Страница 60 из 115
— Вы зачем?
— За удочками, — пролепетал Нефедов.
Мало того, что человек рассердился — ему помешали, упоминание об удочках вовсе вывело его из себя.
— Это мои удочки!
— Я прибавлю.
Лысый потряс голевой из стороны в сторону так, что, будь на ней кудри, они бы разлетелись.
— Не понимаю!
— Вы назначите свою цену... а я прибавлю...
— Сумасшедший, — боязливо прошипел лысый.
— Я сейчас объясню... Мне доверили, а он ограбил!
— Кто?
— У него усы комочком...
— Какие усы? Где? — совсем без голоса спрашивал лысый.
— Вот здесь, под носом... Разрешите, я присяду...
— Вон! — рявкнул лысый, у которого вдруг снова прорвался голос.
И когда Нефедов попытался заглянуть еще раз, он повторил свое короткое восклицание еще мощней.
Юрий Евгеньевич лежал на раскладушке, продавленной почти, до полу, и спрашивал себя: «Отчего я такой невезучий?» И поскольку вроде был честным, никого не обижал, оставалось непонятным, за что судьба платила ему недобром. Сна не было, и он решил достать чертежи и заняться посадочным устройством, мявшим клубни. Сейчас же стало ясно, что это все время занимало и мучило его. И среди малины, и у муравейника. И тогда, когда он ухал совой и вспоминал глупые и азартные детские стихи, приманивая ерша... Это отрывало его от жизни наполовину, а иногда и на все сто, и, может быть, в этом была причина того, что другим он казался неполноценным, которого легко обмануть. И обманывали. А он не сопротивлялся, потому что, видно, и сам не сразу соображал, что с ним происходит.
Этого нельзя было ни отнять, ни исправить, и он вдруг успокоился, вытащил из-под раскладушки рюкзак, из рюкзака — большой блокнот, выдернул из втулки у его корешка карандаш и начал чертить при свете жалкого карманного фонаря, скоро вытаявшем из давешних батареек без остатка...
Новый день был пасмурным, не манило ни купаться, ни в лес, и Нефедов вместе с Женькой сходил в автогараж турбазы, выпросил аккумулятор и фару, все старое, брошенное, ненужное. Аккумулятор быстро перезаправил и к вечеру подзарядил, а фару приклепал к раскладушке, к раме, в головах, и за полночь, когда в лагере выключили электричество, только у Нефедова светила под укрытием автомобильная фара, а сам он лежал на животе перед чертежом и сучил ногами. Голодные комары словно бы со всех окрестностей слетелись в его палатку. Бедный Юрий Евгеньевич устал хлопать себя куда попало, а палатка зудела.
С натянутой проволоки посреди нее свисало одеяло, отгородив нефедовский «кабинет». В темной половине спали Вера и Женька. Нефедов прислушался — их дыхание было ровным.
Он манипулировал руками, мысленно проходя весь путь клубня из воронки в посадочную втулку, корчился, будто сам попадал под жесткий и неумолимый толкатель, что-то зарисовывал и думал. Вдруг его кто-то огрел по ноге, раздавив присосавшегося комара. Нефедов оглянулся и увидел Веру — она стояла, присобрав вырез ночной рубахи на груди.
— Который час?
— Я часы останавливаю, чтоб не знать... — ответил Нефедов и натянул простыню на оголившийся бок раскладушки. — Садись.
Вера присела, а он устроился рядом с ней, прислонился, поцеловал в щеку и потерся носом о завитки ее волос на виске. Она шутливо отбивалась от него и щурилась от света.
— НТР, — сказал он, махнув пальцем на фару. — Научно-техническая революция!
— Новатор! — рассмеялась Вера, зажав ладонью свои губы.
Женька засопел и заворочался под одеялом, Вера хотела встать, но Нефедов удержал ее, притянул к себе.
— Пусти! — приказала она не очень настойчивым шепотом.
— Закрой глаза, — велел он.
Она зажмурилась в ожидании, а потом увидела перед собой, на деревянном полу палатки, собранном на оструганных и покрашенных несуразной желтой краской досок, матрац. Нефедов взмахнул простыней. Вера приложила к щекам ладони, а на матрац упала подушка.
— Революционер! — сказала она, ныряя в постель на полу, а Нефедов лег рядом, не отставая.
Комары гудели своими моторчиками.
