Чужая мать

Из-за агрегата выбрался юноша, тот самый, с которым Охрименко перемолвился о гайках и шплинтах, и спросил:

— Король?

Нефедов угрюмо поглядел на него:

— Не понял. Переведи!

— Серость! — возмутился юноша. — Я спрашиваю: дают квартиру?

И тогда Нефедов стукнул себя ладонью по лбу:

— Забыл! Ай-яй-яй!.. Нет! Ты не путай! — крикнул он. — Я все ему сказал!

— Когда?

— По телефону.

— А он что?

— Не ответил пока.

— Просить надо! Бить, бить в одну точку! Кто не просит с утра, тому и вечером не дают!

— Лучше давай напьемся, — остановил его Юрий Евгеньевич.

Вокруг него уже привыкли к этим предложениям, и юноша весело поинтересовался:

— Газировки?

— С сиропом.

Газировка в цехе была бесплатная, но в заводоуправлении стояли автоматы с сиропом, щедро наливая вкусную шипучку за три копейки, и Нефедов подмигнул парню:

— Мелочь имеется?

— А вы без мелочи даже?

— Конец месяца. И потом... Был я до сегодняшнего дня убежден, что получу квартиру. Машину ж сделали! Ну, и дал три телеграммы, друзьям — в Москву, в Ливны и в одну воинскую часть, чтобы, значит, приезжали на новоселье... А сегодня еще три, чтобы подождали пока. Новоселье, дескать, откладывается. Шесть телеграмм — это сколько газировки?

— Денег вам некуда девать, — сказал юноша и протянул Нефедову желанную монетку.

И хотя переговаривались мягко, шутливо, все равно эти фразы вызвали воспоминания о доме, о телефонном «звонке» Нерсесяну, довольно глупом, а Вера вообще не забывалась — где она? — и, допив свою газировку, Нефедов вытащил стеклянную трубочку и сунул под язык таблетку.

И едва вытер капли с подбородка и отошел к продавленному кожаному дивану в коридоре, как услышал:

— Юра!

И увидел Веру, бегущую к нему. Она сдернула ему галстук пониже, расстегнула пуговицу на воротнике рубахи и стала умолять:

— Ты крикни, крикни на меня! Легче станет! Крикни, Юра!

Но он показал пальцем — таблетка под языком, кричать невозможно.

Стуча каблуками, по коридору вышагивала грудастая блондинка с очень затейливой прической, вылепленной из крупных витков волос.

— Салют, Юрочка! — сказала она, минуя диван.

— Кто такая? — спросила Вера.

Нефедов снова ткнул пальцем в таблетку.

— Ну и прическа! Мозги наружу! — посмеялась Вера и, увидев, как муж закатил глаза, затормошила его: — Юра! Не хочешь кричать, может, «скорую» вызвать?! — Нефедов отрицательно потряс головой, а Вера перешла на шепот: — Ты прав. Старая комната от завода близко. Это такое преимущество, что его ничем не заменишь. И вообще, старый друг лучше новых двух! Я побежала из цеха, выбралась на улицу, давай опять бежать до самой аптеки... Как увижу ее, как вспомню, купила валидол и — бегом назад! А ты сам справился. Молодец! Ты вообще у меня молодец! Елка у нас есть... А кто тебе по телефону отвечал вместо Нерсесяна? Охрименко? Изобретатели!

Нефедов проглотил остаток таблетки и спросил:

— А чего плачешь?

— Я? — удивилась Вера.

— Слезы на глазах. Как виноградины. Ты не видишь, а я вижу, — он обнял ее покрепче, прижал. — Уходи от меня, пока еще молодая!

— Куда ты меня гонишь?

— Потом пожалеешь.

— Дурак ты, дурачок. Я ведь вышла замуж не за ордер на квартиру.

— Ты всегда будешь страдать. Зачем тебе дурачок?

— Значит, судьба такая. Я не жалуюсь.

По коридору тянулись люди, с бумагами и без, и никто не знал, о чем говорил инженер Нефедов со своей женой и какая боль томилась в глубине его детской души...

Прекрасно понимая, насколько прочнее запомнилась бы печаль по поводу неудач хорошего человека, автор все же минует здесь точку, чтобы рассказать все, что было дальше.

