенем. Начинали зеленеть обочины нового шоссе, лентой раскатившегося до самой реки через пустые площади, покуда не заставленные домами и поэтому похожие на поля.
Да, снова пригрело... Значит, год прошел, как уехала Анка. Тогда вот так же скатились снега, словно наперегонки, боясь опоздать к назначенному сроку, зазеленели все свободные от камня клочки земли. Он это хорошо помнит, потому что тогда впервые начал замечать время. Ему и раньше приходилось поглядывать на часы, чтобы не опоздать, например, в кино, спрашивать у прохожих, сколько показывают неугомонные стрелки на циферблате (другими словами, конечно), но это были короткие заботы, а той весной вдруг закончились порывы мальчишеской поспешности, казавшиеся самыми серьезными, а оказавшиеся смешными.