— О чем ты думаешь? — спросила Вера через минуту.
— Мне здесь очень нравится... По все же интересно, почему Нерсесян не дал нам путевки? Не было бы этой беды с удочками.
— Да это пустяки! — недовольно пошевелилась Вера. — Аркадий Павлович — хороший.
— Тем более.
— И путевка — ерунда. Меня, интересует, даст нам Нерсесян в этом году квартиру?
— Я насяду!
— Да уж! — Вера обеими ладонями взяла его за руку у плеча и прижалась к нему, смеясь тихонько и весело. И ласково пообещала, что если он обманет, если не добьется квартиры, то она с ним поругается, как еще не ругалась.
— Другие добиваются для своих семей, а ты... Я хочу, чтобы у меня муж тоже был сильный.
Он спросил, еле шевеля вдруг пересохшими губами:
— Вера, а ты можешь от меня уйти?
— Могу, — ответила Вера, — потому что нам больше просто нельзя жить в одной комнате. Женька уже большой.
— А если ты уйдешь, — сказал Нефедов, — я вообще перестану жить. Предупреждаю. Я теперь все время буду об этом думать.
— Думай о квартире, — посоветовала Вера.
Какая это, в самом деле, жизнь? Вместо посадочного устройства — в голове квартира и удочки. Завтра же он еще раз зайдет к лысому. И он сказал об этом Вере, чтобы показать, каким сразу стал сильным. А Вера возразила насмешливо:
— Никуда вы не пойдете завтра, товарищ Нефедов!
— Почему?
— Потому что завтра экскурсия, на которую вы записались. В Верхнее Волгино!
— Ах, черт! — воскликнул Нефедов.
Захотелось спрятаться ото всего, и он повернулся на бок и обнял жену.
— А рубильник? — испуганно шепнула Вера.
— С твоей стороны...
Вера рукой нашла на столбе, за одеялом-перегородкой, рубильник, приколоченный там для Женьки, и выключила фару.
В наступившей темноте внезапно послышались звуки ночи: треньканье сверчка, голос какой-то птицы, которая жаловалась на бессонницу, мучившую ее, и, конечно, неутомимое зуденье комаров...
А на рассвете красное солнце всплывало из воды. И все озеро стало красным. И осока у берега пускала вверх красные стрелы. И белые кувшинки фантастически загорелись.
— Мужчины! Это видеть надо! Сюда! — кричала Вера с берега.
Но мужчины занимались своим делом в палатке. Один брился перед зеркальцем, висящим на столбе, другой сидел на раскладушке с брезентовой сумкой через плечо, уже приготовившись в поход к истокам великой реки, и спрашивал:
— Пап! А почему ты не бреешься электробритвой? Аккумулятор же у нас есть!
— Потому что я консерватор.
— Кон-сер-ва-тор, — старательно повторил Женька. — Это от консервов?
— Ну, ты у меня молоток! — оглянулся Нефедов.
— А мама называет тебя — новатор. Ты же новые машины делаешь!
— Машины — это другое дело, Женька. На заводе консерватором быть нельзя — живо отбреют. Завод работает не для одного, а для всех, и своей продукцией он определяет стиль... ну, целой эпохи. Понимаешь?
— Да, — кивнул Женька.
— Молоток! — повторил Нефедов. — А моя бритва — это касается одного меня. Скребись чем хочешь!
— Же-енька-а! — долетело с озера.
— Мама тебя зовет.
Женька выбежал, а вслед за ним, пофыркав одеколоном из пластмассового флакончика, выполз на божий свет и сам Нефедов. «Батюшки, как хорошо-то!» И прибавил шагу.
Розовая чайка безбоязненно подлетела издалека, с середины озера, и села на воду возле самой песчаной полоски. Что-то тут же щелкнуло в озере. Розовая лягушка спрыгнула с листа кувшинки, как с острова, и опять что-то щелкнуло. Нефедов начал присматриваться... Осока, кувшинки, чистое пятно воды, готовой заблестеть... И — соломенная шляпа с бантом плавает на воде и пламенеет на восходе.
— Вера!
Она отняла фотоаппарат от глаз и улыбнулась. А! Это фотоаппарат и щелкал в озере. Над водой была не только шляпа, но и голова...
— Фу ты! — облегченно вздохнул Нефедов. — Что ты там делаешь?