Госкомиссия присудила машине высокую оценку. А накануне Нового года у нового агрегата собрались все рабочие цеха. Стоял Нефедов, в галстуке, съехавшем набок оттого, что часто поправлял его, и щурились от яркого света прожекторов, как от людского внимания, его глаза. Рядом стоял долговязый, на две головы выше, Охрименко. У другого угла машины выделялся директор ливенского совхоза, безотрывно державшийся за какой-то рычаг, точно боялся, что у него отнимут хорошую новинку. Двери в цех были открытыми, и лихой сквозняк пытался разметать на голове Нерсесяна гнездо волос, во все стороны вытягивая из него летучие пряди. Нерсесян не обращал на это внимания, а говорил:

— Мы сдали в серию новую машину... Для нас — можно сказать — исторический момент. (Аплодисменты.) Все мы знаем, что в эту машину много своего ума и сердца, да, да, и сердца, вложил инженер Юрий Евгеньевич Нефедов. Завком и дирекция этого не забыли. Позвольте мне вручить Юрию Евгеньевичу ордер на квартиру в нашем новом доме! (Аплодисменты.)

И, вручив маленький листок, Нерсесян пожал Нефедову руку так, что тот перекривился, не отпуская другой руки от сердца, а улыбающееся лицо его было серым.

Первым подошел ливенский директор-здоровяк:

— Ну, и слава богу!

— А навес поставили? — спросил Нефедов, морщась.

— Пока нет.

— Я в министерство напишу, — сказал Нефедов и тоже похлопал директора по плечу, как тот его. — Я теперь завелся.

Его окружили, жали руку, а один, молодой, попросил:

— Дайте посмотреть.

Нефедов отдал ему свой ордер, и парень стал смотреть, а другие желали веселого новоселья. Ах, как было хорошо на душе! Он сам потом не раз удивлялся своим удачам, свалившимся на него пугающе дружно. И чтобы поверить, что это — не выдумка, а правда, старательно вспоминал и некоторые огорчения. Ну, например...

Застенчиво улыбаясь, Нефедов пригласил на новоселье Охрименко, но тот досадливо пожал высокими плечами:

— Давай в другой раз. Жена с кем-то договорилась на Новый год. С женой директора, кажется... Неудобно, сам понимаешь.

— А ты — как? — спросил Нефедов другого инженера.

— У нас родственники десант высаживают!

Тогда Нефедов с надеждой повернулся к юноше, которому еще был должен три копейки за газировку:

— А ты?

— В компахе я, Юрий Евгеньевич.

— Люсе привет передай.

— Люське? А я ее зарыл.

— Как? — испугался Нефедов. — Что с ней?

— Да ничего. У меня уже другая гёрла!

Гости издалека, остановленные телеграммами, само собой, не приехали, и так получилось, что в новой нефедовской квартире тесным кругом собрались в эту новогоднюю ночь лишь Царевна, Заяц, Волк и Баба-Яга. Все семейство натянуло на себя картонные маски, и на пустой стене творилось тоже что-то нереальное: пламенное солнце выглядывало из воды, красная лягушка раскорячкой застыла в прыжке, а вокруг нее рдели кувшинки...

Это Баба-Яга показывала слайды.

— Как же ты лягушку так близко сняла, боже мой! — изумилась Царевна голосом Марьи Андреевны.

— Так она по шейку в воду забралась, — ответил Волк, незаметно посасывая под языком таблетку.

Заяц повернул ушастую голову к проектору и потребовал:

— Мама! Покажи главное!

— А отсюда начинается Волга! — сказала Баба-Яга. — Смотрите.

Стена стала поляной с березами, а под ними расцвел Волжский терем. А потом — узкий, горбатый мост выгнулся через ручей, и Заяц крикнул:

— Первый мост через Волгу! Папа, смотри! Ты ведь тоже не видел.

На мосту появился человек в шортах и панаме, с целлофановым пакетом в руке.

— Интересный мужчина, — заметила Царевна.

И в это время раздался звонок в дверь. Вера потушила проектор, сдернула маску, побежала открывать, по дороге включив в комнате свет. Вспыхнули вовсю две сильные лампы, прикрытые плафоном, сделанным как бы из мрамора. Этот плафон принес и подвесил сегодня сам Юрий Евгеньевич.

Вера вернулась и весело сообщила:

— Косухиных спрашивали. Этажом выше. Ой, без четверти двенадцать. За стол! Бабушка!

— Бегу, бегу! Несу!

Бабушка принесла шампанское и стукнула донышком по столу, вокруг которого уже расселась семья. Юрий Евгеньевич взял бутылку и стал отворачивать проволоку. С лестницы доносились быстрые шаги и смех. Опять мимо, однако... Юрий Евгеньевич поболтал бутылку, объясняя, что так надо, потому что она из холодильника, в котором шампанское, заледенев, слишком успокоилось, и бутылка грохнула. Сразу послышался звон стекла, и мраморные осколки плафона посыпались на стол.